У Толстого. Вступительная статья и перевод с венгерского Л. Васильевой

Среди множества гостей, приезжавших в Ясную Поляну, чтобы увидеть знаменитого писателя и поговорить с ним, было и немало зарубежных журналистов. Одни приезжали по заданию своих газет, другие – по собственной инициативе, восхищенные великим даром художника, уверовавшие и в истинность его учения или, наоборот, совершенно не разделяя его философских воззрений. Были и докучливые, бесцеремонные репортеры. Почти ничего не зная о Толстом, не потрудившись прочесть ни одной его книги, они тем не менее претендовали на его внимание. Принимали здесь всех, любого, кто постучался в дверь.

«Наш дом, – вспоминает Татьяна Сухотина-Толстая, – был стеклянным, открытым для всех приходящих. Каждый мог все видеть, проникать в интимные подробности нашей семейной жизни и выносить на публичный суд более или менее правдивые результаты своих наблюдений…» ¹    Результаты своих наблюдений вынесли на суд читателей своих газет и венгерские журналисты, в разные годы побывавшие в Ясной Поляне.

Первым из них был Иштван Вальдхаузер. В конце 1902 года он приезжал в Петербург на международный съезд юристов по уголовному праву, домой возвращался через Москву, и когда появилась счастливая возможность побывать в Ясной Поляне, не преминул ею воспользоваться, сразу сообразив, насколько интересно будет читателям его газеты узнать обо всем увиденном здесь и услышанном. Подробный отчет Иштвана Вальдхаузера – описание яснополянского дома, разговоры с домочадцами и, главное, беседы с Толстым: об уголовном праве, о земельном вопросе, о Ницше и Хаджи-Мурате – был напечатан в газете «Хусадик сазад» («Двадцатый век») 12 декабря 1902 года.

Густав Шерени, тогда еще начинающий двадцатипятилетний корреспондент газеты «Будапешта хирлап» («Будапештские новости»), навестил Толстого 2 августа 1905 года. Это было время революционного брожения в России, и Шерени занимали – к некоторой досаде Толстого – главным образом вопросы текущей политики. Словак Душан Маковицкий, домашний доктор и ближайший друг Толстого, помогал своему соотечественнику ²    – переводил его вопросы с венгерского на русский, Толстой отвечал по-немецки. Многое из того, о чем спрашивал Шерени, Толстого совершенно не интересовало, он полагал, что никакого права судить о том или ином предмете не имеет. А когда венгерский гость спросил, нужно ли России, по мнению Толстого, открытое море, то есть свободный проход через Дарданеллы, «ответом ему был дружный смех сидевших за столом (большинство молодежь)». Правда, сам Шерени о своем вопросе про Дарданеллы и реакции домашних и гостей Толстого не написал, эту подробность беседы сохранили «Яснополянские записки» Д. Маковицкого ³   . И все же в репортаже Густава Шерени («Будапешти хирлап», 16 августа 1905 года) точно запечатлены многие черты яснополянского быта; отметил он и противоречивость суждений «самого выдающегося сына русской земли» о патриотизме, противоречивость, считает Шерени, «столь характерную для славян».

Третий венгерский репортаж о встрече с Толстым, предлагаемый вниманию читателей, – самый эмоциональный и самый сочувственный, может быть, потому, что увидеть Толстого, говорить с ним было для Арпада Пастора заветнейшей мечтой его жизни. Арпад Пастор посетил Ясную Поляну 22 августа 1910 года, в трудное для всех яснополянцев время: напряжение в доме все возрастало, «чаша терпения старца, – по свидетельству секретаря Толстого В. Ф. Булгакова, – переполнялась часто», созревало его решение об уходе.

Арпад Пастор (1887-1940) в истории венгерской литературы известен прежде всего как газетчик, один из основоположников венгерского репортажа, первый венгерский журналист, объездивший полмира, автор книг: «От Будапешта до Будапешта вокруг света» (1911), «Америка от Канады до Панамы» (1924), книг об Эдгаре По (1916) и Уолте Уитмене (1922). Но А. Пастор писал также стихи, пьесы, романы. Особой популярностью пользовался его роман «Венгерки» (1913) – о судьбе венгерских девушек, попавших в Россию и оказавшихся на панели. За один год этот роман выдержал пять изданий.

Поначалу Арпад Пастор был страстным приверженцем радикальных социалистических идей, восторженно приветствовал Октябрьскую революцию, им написано и первое на венгерском языке стихотворение о Ленине (декабрь 1917 года), но уже в 1920 году в одной из своих книг он «выступил с резкими нападками на Венгерскую советскую республику», как писала о нем уже позднее официальная венгерская критика. А в 1921 году в статье, посвященной 100- летию со дня рождения Ф. М. Достоевского, отмечал: «Герои Достоевского только сейчас стали нам понятны. За последние два года на мир обрушились такие тяжкие испытания и такое количество политиков-мечтателей и безумцев, что Россия Достоевского, глубочайшие страдания его героев стали нам гораздо ближе и понятнее, стало очевидно то, что раньше казалось диковинным и фантастическим. Достоевский теперь – писатель нашего времени».

Репортаж Арпада Пастора о встрече с Толстым был опубликован в газете «Эшт» («Вечер») 28 августа 1910 года, а 26 января 1911 года в той же газете – А. Пастор был ее сотрудником – он публикует свою большую беседу с доктором Душаном Маковицким об уходе великого писателя из Ясной Поляны и его смерти. Беседа состоялась в Ружомбероке, небольшом словацком городке на берегу реки Ваг, «в уютном, красивом доме, на столе – самовар и дымящиеся чашки чая, совсем как в Ясной Поляне». В самом конце 1910 года Маковицкий приехал в свой родной город, чтобы навестить близких. Душан Маковицкий был единственным спутником Толстого в течение первых трех дней после его ухода из Ясной Поляны – 28, 29 и 30 октября 1910 года- и оставался с ним до последней минуты его жизни, и потому понятны взволнованность, нетерпение журналиста, примчавшегося к Маковицкому из Будапешта, его желание узнать обо всем как можно больше.

«Ведь вы были с ним, вы все знаете. Каких только слухов не распространяют. Это правда, что отношения в семье стали причиной ухода?» – с репортерской настойчивостью допытывался Пастор.

«Извините, но об этом я не могу говорить. В нашей беседе мы этого касаться не будем. Возможно, потом, через несколько лет…»

По-другому и не мог ответить преданнейший друг Толстого, «святой Душан», как называл его Лев Николаевич. «Прекрасный, незаменимый член Ясной Поляны» (по отзыву одного из близких знакомых Толстого) оставался там до осени 1920 года – работал, лечил людей, расшифровывал свои записи.

Арпад Пастор потом еще не раз возвращался к творчеству Л.Н. Толстого, к его личности; в 1925 году вышла его книга «Трагедия Толстого».

Все три репортажа венгерских журналистов, написанных «по горячему следу», свидетельства тех, кому посчастливилось лично повидать великого романиста из России и «учителя жизни», не затерялись в подшивках пожелтевших газет начала века. Они вошли в книгу «Художник и пророк», изданную в Будапеште к 150-летию со дня рождения Л. Н. Толстого, наряду с работами известных венгерских поэтов, философов, литературных критиков. Ведь о гениальном художнике и ниспровергателе искусства, о Толстом-моралисте и Толстом- проповеднике писали, спорили самые выдающиеся мастера венгерской словесности – Эндре Ади, Михай Бабич, Деже Костолани, Антал Серб, позднее – Дердь Лукач, Ласло Немет, Дюла Ийеш.

Владимир Яковлевич Лакшин в течение тридцати лет по крупицам собирал разбросанные по старым подшивкам российских газет и когда-то издававшихся у нас журналов репортажи, интервью, беседы с Толстым. В 1986 году он выпустил сборник «Интервью и беседы с Львом Толстым», куда вошли 106 проверенных на «достоверность» и научно откомментированных материалов, сопроводив его большой вступительной статьей. В. Я. Лакшин мечтал издать и второй том таких бесед – уже зарубежных посетителей Ясной Поляны и дома в Хамовниках. Предполагалось, что публикуемое ниже интервью войдет в этот том.

Москва, 22 августа 1910

С чего начать? Как точнее передать мои впечатления? Кто был тот старый, одетый как простой крестьянин человек, с которым я говорил? Один из выдающихся людей эпохи, веха мировой литературы или какой-то чудак, который замкнулся в своей теории, как в раковине, создал для себя систему идей и, сидя в тиши Ясной Поляны, смотрит на мир только сквозь призму этих идей, а на все другое, что не вмещается в его теорию, взирает со всепонимающей, человеколюбивой, но и презрительной улыбкой? Человеколюбие, доброту и бескорыстие он принимает за некую могущественную силу, и это человеколюбие и бескорыстие он пытается навязать таким разным населяющим этот мир людям: суетливым, смирившимся, борющимся, гордым, покорным, смелым, трусливым.

Его «религию» вынужден исповедовать весь яснополянский дом. Дети и взрослые, мужчины и женщины находятся во власти его идей, обретших уже мировую известность, и если кто-то чужой – как, например, я, – пройдя между двумя столбами, между которыми когда-то давно, может быть сотни лет назад, висели резные ворота, попадает в этот дом, то приводит его обитателей в замешательство; каждый жест, каждый вопрос чужого человека приходит в столкновение с толстовскими идеями; возможно, он причиняет боль другим, но и сам с израненной душой покидает это святилище, где обитает сам Господь Бог.

Мне трудно сказать, глубокое волнение, поклонение, привезенное мной еще с родины, почти обожание или какое-то совсем другое, озорное, комическое чувство было сильнее, когда я покинул дом Льва Николаевича и вышел на дорогу, ведущую в Козловку, и над моей головой простиралось высокое звездное небо, а за моей спиной шумел огромный дубовый лес, лес Анны Карениной.

Где же я был? В каком необыкновенном и странном доме, среди каких необыкновенных и странных людей? Теперь я снова один, в нормальном мире, который таков, каков он есть, ему чужды философские системы и теории, он дарит радость и печаль, творит добро и зло. В этом мире есть богатые и бедные, они были в нем всегда, сколько люди помнят себя, и сколько люди помнят себя, появлялись на свет Львы Николаевичи, которые не хотели с этим порядком мириться.

Как же все это было? Я попытаюсь воскресить в памяти каждую мельчайшую подробность; ведь сбылась самая заветная мечта моей жизни – я видел Толстого, я говорил с ним.

Начнем сначала.

От станции Козловка ведет меня сюда мужик по светлой и мягкой лесной дороге. Слева и справа от меня зеленые лужайки, березы, липы, дубы, сквозь листву светящимися лучиками падает солнечный свет, вдали виднеются соломенные крыши деревни. У меня такое чувство, будто я дома, бреду по роще в задунайском крае.

Я подхожу к деревне, к деревне Льва Толстого: Ясная Поляна. Обыкновенная русская деревня, бедная, дома низкие, покрыты соломой, окошки маленькие, воздух в домах затхлый – такая же деревня, как любая венгерская. Невероятно, сколько сходства между нашими странами. Мужик прощается со мной и показывает рукой направо:

– Дом Льва Николаевича.

Дом Толстого в той стороне. Я одиноко и медленно иду по саду. Налево маленькое озеро, в нем плавают гуси, к иве привязана лодка, среди деревьев мелькнул дом с зеленой жестяной кровлей. Барская усадьба. Может, это и есть дом Толстого? Я иду дальше по дороге, на земле валяется порванный газетный листок: «The Daily News». Клумбы, теплицы, одна за другой. Я вдруг оказываюсь перед белым двухэтажным домом. Нигде ни души. Я обхожу его, вокруг дома посажены цветы, на большой застекленной веранде – садовые кресла, покрытые белыми чехлами, откуда-то доносится гогот гусей и кудахтанье кур, иду туда, жизнь – там.

1. Цит. по кн.: «Ясная Поляна», М., 1978, с. 271.[↩]
2. Словакия в то время входила в венгерскую часть «двуединой монархии» Австро-Венгрии.[↩]
3. См.: «Литературное наследство», 1979, т. 90.[↩]