В. Г. Бондаренко. Лермонтов. Мистический гений

В. Г. Бондаренко. Лермонтов. Мистический гений. М.: Молодая гвардия, 2013. 574[2] с.: ил.

Серия «ЖЗЛ» — крайне неровная. А рассматриваемое издание интересно уже тем, что оно ожидаемо спорное, поскольку о такой сложной, загадочной личности, как Лермонтов, пишет один из видных представителей так называемого патриотического круга авторов, главный редактор «газеты русских писателей» «День литературы» Владимир Бондаренко. Главу «Отъявленный русоман Лермонтов» напечатал «Наш современник» (2013, № 7), проявив обычную для себя скромность. Предложение из середины главы: «Его [Лермонтова] предполагаемый журнал — это была программа нынешнего «Нашего современника»». Никого тут не смутила ни хлестаковская интонация «с Лермонтовым на дружеской ноге», ни абсурдное построение фразы: «журнал = программа». (Персональная скромность тут тоже, похоже, не в моде. Автор о себе в Живом Журнале: «Я согласен с аннотацией: «Новая книга Владимира Бондаренко — пожалуй, первая за 200 лет книга, раскрывающая мистические корни поэта, идущие от его древних предков»».)

Идеологически близкие издания книгу расхвалили. Тем не менее была развернутая критика — профессора Пятигорского государственного лингвистического университета Александра Очмана, аргументированная, с большим количеством цитат и ссылок («Лермонтов в страдательном залоге, или Повторение пройденного. Опыт комментированного чтения книги Владимира Бондаренко «Лермонтов. Мистический гений»»).

Диагноз был поставлен безжалостный, но в целом справедливый: «К сожалению, весь бондаренковский словесный конструкт держится на всякого рода им самим придуманных, не связанных с конкретной фактологической базой, произвольных толкований жизни и творчества поэта, которые укладываются в априорно заданную схему. Преобладает же в оформлении материала тональность возвышенно-пафосно-патетическая, восторженно-гиперболическая, апологетическая по отношению к кумиру и громовая, гневно-обличительная, саркастическая по адресу вражеского лагеря, в итоге — банально-поверхностное, филологически беспомощное, стилистически неряшливое, тенденциозно-публицистическое, полное заимствований «сочинение на тему…»» (рецензия размещена на ресурсе www.bs-kavkaz.org).

Впрочем, сам Очман в свое время неосторожно выпустил в «попсовом» издательстве «Гелиос» книгу «В чужом пиру… Михаил Лермонтов и Николай Мартынов» (2005), которую также справедливо критиковали за недостаточную аргументированность позитивного отношения к Мартынову («Знамя», 2005, № 11). И тут Очман как раз вписывается в программное высказывание Бондаренко о «нынешних лермонтоведах, превращающихся в мартыноведов» (с. 8), что несколько усложняет сюжет и подрывает доверие к однозначности негативной оценки.

У книги Бондаренко есть качество, которое искупает многие недостатки: он очень любит автора, о котором пишет, и умеет увлечь этим читателя, находящегося в кругу банальностей школьной программы. Для серии «ЖЗЛ» это уже немало. Особенно интересны первые главы «Шотландские струны Лермонтова» и «Чухломские корни Михаила Лермонтова». Они хороши эффектом присутствия, репортажностью (кстати, вся книга хорошо иллюстрирована: обильно и небанально). Первая из этих глав написана при помощи сына автора — «историка, кельтолога, доктора Белфастского Королевского университета Григория Бондаренко». А вторая согрета любовью уроженца Петрозаводска к русскому Северу.

Бондаренко вообще относится к своему герою как к близкому родственнику, семью которого не грех обсудить в застольном духе: «Честно скажу, я уважаю характер и решимость Елизаветы Алексеевны» (с. 113). «За бабушку, при всей сложности ее характера, даже обидно» (с.124). А вот и сам Бондаренко в образе доброй бабушки-сватьи, остановившей свой придирчивый взгляд на княгине Щербатовой: «Думаю, она могла бы стать лучшей и верной женой поэта, все понимающей и все принимающей…», и полторы страницы рассуждений «хорошая была бы пара» (с. 161). Да и дальше автор будет возвращаться к этой теме.

Вообще, повторы — беда книги. Еще как-то можно понять, когда это просто буддистски-мистически-полемический повтор мыслей, тезисов, фактов, но когда развернутая цитата, как, например, критика Лермонтовым «журнала Жуковского», размещенная в книге с интервалом в 50 страниц (403-456), то совсем скверно (где редактура?).

Да и насчет стиля… Хотелось бы более тщательной работы, соответствующей объекту описания. Незапланированно комично смотрится стиль правдинских фельетонов: «Нынче иные новоявленные лермонтоведы обвиняют все советское литературоведение…» (с. 243). Еще хуже, когда доходит до самопародии: «Все поздние сочинения о злобном карлике высосаны из собственных предположений» (с. 474).

Ну, и еврейская тема… Автор не однажды дистанцируется от ксенофобии и национализма. Часто и позитивно цитирует исследователей с соответствующими фамилиями. И вот очередь доходит до Мартынова Николая нашего Соломоновича: «Может, и правы еврейские источники, предполагающие, что Мартыновы ведут род от голландских торговых евреев, перебравшихся со временем в Польшу. Но это не так и важно. Как правило, примесью еврейской крови озабочены или чересчур крутые патриоты, или же выискивающие повсюду своих героев озабоченные еврейские историки. Вот и я в русских сводках о еврейских корнях Мартынова, даром что Соломонович, ничего не нашел, зато в израильских материалах обнаружил этот след от голландских евреев» (с. 490). Ну что ж, всем сестрам по серьгам.

Однако спустя пятьдесят страниц: «О гибельном вторжении чуждых сил, мешающих нашей поэзии да и всей русской культуре, писал незадолго до смерти и талантливейший поэт XX века Юрий Кузнецов в стихотворении с библейским названием «Исполненный завет» (1987): «Поэта больше нет. Убийца потрясен. / Мартынов процедил: / — Да, потрясен, не скрою. / Преставился отец, мой бедный Соломон. — / И топнул в бешенстве ногою. / Отвесил он отцу последний свой поклон / Во тьму, где смрад стоит от мировых помоев: / — Исполнен твой завет, / мой мудрый Соломон, — / Убил я лучшего из гоев…»» (с. 540).

Приехали… Ну что, опять начнем обсуждать шедевр 1987 года «о гибельном вторжении чуждых сил», о «смраде от мировых помоев» в связи с убийством «лучшего из гоев». Но зачем, разве за это время нашлись какие-то другие толкования данных строк, кроме как ксенофобских и антисемитских?

После этого, задним числом, и предыдущие главы вспоминаются иначе. Воспевание славяно-кельтского единства, казавшееся ранее лишь самооправданием русского патриота, сын которого — кельтолог, живущий в Европах, приобретает зловещий оттенок расового подхода, жестко связывающего личностные качества с генетикой: «Где обрел шотландский рыцарь Лермонт, дальний родственник Байрона, свою русскую душу? Чтобы соединить воедино два древних духовных начала: кельтское и славянское — в одном лице. Сомневаться в шотландских корнях Лермонта не имеет никакого смысла, но не в столицах же проходила глубинная русификация шотландского воина» (c. 61, курсив мой. — О. К.).

Развитие расовой темы очевидно и далее: «Но никуда не деться и от столетнего чухломского влияния на генетическую память рода. К тому же у наших чухломских Лермонтов жены были как на подбор, из кондовых славянских семей. Но прежде чем мы продолжим славную историю славяно-кельтского древнего рода, отвергнем пасквили наших доморощенных остепененных пошляков. Мне не страшны ни чеченцы, ни евреи, ни крепостные крестьяне (по трем разным и недостаточно достоверным версиям являвшиеся подлинными отцами поэта. — О. К.), все люди на земле полезны. Но такой юный гений, как Михаил Лермонтов, не мог появиться сам по себе, без древних корней. Все придуманные версии никак не соотносятся с проявлением гениальности» (с. 71-72, курсив мой. — О. К.).

Излишне комментировать абсурдность выделенных строк. В такой авторской парадигме вполне естественно развитие темы нордического мистицизма (книга, напомню, называется «Мистический гений»): «Мистика Севера, космизм Севера с какой-то древней родовой шотландско-чухломской тягой привязывали Михаила Лермонтова душой к северным истокам» (с. 275). В сумме со «смрадом от мировых помоев» и согласием на выведение корней Мартынова «от голландских торговых евреев» это все воспринимается пугающе. И по принципу «от противного» еще раз показывает обреченность излишне волевых попыток актуализации Лермонтова, включения его в текущую борьбу идей. Не зря же разворачивание своего идеологического концепта Бондаренко предварил дезавуированием лермонтовского авторства «Прощай, немытая Россия».

«Воспитанный в дворянской среде, в благородном пансионе при Московском университете, вращавшийся в высших аристократических кругах Лермонтов вряд ли мог писать и говорить «немытая» по отношению к Родине, которой он только что посвятил поразительной силы строки любви. Вполне можно предположить: он не употреблял его и в обиходной среде. Его не было в дворянском лексиконе, а к поэзии оно вообще не имеет никакого отношения. Разве что к пародии, эпиграмме, перепеву. А это уже другая эпоха. Поговорим о ней…» (с. 23). И далее — по произвольной авторской логике — рассуждения о сатире 60-х годов…

Да зачем же «предполагать» (юнкерские стихи и поэмы, стало быть, написать мог, а «немытая» — нет!), если можно заглянуть в частотный словарь и убедиться: да, есть еще два случая. «Не занимался он чинами, / Ходил немытый целый день, / Носил фуражку набекрень» («Монго», 1836). «Но полк прошел. За ним мелькает / Толпа мальчишек городских, / Немытых, шумных и босых» («Тамбовская казначейша», 1837-1838). Заметьте, произведения равно ироничные, фривольные, находящиеся на одной ветке развития. Контекст употребления эпитета также совпадает. Так разве не естественно, что немытые мальчишки и немытый дворянин позже составят в паре «немытую Россию, страну рабов, страну господ» (1841)?..

Как же, оказывается, несложно опровергнуть пафосные заявления автора. Хороший пример его логики, насилующей действительность в паре с идеологией.

О. КУДРИН