Тургенев и Фет: «…это между нами — нескончаемый спор»

Я русский, я люблю молчанье дали мразной,

Под пологом снегов как смерть однообразной…

Эти строки, которыми открывается сборник Фета 1850 года, демонстративны и программны: свою национальную, а вместе с ней и социальную идентичность Фет будет доказывать всю жизнь, одержимый, как выразился Б. Бухштаб, «страстным стремлением убедить себя и других в том, что он подлинный дворянин, «трехсотлетний Шеншин»» [Бухштаб 1990: 56].

Добившись искомого, напишет: «Покойный отец наш терпеть не мог писания стихов, и можно бы с великою натяжкою утверждать, что судьба в угоду старику не допустила Шеншина до литературного поприща, предоставив последнее Фету» [Фет 1890: II, 283].

Тургенев на это откликнулся иронически: «Не могу не заметить, что Вы напрасно благодарите судьбу, устранившую Ваше имя от соприкосновения с нынешней литературой; Ваши опасения лишены основания: как Фет, Вы имели имя, как Шеншин, Вы имеете только фамилию» [Тургенев 1965: 339].

Досада Тургенева понятна: Фет отрекся от того, чем он был для Тургенева, чем Тургенев более всего дорожил в нем, что пестовал, чему помогал состояться, как ни относись к тургеневской редактуре стихотворений Фета.

На это наслаивался целый ряд других обстоятельств, об одном из которых Тургенев пишет самому Фету: «Признаюсь, я не вижу, что может быть общего между мною и мировым судьею, который серьезно упрекает здоровенных мужиков, зачем они не отбили концом дуги печенок у пойманного вора — и даже хвастается этим, словно не понимая безобразия своих слов» [Тургенев 1965: 334].

Разрыв становился неизбежным.

Примирение, под влиянием примирения Тургенева с Толстым, состоялось в 1878 году, но, в отличие от восстановления отношений с Толстым, носило преимущественно формальный характер.

Тема «Тургенев и Фет» очень обширна, касается различных аспектов взаимоотношений и сотрудничества писателей, базируется на множестве первоисточников, она неоднократно освещалась в научных публикациях. Тем не менее остаются лакуны и вопросы, что, в частности, усугубляется неполнотой и особенностями источников.

Мемуары Фета, безусловно, являются важным документом — но, как и большинство мемуаров, — весьма специфическим, отражающим не столько реальное положение вещей, сколько позицию мемуариста, подчас очевидно неправдивую, на что указывает и биограф Фета М. Макеев [Макеев 2020: 310].

Гораздо убедительнее в качестве носителя информации письма.

Обращенные к корреспонденту, они, при всей своей неизбежной субъективности, фиксируют реальную ситуацию, настроение, характер отношений в конкретный момент.

К сожалению, «дружеские и многочисленные» [Тургенев 1962: 329] письма Фета к Тургеневу в большинстве своем утрачены, но и того, чем располагаем, вместе с сохранившимися ответными посланиями достаточно, чтобы получить представление о стиле и характере общения писателей.

Письма Фета до начала 1860-х годов Тургенев определяет как «милые и <…> парадоксальные» [Тургенев 1962: 320]. Его собственные ответные послания интеллектуально и эмоционально насыщенны, полны энергии, полемического задора и в то же время дружества и симпатии, они искрятся юмором, некоторые из них снабжены шаржированными рисунками, нередко переписка идет в формате обмена шутливыми стихами. Стиль переписки с Фетом заметно отличается от стиля писем Тургенева другим корреспондентам и свидетельствует о «коротких» приятельских отношениях, в рамках которых можно без обиняков и реверансов, сочувственно, с юмором и притом откровенно и даже резко высказываться на волнующие обоих темы.

Вряд ли такой характер переписки свидетельствует о том, что «едва ли не с самого их знакомства Тургенев вызывал у него (Фета. — Г. Р.) иронию как человек непрактичный, «вялый», слабохарактерный» [Макеев 2020: 317], тем более что эти характеристики не соответствуют действительности, чего близко знавший Тургенева Фет не мог не понимать.

В свою очередь, «жрец чистого искусства» [Тургенев 1962: 155], «закоренелый и остервенелый крепостник, консерватор и поручик старинного закала» [Тургенев 1963: 44] (это все тургеневские шутливо-иронические эпистолярные определения), Фет необходим Тургеневу как собеседник и оппонент: «Я с Вами спорю на каждом шагу, но в Ваш эстетический смысл, в Ваш вкус верю твердо…» [Тургенев 1962: 363].

Это написано в 1862 году, когда «Отцы и дети» уже опубликованы и Тургенев заранее предвкушает встречу и неизменно сопутствующие ей горячие споры: «Господи! как мы будем кричать! — и как я буду рад кричать!» [Тургенев 1962: 363]. Как вяжется этот полемический темперамент вкупе с последовательностью и твердостью идеологических воззрений с «вялостью» и «слабохарактерностью»?..

Сам Фет свидетельствует в мемуарах: «…в деле свободных искусств я мало ценю разум в сравнении с бессознательным инстинктом (вдохновением), пружины которого для нас скрыты (вечная тема наших горячих споров с Тургеневым)» [Фет 1890: I, 40].

Наглядной иллюстрацией принципиального эстетического расхождения являются два январских письма 1858 года Фета к Тургеневу.

Первое из них содержит каскад безудержных комплиментов по адресу Тургенева-художника:

Вашу душу я бы сравнил с самой ранней зарей в прохладное летнее утро — оранжевое, чистое дыхание, которое увидит и заметит только любитель природы или пастух, выгоняющий стадо. Сравнил бы с утренним лесом, в котором видишь одни распускающиеся почки плакучих берез, но по ветру несет откуда-то запахом черемухи, и слышно жужжание пчелы. — Но довольно, довольно и того, что Вы милейший и драгоценный для меня поэт [Переписка… 1986: 407].

Столь же витиевато выражена готовность откликнуться на только что опубликованную повесть «Ася»: «Как прочту повесть, так напишу к Вам и постараюсь надуться на Вашу музу. Но она такая прелестная блондинка с голубыми глазами, что на нее дуться нельзя» [Переписка… 1986: 408].

Второе письмо — отзыв на прочитанное, в котором явственно звучит разочарование, вызванное тем, что тургеневская муза предстала вовсе не «блондинкой с голубыми глазами» (каковой, заметим в скобках, она никогда и не была):

По-моему, начало сухо, а целое — слишком умно. У Вас нет не умной строки. Это Ваше качество — и достоинство. Во всех Ваших произведениях читатель видит светлый, ясный, прелестный пруд, окруженный старыми плакучими ивами. Вы любите этот пруд, и читателю хорошо на него смотреть. Это не мешает ему видеть, если он всматривается, на дымчатом дне пруда целые стада аршинных форелей. Но в «Асе» форели не на дне, а вставшие так высоко, что нарушают простое наслаждение зеркальной поверхностью. Ужасно умно!!! Но зато в местах, где вы заставляете забыть умнейшего юнкера Н. Н.1, — прелесть. Все эти далекие вальсы, все блестящие на месяце камни, описания местностей, — вот Ваша несравненная сила <…>