Жизнь Маяковского
«Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове». Составители Г. Мунблит, А. Раскин, «Советский писатель», М. 1963. 336 стр.
Илья Ильф и Евгений Петров… Каких-нибудь пятнадцать лет назад о них отзывались весьма и весьма кисло. Говорили, что писатели «искажают» нашу действительность, что в своих романах они «не поднялись», что книги их – «голое смехачество» с налетом «богемно-интеллигентского нигилизма», что… Одним словом, прилагалось немало усилий к тому, чтобы похоронить их веселые книги по всем правилам невеселого кладбищенского ремесла. Мастер Безенчук выделил для этого черного дела свой лучший выставочный гроб, а отец Федор вызвался самолично отпеть творчество дерзких сочинителей. И все же погребение не состоялось: смех замечательных советских сатириков оказался на редкость живучим.
В 1939 году Евгений Петров писал одному из своих корреспондентов: «…помните одно – никакие ругательства критики не могли, не могут и никогда не смогут уничтожить действительно талантливое произведение; никакие похвалы критики не могли, не могут и никогда не смогут сохранить в литературе бездарное произведение… Всякая талантливая (это обязательное условие) книга найдет читателя и прославит автора. В то же время можете исписать сто газетных листов восторженными отзывами о плохой книге, и читатель не запомнит даже фамилии ее автора».
Жизнь блистательно подтвердила справедливость этих слов. В самом деле, кто помнит сейчас те бездарные романы, которые в свое время превозносились до небес? А истинно-талантливые, правдивые книги, сколько бы их ни поносили, продолжают жить и радовать читателей. Среди этих последних книг оказались и произведения Ильфа и Петрова. Теперь уже их никто не поносит; они считаются нашей классикой.
Какими же были люди, создавшие эти смешные, умные, острые книги? Благодаря каким качествам они их написали? Подобными вопросами часто задаются читатели и почитатели творчества Ильфа и Петрова. И вот теперь они могут получить ответы на эти вопросы что называется «из первых рук» – от людей, лично знавших сатириков.
Более двадцати очерков включено» в сборник «Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове», выпущенный издательством «Советский» писатель». Часть этих материалов, уже появлялась в разное время в печати (воспоминания В. Ардова, С. Бондарина, Б. Ефимова, Ю. Олеши, К. Паустовского, А. Раскина,. К. Симонова, Л. Славина, И. Эренбурга и др.); но немало здесь и нового, написанного специально для данного сборника и проливающего, дополнительный свет на жизненный и творческий путь соавторов. Так, во впервые опубликованных воспоминаниях И. Ильинского, Т. Лишиной,. М. Штиха, С. Гехта, Г. Рыклина содержатся любопытные факты » наблюдения, помогающие нам более точно представить себе и более глубоко понять жизнь и деятельность сатириков. Мы узнаем немало нового и интересного о «допетровском» Ильфе (например, о том, что в годы гражданской войны он «был некоторое время в красных партизанских частях»), о первых самостоятельных шагах будущих соавторов, а также о начале их совместной работы.
Очерки Е. Шатрова, Е. Кригера, Руд. Вернадского воссоздают различные, дотоле неизвестные читателю эпизоды из жизни «послеильфовского» Петрова – мирного времени и периода Отечественной войны. Адмирал И. Исаков подробно рассказывает о поездке Е. Петрова в осажденный Севастополь, о последних часах жизни писателя.
Одно из главных достоинств сборника состоит в его строгой фактичности, достоверности. Собственно говоря, в этом и заключается задача мемуарного жанра. У нас же еще слишком часто вместо Воспоминаний о том или ином человеке появляются весьма вольные упражнения на заданную тему, не содержащие – почти никаких новых конкретных фактов и наполненные водянистыми и очень приблизительными рассуждениями – «по поводу»…
Авторы собранных в сборнике воспоминаний об Ильфе и Петрове рассказывают о Тех случаях, сценах, разговорах, свидетелями или участниками которых они были. Составители же сумели так удачно подобрать материал, что из этих вроде бы разрозненных сцен и эпизодов складывается разносторонняя картина жизни и деятельности сатириков, четко вырисовывается их облик.
Почти все мемуаристы пишут прежде всего о необыкновенной способности Ильфа и Петрова распознавать и выявлять комическое в жизни. Человек может обладать многими выдающимися качествами, может иметь литературный талант, но, если у него нет дара видеть и воссоздавать смешное – настоящего сатирика из него не получится.
Вторая черта, свойственная писателям, о которой вспоминают многие, – это высокая гражданственность, гражданственность во всем. «Чувство гражданственности было свойственно этому человеку в необычайных размерах, – пишет Г. Мунблит об Ильфе. – Все касалось его. Форма садовых скамеек в парке культуры и отдыха, посевы колосовых, способы производства автомобилей, преподавание истории в школе, структура Союза писателей и многое, многое другое заставляло его серьезно и подолгу задумываться.
Суждения его обо всем, что попадалось ему на глаза, были неизменно хозяйскими. Другого слова не подберешь. Только чувствуя себя настоящим хозяином всего, что тебя окружает, можно так деловито, заинтересованно и обдуманно судить обо всем» (стр. 223 – 224).
А. Раскин рассказывает о фактах, из которых становится совершенно ясно, что столь же неугомонным, страстным гражданином был и Евгений Петров. Он органически не переносил всего, что портит людям жизнь; он должен был обязательно вмещаться, переделать. «Мы часто привыкаем к тому, что не все вокруг нас точно, чисто, осмысленно делают свое дело. Вот этой черты невольного попустительства, некоторого примиренчества с «отдельными неполадками» вовсе не было в Петрове, – вспоминает А. Раскин. – В мире, где он жил, в стране, которую он любил, не должно было быть ничего дурного, пошлого, беспорядочного. Как наличное оскорбление реагировал он на все, что мешает нашему движению вперед» (стр. 262).
Именно это горячее чувство гражданственности, стремление вмешаться в жизнь, переделать ее и было той силой, которая питала сатирическое творчество писателей.
И еще одно качество сатириков неизменно отмечают мемуаристы – их необыкновенную требовательность к себе, к своему творчеству, их стремление писать с полной самоотдачей, с максимальным напряжением всех сил. В. Беляев в своих воспоминаниях приводит письмо Евгения Петрова к нему, содержащее характерное признание: «Мы… хорошо знали, что читатель не сделает нам никаких поблажек, что нужно писать в полную силу, нужно трудиться над каждым словом, нужно избегать штампов, нужно каждое утро просыпаться с мыслью, что ты ничего не сделал, что есть на свете Флобер и Толстой, Гоголь и Диккенс. Самое главное – это помнить о необычайно высоком уровне мировой литературы и не делать самому себе скидок…» (стр. 136).
Эти слова не были «фразой»: Ильф и Петров действительно трудились в полную силу, без скидок на «молодость», на «оперативность», на «газетность». Даже в фельетоны они стремились вложить все богатство своих наблюдений, весь свой талант. «Они много работали. Они любили работать», – вспоминает Г. Рыклин (стр. 147).
А для того чтобы запас жизненных наблюдений не оскудевал, сатирикам приходилось много ездить, пристально всматриваться в жизнь, постоянно пополнять свои впечатления. Впрочем, «приходилось» не то слово; у них была просто органическая потребность все знать, все видеть самим. Они любили путешествовать. Им все было интересно; во всем они стремились разобраться самостоятельно, добравшись до сущности, до корня, до сердцевины.
Об этих человеческих и писательских качествах Ильфа и Петрова авторы воспоминаний пишут с глубокой симпатией, искренне восхищаясь ими и не стесняясь порой сопоставить их со своими собственными (причем отнюдь не в свою пользу).
Так, К. Симонов в очерке «Военный корреспондент» рассказывает о Евгении Петрове периода Отечественной войны, об одной из совместных поездок на фронт.
Писатели попадают на наблюдательный пункт артиллеристов. Идет бой. Подполковник, корректирующий огонь нескольких батарей, время от времени уступает им свой бинокль, в который видны вражеские укрепления.
«Это было очень далеко, – вспоминает К. Симонов, – и в бинокль часто было трудно отличить серые пятна дзотов и дотов от серых валунов. Холодный ветер обжигал пальцы, и я, грешным делом, иногда не разобрав толком, говорил, что уже вижу, хотя и не был вполне уверен, дот ли я вижу или камень.
Но Петров со свойственной ему добросовестностью подолгу смотрел и упрямо говорил, что он не видит, до тех пор пока и в самом деле не находил в поле бинокля того крохотного пятнышка, на которое обращал наше внимание подполковник» (стр. 295).
И еще одно примечательное свойство Петрова: непредвзятость наблюдения, стремление все увидеть своими глазами, дотошность. «Он не был прямолинеен в своих наблюдениях; его интересовало все, что он видел, все детали, все мелочи фронтовой жизни.
– Вы же не понимаете, как все это интересно, – часто говорил он. – Вы проходите иногда мимо самого любопытного. Можно сказать редакции, что я напишу то-то и то-то, но никогда нельзя сказать этого себе. Вы, уезжая, никогда не можете сказать, что вы увидите и о чем сможете написать. Иначе, если вы поедете с готовым подходом, с готовой меркой, с готовым кругом интересов, вы пропустите много чрезвычайно важного»; (стр. 298 – 299).
Когда читаешь воспоминания о писателях, то, естественно, хочется заглянуть в их творческую лабораторию, хочется узнать, как рождались те или иные образы, характеры. Очерки, собранные в книге, предоставляют нам и эту возможность.
Мы узнаем о прототипах некоторых сатирических героев, о том, при каких обстоятельствах возникли те или иные сравнения, метафоры, о словесных находках.
Михаил Штих (М. Львов), работавший в свое время вместе с Ильфом и Петровым в «Гудке», пишет: – «Есть в «Двенадцати стульях» главы » строки, которые я воспринимаю как бы двойным зрением. Одновременно видимые во всех знакомых подробностях, возникают бок о бок Дом народов и бывший Дворец Труда, вымышленный «Станок» и реальный «Гудок», и многое другое. Так вот получается и с главой об авторе «Гаврилиады»: один глаз видит Никифора Ляписа, а в другом мельтешится его живой прототип – точь-в-точь такой, как у Ильфа и Петрова: «очень молодой человек, с бараньей прической и нескромным взглядом».
Если б он мог предвидеть последствия опасных знакомств, он бежал бы от нашей комнаты, как, от чумы. Но он находился в счастливом неведении. Он приходил к нам зачастую в самое неподходящее время и, подсаживаясь то к одному, то к другому, усердно мешал работать. Чаще всего развязный Никифор (оставим уж за ним это звучное имя!) хвастался своими сомнительными литературными успехами. Халтурщик он был изрядный. Что же касается дремучего невежества, то в главе о «Гаврилиаде» оно ничуть не было преувеличено» (стр. 98 – 99).
Это и подобные ему свидетельства очень интересны и ценны, так как позволяют лучше понять процесс рождения сатирического образа, соотношение «факта» и «вымысла»; помогают разобраться в природе сатирической типизации.
Но иногда встречаются в сборнике и рассуждения, которые хочется оспорить.
Так, стремясь подчеркнуть связь романа «Двенадцать стульев» с жизнью, один из авторов пишет: «В романе мало выдуманных фигур, и лишь очень немногие главы его не являются гротескным отображением встреч и соприкосновений Ильфа и Петрова с их соседями и случайными спутниками» (стр. 129).
Надо ли доказывать, что подобное представление о творческом процессе, о сложной диалектике «увиденного» и «выдуманного» – весьма далеко от истины.
Или, например, намерен тот же автор сказать о жизненности и литературной, яркости эпизодических персонажей романов – и появляется такое утверждение: «Многочисленные эпизодические действующие лица – и в «Двенадцати стульях» и в «Золотом теленке» – неизмеримо ярче я ценнее главного, ведущего сюжет персонажа – Остапа Бендера» (стр. 130).
Но зачем же так противопоставлять эти образы и чем тогда объяснить, что образ Остапа Бендера давно стал нарицательным?
Еще сравнительно недавно существовало парадоксальное положение: прежде чем напечатать те или иные воспоминания, их проверяли по уже опубликованным материалам. Те же места, которые проверить подобным способом не удавалось, сокращали. Считалось, что таким образом борются за объективность информации. Подобный метод публикации был, несомненно, «удобен» издателям: существовала гарантия, что после выхода книги не будет никакого «беспокойства»; в крайнем же случае всегда можно сослаться на существующие печатные источники. Интересы читателя, интересы науки при этом приносились в жертву чиновничьему спокойствию: нового в воспоминаниях почти ничего не было.
В последнее время от такого метода работы, слава богу, отказались. Стали больше доверять мемуаристам, больше полагаться на их память. Это, разумеется, хорошо. Именно благодаря таким переменам в издательской практике мы имеем сейчас целый ряд ценнейших воспоминаний о советских писателях, без которых не обойтись ни исследователям, ни читателям.
И все же при публикации воспоминаний нельзя абсолютно во всем полагаться на память мемуариста. Кое-что стоит и проверить, иначе случаются те самые мелкие неточности, которых быть не должно.
К сожалению, отдельные такие неточности проникли и в рецензируемый сборник (так, например, сценарий Ильфа и Петрова «Однажды летом»- написан не в «конце 20-х годов», а в 1932 году; проследить, как отношение Маяковского «к романам Ильфа и Петрова отразилось в его сатирических пьесах», невозможно, так как «Золотой теленок» появился уже после смерти поэта – в 1931 году; и т. п.).
И еще одно замечание. Рецензируемый сборник хорошо издан; но в нем почему-то нет ни одной фотографии Ильфа и Петрова. Думается, что это в принципе неправильно. Именно в таком сборнике нужно было-как можно более широко представить иконографию писателей. Она существенно дополнила бы свидетельства мемуаристов, помогла бы читателям еще лучше узнать замечательных советских сатириков.
Круг авторов, участвующих в сборнике, и сейчас достаточно широк. Но, вероятно, он может быть, расширен еще больше. Надо надеяться, что среди людей, хорошо знавших сатириков, найдутся такие, кто, прочитав этот интересный сборник, захочет принять участие в следующем его издании.
А что следующие издания будут, в этом мы не сомневаемся: книге воспоминаний об Ильфе и Петрове суждена долгая жизнь.