У. Шекспир. Король Лир: Кварто 1608, Фолио 1623

У. Ш е к с п и р. Король Лир: Кварто 1608, Фолио 1623 / Подгот. А. Н. Горбунов; пер. Г. М. Кружкова; отв. ред. А. Н. Горбунов. М.: Наука, 2013. 373 с. (Литературные памятники)

Серия «Литературные памятники» представила как будто бы принципиально новое издание трагедии Шекспира «Король Лир». «Центральное произведение шекспировского канона» впервые в отечественной практике издается так, как стало принято в англоязычном мире. Текст пьесы в первом фолио (1623) под названием «Трагедия короля Лира» значительно отличается от первого издания в формате кварто под названием «Подлинная история жизни и смерти короля Лира и его трех дочерей» (1608). С начала XVIII века считалось, что оба текста восходят к одному утраченному оригиналу. Начиная с Александра Поупа, редакторы стремились реконструировать его. Они объединяли два текста, корректируя первое кварто с оглядкой на фолио, реже фолио с оглядкой на кварто. До сих пор русскоязычному читателю был известен только «соединенный» «Король Лир».

Начиная с Оксфордского издания Шекспира 1986 года две редакции трагедии стали рассматриваться как обладающие собственной целостностью, там они помещены одна за другой. «Король Лир» в «Литпамятниках» следует опыту Нортоновского Шекспира (1997), где это — параллельные тексты. Включен не просто новый перевод, выполненный Г. Кружковым, но два варианта пьесы, впервые полностью переведенные на русский язык. Издание, по обычаю серии, снабжено комментариями и двумя статьями: одна посвящена пьесе, от нее читатель вправе ожидать свежих научных концепций, другая знакомит с историей русских переводов «Короля Лира» — надо полагать, для того чтобы читатель смог по достоинству оценить новизну предложенного перевода.

Но ожиданий издание не оправдывает. Читателю, берущему в руки увесистый том, тут же приходится убедиться, что даже добротность полиграфического оформления обманчива: иллюстрации включают целый ряд живописных репродукций, которые даны не в цвете, что уничтожает весь эффект. Возможно, лучше было бы обойтись вовсе без них, тем более что глаз тут же выхватывает ошибку: дважды, в подписи к иллюстрации и в списке иллюстраций, автор одной из живописных работ Джошуа Рейнольдс назван Рейнольдом. К сожалению, эти огрехи дают представление об издании в целом — как будто ни у кого не было времени либо желания тщательно делать работу, начиная с корректора, оставившего без внимания, скажем, следующий пассаж: «Как ты смеешься так смотреть на меня, наглец» (с. 54).

Статья А. Горбунова «Конец времен и прекращенье дней» производит впечатление собранной из написанного по другим случаям. Особенно заметным это обстоятельство делают слова Лира из третьего действия пятого акта, которые даются без всякой необходимости в двух разных переводах. Внимательному читателю предстоит с удивлением обнаружить, что в статье вообще преимущественно цитируется перевод Т. Щепкиной-Куперник, а не тот, который составляет основу издания, и это обстоятельство нигде не оговаривается. Имена переводчиков не указаны, за исключением отрывка из «Первой годовщины» Донна. Даже там, где сопоставляются сцены из фолио и кварто, процитированы переводы Щепкиной-Куперник и О. Сороки. Сам факт пространных цитат, призванных показать, что между фолио и кварто есть некоторая разница, заставляет предположить, что автор, возможно, даже не приспосабливал написанное специально к целям издания, ибо тогда достаточно было бы просто отослать к параллельным местам в самом тексте.

Разнообразные сведения о трагедии, ее возможной датировке и источниках, изложенные в статье, полезны и необходимы в таком издании. Внимания заслуживает и научный аппарат, который можно обнаружить в сносках, впрочем, довольно небрежно оформленных. Однако существующим интерпретациям «Короля Лира» здесь уделяется немного места. Автор выдвигает на первый план свою собственную концепцию, соединяющую трагедию Шекспира с библейской Книгой Иова в подобие диалога. Само по себе это сопоставление вызывает интерес, однако приходится очень скоро обнаружить, что оно побуждает прочесть трагедию в христианском ключе, но не так, как предлагалось не раз на протяжении XX века, когда исходили в основном из символических трактовок образа Корделии. Лир представляется А. Горбунову языческим персонажем, которому «недоступен» «опыт личного Богообщения, примиривший Иова с несовершенством мира» (с. 343). Условность исторического — языческого — фона в трагедии игнорируется, так же как все то, что привязывает действие пьесы к временам Шекспира. В том, как проигрывается якобы присутствующая в пьесе тема «сопоставления и обыгрывания языческих и христианских ценностей» (с. 346), ощущается пафос религиозной полемики с идеями протестантизма, вряд ли уместный в научной статье. Хотя завершается статья многозначительно-банальным «большего Шекспир сказать не захотел» (с. 347), ее настоящий итог другой: «…Шекспир <…> ввел сокровенного Бога в свой театр» (с. 346). Пуритан той эпохи, про которых Горбунов объясняет, что им-то и принадлежала концепция «сокровенного Бога», эта мысль удивила бы чрезвычайно: их Бог был несовместим с театром.

Перу А. Горбунова принадлежат и Примечания. Львиную долю их составляет констатация очевидного: избыточные, учитывая формат издания, сообщения, что те или иные строки есть «только в кварто» или «только в фолио». Во многих случаях примечания представляют собой интерпретацию текста, иной раз повторяющую уже сказанное в статье. Разочаровывают слишком редкие ссылки на первоисточник, раздражают пояснения, которые были бы уместны в издании для школьников: «Из доброй тени да на солнцепек. — Т. е. от хорошего к худшему» (с. 364).

Объем примечаний невелик, здесь нет многого из того, что привычно видеть в комментариях к «Королю Лиру». Отчасти это объясняется спецификой комментируемого перевода, в котором одни темные места выпущены, как упоминание Липсберийского загона и Саремского поля, а другие принимают ясный и логичный вид в самом тексте. Но прежде чем говорить о переводе, несколько слов о статье Е. Первушиной «Русские переводы трагедии Шекспира «Король Лир»». Статья носит скорее справочный, чем исследовательский характер, хотя и содержит ряд замечаний обо всех значительных переводах, кроме перевода Пастернака. Перевод Г. Кружкова только представлен. Не делается попытки его как-то прокомментировать, обозначив место среди других переводов трагедии.

Как сообщал сам Г. Кружков в статье «Переводя «Короля Лира»» (не включенной в данное издание), он стремился «взглянуть на пьесу <…> просто, по-житейски», как на историю «вспыльчивого старика «в тонком шлеме седых волос»»[1]. Что ж, седин в переводе и впрямь больше, чем в оригинале. Но «житейский» подход предполагает главным образом упрощение на всех уровнях текста, известного своей сложностью, мрачным и загадочным колоритом. Синтаксис в переводе предполагает гладкость речи, легкость произнесения, почти полное отсутствие мрачной экспрессии, характерной для этой пьесы. Воспроизведен только один из случаев страстного твержения одного и того же слова героями пьесы, но и тут на смену яростным «И бей, бей, бей, бей, бей!» Кузмина или «Без сожаленья! Бить без сожаленья!» Пастернака приходит «Рубить, колоть, рубить, колоть, рубить!», смутно напоминающее «любит, не любит, любит» (с. 236).

Под детские стишки стилизованы абсурдно-мудрые песни Шута, эти переводы по большей части во всех смыслах далеки от шекспировского текста. Шутовская тема в одних случаях воспроизводится с помощью невразумительной омофонии («Пили-пили, пиликаша! Где твой папаша?», с. 158), замещающей «неблагопристойные шутки», в других приобретает форму и содержание лимерика («Три раза Витольд возгласил…», с. 160). Обыденный вид принимает странный диалог Лира и Шута из текста фолио. В переводе М. Кузмина: «Лир <…> Поужинаем поутру <…> Шут. А я в полдень усну». Реплика Шута тем более многозначительна, что после нее он исчезает из пьесы. У Кружкова: «Лир <…> А утром разбудите / Меня на ужин. Шут. Или на обед».

Упрощение является принципом столь всеобъемлющим, что в целом ряде случаев отсутствует перевод строк, которые не вписываются в прямое и внятное драматическое развитие, таких как не идущая к делу фраза шута «For there was neuer yet faire woman, but shee made mouthes in a glasse» (акт 3, сцена 2: «Потому что не было еще хорошенькой женщины, которая не делала бы гримас перед зеркалом», перевод М. Кузмина).

«Короля Лира» упрощали не раз, в основном приспосабливая к вкусам своей эпохи. Однако перевод Кружкова нельзя назвать современным. Он написан условным языком, лишенным примет времени. В переводе есть свои находки, к примеру, Кружков находит точное слово там, где Лир говорит о своей руке: «воняет бренностью» (с. 232). Другие переводчики абстрактное «mortality» заменяли «трупным запахом» (Пастернак), «мертвечиной» (Щепкина-Куперник), «тленом» (Кузмин), «тлением» (Сорока). Но немногие места, звучащие современно и сильно, в основном оказываются чужими находками. «Дурацкий Лир» (с. 68), как говорит о себе в отчаянии главный герой, повторяет найденное Кузминым: «Глаза / Дурацкие, что плачете, вас вырву», «Зачем ты дал обкорнать свой ум с двух сторон» (с. 62) — найденное Сорокой «Ты свой разум с обоих боков обкорнал». При этом в переводе есть странности лексического («заемные украсы», «гулянство», «грубьян») и грамматического характера.

Читатель мог бы ждать, что издание явится источником сведений о различиях между кварто и фолио. Но и этому не суждено сбыться: различия образного строя в основном игнорируются. В нескольких случаях перепутана последовательность реплик, а также сами реплики, как на с. 56-57, где «Почему, дурак?» в том и другом случае говорит Лир, в то время как в кварто ее произносит Кент, да и реплики разные: «Why my Boy» в фолио и «Why Foole» в кварто. Впрочем, при декларированном переводчиком свободном подходе к материалу иного результата было бы трудно ждать.

Так что долгожданный, поскольку первый (!), том Шекспира в серии «Литературные памятники» вписывается в известную пословицу о первом блине и лишь по видимости может претендовать на то, чтобы считаться академическим изданием.

О. ПОЛОВИНКИНА