В. К. Зубарева. «Слово о полку Игореве»: Новый перевод с комментарием

В.К.Зубарева. «Слово о полку Игореве»: Новый перевод с комментарием. М.: Языки славянской культуры, 2018.100c.,ил. (Studiaphilologiсa.Seriesminor).

Новый художественный перевод «Слова о полку Игореве» предварен исследованием эпохи, в которую гимн стал невозможен, а повесть о деяниях – необходимой, хотя раздробленность и помешала ей стать отдельным жанром. Крах гимна, вероятно, не раз переживался человечеством: культуролог вспомнит переход от живой проникновенности палеолитических рисунков к множественному схематизму мезолитических, а литературовед – об «Алексиаде» Анны Комниной после веков риторических панегириков или о французских «Песнях деяний» после кантилен. С какого-то момента множественность событий не может быть охвачена гимном: мечты поэта гонит строгий историк, а если мы воспользуемся терминами Шиллера, чуждыми рецензируемой книге, но не чуждыми нам как эстетикам, «сентиментальная» поэзия приходит на смену «наивной». В новом исследовании и переводе Боян оказывается придворным языческим панегиристом, а Святослав – настоящим героем «Слова» и в чем-то образцом христианского политика, и этим новизна работы далеко не исчерпывается.

В. Зубарева впервые в изучении «Слова» разделила автора и повествователя «Слова»: об авторе мы не можем сказать ничего определенного, а о повествователе – можем: он антагонист Бояна, не принимающий ни его литературного стиля, ни его понимания истории. Повествователь обязан жить «в то же время, что и герои его повести» (с. 12), в отличие от придворного Бояна (Боян Зубаревой не похож на всех прежних «славных и сладкозвучных» Боянов!), сразу соглашающегося с малейшими изменениями настроения своего князя. Служащий престолу поэт всякий раз собирает эпическое произведение, как убирают дворец к празднику, а повествователь свободно восхищается сделанным.

Решая пушкинскую дилемму русской культуры, отношение поэта и властителя, В. Зубарева в монографического типа предисловии объясняет, что гимнический Боян потому не нуждался в христианской образности, что, даже воспевая самые новые происшествия, не требовал новизны как особого качества событий, но лишь восхищался происходящим. Корень такого отношения – в языческой ментальности Бояна, не мыслящего себя вне покровительства языческих богов. А повествователь, видящий опасности инструментализации язычества, требует от нас размышлений, постоянно убеждая, что события сами уже оставили след в истории. «Боян прославляет нового правителя; повествователь восхваляет участников битвы за то, что те увеличили сферу влияния христианского мира» (с. 17). Устройство предисловия как монографии и комментария для «медленного чтения» приложенного текста необычно для наших изданий, но отвечает практике западной славистики подробно вводить квалифицированного читателя в мир произведения.

С точки зрения В. Зубаревой, князь Игорь мыслил вполне «сентиментально», а не «наивно» (опять позволим вольность эстетического термина), и понимал, что не выиграет, еще до «знамений». Но он ищет не побед ради богатства, а битвы ради чести; жаждет событий, а не торжеств. Ради чести, которая только и может искупить скверну войны, он и идет на бой. Так переводчик понимает «золотое слово» мудрого Святослава: упрекая Игоря и всех молодых князей в поспешности, Святослав как автор «Золотого слова» и есть панегирист и исторический писатель в высшем смысле– как христианский проповедник и настоящий деятель христианской истории – для него скверна участия в войне искуплена тем, что дело чести стоит выше любых упреков. Святослав, намеренно приводящий Игоря к славе, оказывается образцовым политиком-писателем нового типа, неведомым в эпоху Бояна. Языческий морок упреков побежден глубоко христианской верностью: «Святослав понимает, что теряет силы. Он также понимает, что Игорь – идеальный для Руси того времени тип правителя, поскольку печется не о богатстве, а о славе. Что же касается неожиданной вылазки Игоря, то бескорыстное, не ориентированное на наживу безрассудство иногда становится решающим фактором для победы при прочих относительно равных условиях» (с. 31).

В художественном переводе В. Зубаревой христианский смысл «Слова…» показан без напора, как необходимость осмыслить сюжет. Например, в начале перевода дано, что Игорь «охвачен был дерзким стремлением и направил ум», и хотя вроде бы от выражения оригинала, что Игорь испытал ум крепостью, отнята связка с требованием возлюбить Бога всем разумением и всей крепостию (Мк. 12: 30), само слово «охваченный», удачно подобранное переводчиком, выражает главную мысль: Игорь с самого начала не принадлежит себе, хотя до конца этого не знает. Или художественный, подчеркнем опять, перевод фразы «как бы ты изощрялся пристрастно» в эпизоде, как поход Игоря воспел бы Боян, вроде далек от «полки ущекотал» оригинала, то есть «воспел бы по-соловьиному», – с возможной параллелью к «ласканию слуха» лжеучителей, по апостолу Павлу (2 Тим: 4, 3). Но для переводчика важно, что Боян мыслит любого деятеля не как христианскую личность, а как представителя рода: он, скользя по «мысленному древу» рода, восстановил бы генеалогию, как Пиндар, – а какое слово лучше чем «пристрастие» обозначит генеалогический интерес поэта?

И еще один пример лиричности перевода:

А беды на дубах вьются птицами,

А несчастья по оврагам рыщут волками.

И орлы своим клекотом предвкушают пир,

И лисицы, учуяв, брешут яростно.

Буквально в оригинале сказано «беды, как птицы, пасут его (следят за ним) с дубов, волки грозно подстерегают его по оврагам, орлы клекотом на кости зверей зовут, лисы брешут на червонные щиты». Вполне возможно, что эпизод вдохновлен проклятием Давида своим врагам, что их «части достанутся лисам» (Пс. 62: 11), – и тогда буквальный перевод не учтет этого главного смысла: что война – всегда осквернение. Буквальный перевод ограничит смысл эпической картиной, как звери сначала далеко от героя, а после оказываются все ближе к нему. Но переводчику-поэту, автору художественного перевода, важнее, что беда с самого начала рядом с героем, всегда напоминая о себе. Приложенный к изданию английский перевод текста, выполненный А. Рязановским, не утрачивает ни одного из этих смыслов.