№1, 1964/Обзоры и рецензии

Цена неточности

Мих. Котов, В мастерской стиха Твардовского. Статьи и заметки, Саратовское книжное изд-во, 1963, 148 стр.

Изучение творчества крупнейшего из современных русских поэтов уже вышло из той младенческой поры, когда разного рода «заметки» преследовали скромную цель убедить публику в талантливости автора. Поэтому определенно «заметочный» характер новой книжки о Твардовском сегодня, при наличии ряда обстоятельных и серьезных работ, вызывает некоторое разочарование.

Впрочем, судя по «Предисловию», автор и не заявляет особенных претензий, заранее предупреждая нас, что его книжка – «не всеобъемлющая монография», а «всего лишь небольшая экскурсия в мастерскую поэта, одна из попыток поделиться» с нами «личными наблюдениями над некоторыми из существенных особенностей его работы над словом…». Каковы же эти личные наблюдения?

Среди рассыпанных по книге М. Котова замечаний по поводу отдельных стихотворений, строф и строк Твардовского встречаются правильные и точные. Так, процитировав из «Страны Муравии» две строфы, где есть такие, например, строки: «Земля «решится, как пирог, хоть подбирай и ешь», – критик пишет: «Нетрудно заметить, что в основе этих сравнений-образов лежат представления крестьянина-труженика о земле, которая действительно издавна кормит и одевает его и семью…» Интересен разбор речевых характеристик персонажей той же поэмы (особенно попа и председателя колхоза); есть и некоторые другие удачные наблюдения.

Вместе с тем немало здесь и произвольных замечаний. На чем основано, к примеру, мнение М. Котова об «излишней чувствительности» Андрея Сивцова, героя поэмы «Дом у дороги», к ударам войны? И почему слова Теркина о том, что ему приходилось выходить из окружения, критик истолковывает как шутку, насмешку над «фашистскими радиовралями»? Разве не бывало в первые месяцы войны случаев окружения целых ваших воинских частей? И почему строки из поэмы «За далью – даль»: «Я в скуку дальних мест не верю…» и т. д., говорящие лишь об естественном желании поэта узнать неведомые ему края родной земли, способны, по мысли критика, вызвать с чьей-то стороны упрек в «пустом бахвальстве»? Обилие подобных неточностей вызывает в конце концов невыгодное для автора впечатление поверхностности, дилетантизма.

Это впечатление усиливается, когда от поэтических частностей критик переходит к общим определениям и выводам. Вот в чем состоит, по его мнению, сходство и различие двух поэм Твардовского о войне: «Эта же, по сути, идея – идея правоты нашего дела, овладевшая миллионами советских сердец, – лежит в основании поэмы «Дом у дороги». Разница лишь в том, что в «Книге про бойца» она выражена главным образом в действии, через поступки Теркина прежде всего, а здесь, в «лирической хронике» (как обозначил автор жанр этой вещи), она, так сказать, повернута вовнутрь, в область личных переживаний и чувств». Надо ли доказывать, как произвольны все эти суждения и как трудно приложить их к действительному содержанию названных поэм? А вот примеры определений еще более широких: «Его сюжеты, как правило, просты и содержательны, композиция (по крайней мере в лучших стихотворениях) стройна и достаточно определенна. Главное же, что выделяет его как поэта в ряду других мастеров слова, – это глубокое проникновение в душу современника». «Еще одна особенность работы Твардовского над композицией стихотворений – это мастерское сочетание строгой документальности сюжетов (откуда это известно? – Ю. Б.) с не менее высокой точностью и выразительностьюотдельных штрихов и деталей, найденных поэтом в результате творческого проникновения в сущность изображаемых событий и лиц». Если все это в самом деле особенности Твардовского, то что сказать обо всей остальной поэзии?

Неточность преследует критика и тогда, когда он вступает в область теории. Примером тому может служить рассуждение о поэтической интонации. Высказав свое несогласие со «Словарем поэтических терминов», М. Котов пишет: «Поэтическая интонация – это, повторяю, прежде всего глубоко индивидуальное отношение поэта к внешнему миру, а потом уже – и только на этой основе – известная расстановка слов, акцентов, система пауз и т. д., совокупность которых и позволяет ему выразить свою мысль в живой и достаточно определенной форме».

Согласимся с М. Котовым и вместо слов «индивидуальное отношение к внешнему миру» станем говорить «поэтическая интонация». Беда только, что, кроме М. Котова, нас, пожалуй, никто не поймет. Выделяя свою фразу курсивом, критик словно специально позаботился о том, чтобы ее теоретическая бессодержательность не осталась не замеченной читателем…

Несправедливо было бы, однако, думать, будто рецензируемая книжка вся или за исключением упомянутых выше справедливых замечаний состоит из одних неточностей. И о сюжете, и о композиции, и о той же поэтической интонации Твардовского написано немало правильных страниц. Правда, кроме свежих иллюстраций, они не содержат ничего существенно нового по сравнению с тем, что уже сказано предыдущими исследователями, но для читателя, впервые обращающегося к критической литературе о Твардовском, они могут быть полезны.

Заглавие книги М. Котова заставляет думать, что перед нами стиховедческий труд, притом посвященный исследованию самого процесса работы Твардовского над стиховой формой. Между тем вопросам стиха уделено здесь не больше десятка страниц, а о творческом процессе не сказано вообще ни слова. Видимо, следовало назвать книжку как-то иначе, отразив в заглавии то, что в ней действительно содержится. Всего вернее было бы, на наш взгляд, связать его с проблемой народности поэтической формы у Твардовского,, чему посвящена самая большая и более других интересная глава «Высокая простота» и к чему определенное касательство имеют остальные главы.

В главе «Высокая простота», приведя длинный ряд эпитетов, метафор, сравнений, употребленных в поэме – «Страна Муравия», М. Котов делает убедительный вывод о народных истоках ее стиля. Однако хочется и поспорить с критиком, который, как нам кажется, представляет себе отношения между поэтом и языком народа несколько упрощенно, механически. Эпитет «выбран (курсив, здесь и далее мой. – Ю. Б.) из народно-образного лексикона», сравнения «почерпнуты из языка народа». «Народ говорит: – земля-матушка, земля-кормилица. Поэт берет это выражение и превращает его в зримый образ…»»Тщательно отбирая из народного языка все наиболее яркое, звучное, весомое, Твардовский стремится создать такие строфы и образы…»

Правильно подчеркивая активный, творческий подход поэта к речевому материалу, критик не учитывает; что народный способ выражения органичен для поэта.

М. Котов справедливо указывает на тот общеизвестный факт, что Твардовскому чужды стремления к необычности, к формальному эксперименту, что он пользуется самыми обыкновенными словами. Но критик, во-первых, делает на это излишне сильный нажим («Метафоры Твардовского тем и оригинальны, что лишены показной оригинальности…»), а во-вторых, он торопится «оправдать» поэта: Твардовский, дескать, – «потому и не боится старых, «стертых» эпитетов и простых определений, что умеет вложить в них свое, новое содержание и тем самым придать им особый аромат и силу». Довод, ничем не подтвержденный и не выдерживающий сопоставления хотя бы с теми примерами, которые приводит сам М. Котов: «туман седой», – «сено свежее»,«овес сухой». Ну какое тут «свое, новое содержание»? Между тем поэт совершенно не нуждается в оправдании. Просто для него проблема «новизны» и «старости» слова стоит совсем не так, как, скажем, для Маяковского и как представляет себе критик, а единственно как проблема точности выражения. Он не говорит себе: вот это слово, определение старое, но я вложу в него новый смысл, и оно заиграет. Он просто стремится с максимальной выразительностью передать свою мысль, и ему хорошо служат всякие слова, и новые и старые. «Стертыми», «трафаретными» кажутся нам лишь слова и выражения, употребляемые «бездумно, формально я потому неточно. Если Твардовский «не боится» подобных слов и если они оживают – под его пером, то происходит это совсем не по той причине, что он придумывает им какое-то новое значение, а только потому, что сам-то он говорит их не бездумно и не формально, никогда не подменяет слов словесами.

Наконец, хочется отметить очень верную мысль М. Котова, который вслед за В. Александровым, одним из наиболее тонких и чутких интерпретаторов Твардовского, видит источник народности его творчества в редкостной способности чувствовать «душу простых людей», в особом даре понимания рядового труженика, позволившем поэту стать выразителем самых глубоких и всеобщих народных чувств. Жаль, что эта мысль в разбираемой книге высказана лишь вскользь, что критику не удалось развить ее, «положить на материал».

Книга М. Котова содержит ряд полемических пассажей, которые ее не украшают. Нехорош самый стиль М. Котова-полемиста: изволит называть, теорийка, иронические кавычки («Как же «понимает» его сам Гусев?»), сомнительное остроумие насмешливых реплик («Вдруг», как известно, прыгают только блохи»), кивки в сторону анонимных «скептиков и критиканов».

…Подведем итог сказанному. М. Котов взял самый достойный, самый благодарный в современной поэзии материал, но не пошел в исследовании его дальше частных замечаний, к тому же далеко не все оказались точны и справедливы.

Цитировать

Буртин, Ю. Цена неточности / Ю. Буртин // Вопросы литературы. - 1964 - №1. - C. 185-188
Копировать