В отсутствие Байрона: образ байронического поэта у Эдгара По и Генри Джеймса

Александра УРАКОВА

В ОТСУТСТВИЕ БАЙРОНА:
ОБРАЗ БАЙРОНИЧЕСКОГО ПОЭТА
У ЭДГАРА ПО И ГЕНРИ ДЖЕЙМСА

Историю национальной литературы было бы интересно написать через фигуры, в ней отсутствующие, через символические пробелы и пустоты, которые ощущались самими участниками литературного процесса. Хорошо известно, что в Соединенных Штатах начала XIX века многим американским писателям и поэтам присваивались имена европейских и английских литературных знаменитостей. Так, Джеймса Фенимора Купера называли американским Вальтером Скоттом, Эдгара Аллана По – американским Гофманом, Уильяма Кал-лена Брайанта – Вордсвортом, Чарльза Брокдена Брауна – Мэтьюрином… Подобные соответствия, иногда оправданные, зачастую надуманные, были продиктованы в основном требованиями книжного рынка. Они способствовали созданию литературной репутации и в то же время нередко вызывали законный протест у авторов, которые стремились к признанию собственного имени и утверждению творческой самостоятельности.

И хотя в литературном пантеоне тех лет можно отыскать и своего «Байрона» (так называли поэта Фиц-Грина Хэллека), очевидно, что американской романтической традиции не хватало фигуры байронического масштаба. Автор «Чайльд-Гарольда» и «Дон Жуана» воспринимался и в Европе, и в Америке прежде всего как поэт со скандальной репутацией, «узнаваемым» кодом поведения и трагической судьбой: центральная фигура английского поэтического канона и поэт-изгнанник, поэт-космополит. Из американских романтиков на такую роль мог бы претендовать разве что Эдгар По, и то лишь По французских символистов. Впрочем, не стоит забывать, что французские почитатели По, поэтизируя несчастную жизнь своего кумира в меркантильной Америке, имели дело с его наполовину придуманной (авто)биографией.

Тот факт, что в американской традиции не оказалось лорда Байрона, стал, тем не менее, важным творческим стимулом. Интересно, однако, не только то, что Байрон вошел в ряд произведений XIX века как литературный персонаж или прототип, но и то, что сам его образ переживался американскими авторами как отсутствующий, окруженный ностальгическим ореолом недостижимого или невсамделишного. В этом смысле особенно показательны тексты Эдгара По и Генри Джеймса. В раннем рассказе По «Свидание» образ байронического поэта связан с темой памяти, утраты и смерти, в написанной более чем через пятьдесят лет повести Генри Джеймса «Письма Асперна» – с ушедшей в прошлое литературной эпохой. Тем более любопытно, что отсутствие Байрона воспринималось По и Джеймсом по-разному: для По оно было импульсом к самоидентификации и творческой состязательности, что получило своеобразное развитие в его наиболее «автобиографическом» рассказе «Уильям Уилсон», для Джеймса – поводом для не лишенной иронии рефлексии о судьбе американского романтизма.

СВИДАНИЕ С ОРФЕЕМ

Эдгар По, как это было доказано американскими исследователями, писал «Свидание», опираясь на вышедшие незадолго до того письма и дневники Байрона под редакцией Томаса Мура. В новелле разбросаны многочисленные референции к письмам, которые, по всей очевидности, без труда угадывались современниками. Герой принимает рассказчика у себя в венецианском палаццо, как Байрон – Мура, и рассуждает на тему искусства. В разговоре он упоминает Аполлона Бельведерского (с ним обычно сравнивали Байрона), а также Венеру Медицейскую, Венеру Кановы и Антиноя – статуи, которые, как впервые заметил Ричард Бентон¹, Байрон перечисляет в письме Мюррею из Фолиньо, рассказывая о своем посещении флорентийских галерей². Наконец, По косвенно указывает на источник своего текста, называя имя Томаса Мора. За каждой такой отсылкой или игрой слов, однако, едва ли нужно искать иронический, пародийный смысл, как это делает Бентон. Речь идет скорее о знаках, свободно циркулирующих в текстовом пространстве рассказа и выполняющих роль разделяемого адресатами кода.

Так и вымышленный сюжет, героем которого становится «Байрон» По (он спасает тонущего младенца – сына своей возлюбленной – и кончает жизнь самоубийством), отсылает нас обратно к прототипу. «Незнакомец», как называет героя рассказчик, выходит из ниши республиканской тюрьмы и – с младенцем на руках – предстает изумленным взорам толпы на Мосту Вздохов, воспетом Байроном в четвертой песни «Чайльд-Гарольда»: I stood in Venice on the Bridge of Signs / A Palace and a prison on each hand³. Спасение младенца, что вполне убедительно доказывают комментаторы По, навеяно репутацией Байрона-пловца. По, тоже превосходный пловец, сравнивает себя с Байроном в одном из писем⁴. Можнодажепредположить, чтосамэтотэпизодбылподсказанкаламбуромизписьмаБайронакМуру: «Besides, I have fallen in love, which, next to falling into the canal (which would be of no use, I can swim)»## Кроме того, я влюбился, за чем обычно следует падение в канал (но мне это не грозит, я умею плавать) (Byron. Op. cit.

1. Benton R. Is Poe’s Assignation a Hoax? // Nineteenth-Century Fiction. 1963. N 18.[↩]
2. Byron G. Letter CCLXXVI to Mr. Murray (April 26^th, 1817) // Byron G. Letters and Journals of Lord Byron with notices of his life by Thomas Moore. In four volumes. Vol. III. Paris: A. and W. Galignani, 1831. P. 134.[↩]
3. »В Венеции на Ponte dei Sospiri, / Где супротив дворца стоит тюрьма…» (Перевод В. Левика.) [↩]
4. Более того, По утверждает, что как пловец он намного превосходит Байрона и ему не стоило бы никакого труда переплыть Геллеспонт (Poe E. A Letter to Thomas W. Whites (Apr. 30, 1835) // Poe E. The Letters of E.A. Poe / Ed. J.W.Ostrom. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1948. P. 57).[↩]