И. А. Каргашин. Русский стихотворный сказ XVII–XXI вв.: Генезис. Эволюция. Поэтика. М.: Языки славянской культуры, 2017. 336с.

И. А. К а р г а ш и н. Русский стихотворный сказ XVII—XXI вв.: Генезис. Эволюция. По этика. М.: Языки
славянской культуры, 2017. 336 с.

Представление о сказе как о нетрадиционной повествовательной форме в современном литературоведении достаточно устойчиво и восходит к классическим работам Б. Эйхенбаума, В. Виноградова, М. Бахтина и др. Благодаря их усилиям хорошо известно, что сказ – это двуголосое повествование, ориентированное на чужую, отличную от авторской разговорную речь. Правда, определение это, целиком относящееся к эпике и мотивированное ее природой, провоцирует множество вопросов при попытке распространить его на лирику. Не стирается ли ее родовая специфика, ведь в чистом виде поэтическое высказывание анарративно? Как выстраивается субъектная сфера стихотворений, если сказ воссоздает сознание, не тождественное авторскому, а в лирике автор и герой нераздельны? Наконец, каковы признаки стихотворного сказа, отличающие его от сказа прозаического, и где искать истоки этого феномена? Ответить на вопросы как раз и призвана рецензируемая монография.

Книга И. Каргашина представляет собой попытку комплексного анализа сказа на широком материале русской поэзии XVII–XXI веков. Такой ракурс позволяет не только наметить типологические контуры явления, но и проследить его эволюцию в «большом времени» исторической поэтики. Методологическое ноу-хау работы состоит в том, что стихотворный сказ рассматривается как особая разновидность ролевой лирики (отсюда – его принципиально межродовая сущность, с. 58). Однако рассмотрение данных форм как тождественных не представляется легитимным: если первая указывает на речевую организацию произведения, то вторая фиксирует его субъектный статус (с. 21). Поскольку И. Каргашин не разделяет мнения о том, что ролевому герою непременно свойственна «резко-характерная» речевая манера, то и суждение ученого о соотнесенности ключевых для работы понятий выглядит закономерным: «…всякое сказовое стихотворение будет образцом ролевой лирики, однако ролевое стихотворение не обязательно является сказовым» (с. 30). Так определяются конститутивные признаки стихотворного сказа: освоение чужого, неавторского сознания; реализация этого сознания посредством разговорного монолога; изображение речевой деятельности героя в стихотворной форме (с. 31). Все признаки мыслятся как системообразующие (правда, только последний специфичен для лирики), поэтому говорить о стихотворном сказе можно лишь тогда, когда в тексте реализован каждый из них. В силу сказанного более чем логично, что по аналогии с эпикой выделяются переходные, «сказоподобные» формы, где названные особенности воплотились не в полной мере (в их числе имитация официально-публичного высказывания, разговор, обращенный к читателю от имени самого поэта, рассказ рассказчика ит. д.), – но и этим типам речеведения в монографии находится место.

Что же касается формирования стихотворного сказа, то оно происходит одновременно со становлением сказа прозаического и вызвано тем же комплексом причин – эмансипацией героя, индивидуализацией его слова и установкой на устную разговорную речь (с. 55). Так, обособление персонажа в лирике И. Каргашин связывает с развитием литературной песни, получившей широкое распространение в XVIII веке и преодолевшей путь от подражания фольклору до появления оригинальных, стилистически самостоятельных текстов. Именно песня становится одним из истоков стихотворного сказа, потому что обратиться к ней и «значит для поэта выразить чужой голос, чужое сознание» (решению этой задачи подчинены, например, стихотворения «Не грусти, мой свет!..» А. Сумарокова и «Выйду я на реченьку…» Ю. Нелединского-Мелецкого, написанные от лица девушки, с. 63–64). А вот попытки воссоздания своеобразной, социально дифференцированной (не только письменной, но и устной) речи уходят корнями в XVII–XVIII века и предпринимаются в низовых жанрах: демократической сатире («Сказание о попе Савве и о великой его славе»), пародийном послании («Послание дворительное недругу»), эпиграмме («Неверностью меня ты можешь не винить…» М. Попова) идр. Развитие же собственно поэтических форм сказа начинается в XIX веке, в эпоху романтизма, и освещено именами В. Жуковского, Ф. Глинки, П. Катенина, А. Пушкина… Таков, по И. Каргашину, генезис стихотворного сказа, ставшего универсальной основой лиро-эпических произведений, потому что только в сказовом монологе «читатель «слышит» <…> «звучащую» речь, субъектом которой выступает герой сию минуту творимого рассказа» (с. 112).

Несомненную ценность для теории литературы представляет глава, посвященная проблеме автора в стихотворном сказе. Ученый исходит из положения, согласно которому граница между ролевым и автопсихологическим высказыванием часто относительна, поэтому адекватное понимание стихотворения возможно лишь при учете его контекстуальных и метатекстовых связей (с. 134). Алгоритмы их анализа не только подробно описаны в монографии, но и проиллюстрированы разнообразными примерами, среди которых произведения З. Гиппиус, В. Брюсова, П. Васильева, В. Высоцкого и других поэтов– причем едва ли не каждое подвергается обстоятельному разбору. В разграничении мироотношений автора и героя ученый опирается на «закон Кормана» – «…чем в большей степени субъект сознания становится определенной личностью <…> тем в меньшей степени он непосредственно выражает авторскую позицию» [Корман 2009: 686]. Однако и тут, по его мнению, возможны неоднозначные случаи, а характер взаимодействия субъектов варьируется от «диалога согласия» до острого противостояния голосов. С учетом последнего вполне обоснованной оказывается и оппозиция «однонаправленного» / «двунаправленного» сказа, заимствованная у Н. Кожевниковой [Кожевникова 1971] и экстраполированная на лирику (с. 139). Вообще, экскурс И. Каргашина в теорию автора удачен в том смысле, что постулаты предшественников (даже если они становятся объектом полемики) органично вписываются в концепцию исследования и обеспечивают ему бóльшую объяснительную силу.

Особое внимание в монографии уделяется речевой организации сказовых текстов. Точкой отсчета здесь выступает утверждение о том, что «воссоздание разговорной речевой деятельности <…> предполагает освоение изображаемой ситуации как настоящего (совпадающего со временем речеведения и со временем его восприятия реципиентом) события» (с. 178). Продуктивной представляется намеченная И. Каргашиным корреляция между установкой сказа на разговорность и особенностями его хронотопа: если «чистая» лирика избегает пространственно-временной локализации описываемого, то сказовое произведение обязательно содержит «те или иные <…> показатели места и времени» (с. 179). Таким образом, сказ является одной из немногих коммуникативных форм в литературе, имитирующих каноническую речевую ситуацию, когда говорящий и слушающий присутствуют в контексте сообщения (с. 204). Как и в других разделах книги, все теоретические построения подкрепляются примерами: в этой связи – в качестве несомненной удачи – отметим сопоставительный анализ четырех стихотворений под названием «Сумасшедший», принадлежащих А. Апухтину, Я. Полонскому, В. Брюсову и А. Белому (с. 197–203). Впрочем, не менее интересны и частные наблюдения исследователя, касающиеся сказовых и «сказоподобных» текстов в творчестве таких разных поэтов, как И. Суриков, К. Случевский, И. Бунин и др.

Подводя итоги, необходимо отметить, что стихотворный сказ в отечественной науке мало изучен, поэтому формулировка его поэтики– прямая заслуга И. Каргашина. Однако не со всеми выводами ученого можно согласиться: принципиальное возражение вызывает редукция в работе одной из традиционно выделяемых черт сказа – ограниченности умственного кругозора говорящего в сравнении с кругозором автора [Шмид 2008: 183–184]. Не размываются ли при таком подходе границы явления, ведь сближение сознаний приводит к ослаблению и другого качества сказа – его двуголосости [Шмид 2008: 184]? Возможно, целесообразней было бы расширить круг «сказоподобных» форм за счет текстов, где граница между субъектами не очевидна. В любом случае хочется надеяться, что чрезвычайно плодотворные начинания И. Каргашина будут поддержаны другими исследователями, а дискуссионные моменты в скором времени прояснятся.