Целостен ли структурный анализ?

Семиотическая традиция (Пирс, Карнап, Моррис) требует различать в знаке три аспекта. Синтактический аспект соотносит знак с другими знаками. Семантический касается в общих чертах отношения: знак – внеязыковая действительность. Прагматический включает в себя все, что связывает знак с носителями данного языка, и прежде всего с тем, для кого этот знак предназначен, то есть с адресатом. Эти три аспекта, взятые вместе и взаимно друг с другом связанные, создают знаковую целостность¹.

Структурная поэтика с давних пор любит ссылаться на теорию знака, а в последнее время хочет считать себя ее частью. Это истина, не требующая доказательств. Достаточно вспомнить хотя бы названия серии трудов, вышедших в Тарту² или названия избранных произведений Я. Мукаржовского³ и Р. Барта⁴, изданных в Польше. Можно, конечно, заметить, что структурная поэтика всегда хотела стать частью чего-либо иного, нежели она сама; менялись лишь направления желаний. Предметом ее воздыханий были уже такие науки, как языкознание, теория информации, кибернетика, социология, теория искусства, математика. Однако семиотику нельзя ставить в этот ряд: у нее особый статус. Она была не мимолетным флиртом или преходящей модой, но одним из главных моторов развития структурной поэтики, по крайней мере – важным этапом этого развития. И, что с нашей точки зрения еще более важно, по отношению к поэтике ее признавали наукой вышестоящей, обобщающей, а выработанные на ее основе модели и принципы приобретали для структурной поэтики как точной науки силу обязательного закона.

Структурная поэтика любит также подчеркивать тот факт, что она занимается (предполагается, что она одна) литературным произведением как целостностью. Само по себе понятие структуры, – хоть оно и обросло уже таким множеством различных значений, что на практике ничего не обозначает, а его употребление, как признает Барт⁵, перестало быть родовым признаком структурализма, – воспроизводит именно такое «целостное» понимание и предполагает, что в своей сфере оно способно охватить все аспекты литературного текста. Иначе, в общем, не должно и не может быть, коль скоро «присущий структурам целостный характер очевиден сам по себе» ⁶. Однако структуралистам, исследующим поэтику, одного понятия структуры для передачи идеи целостности никогда не хватало. В своих работах они пользовались и по-прежнему пользуются фразеологией, в которой конструкции типа «целостная структура» произведения или жанра появляются чрезмерно часто, – тем чаще, чем приблизительнее представляет себе исследователь конкретное произведение или чем меньше он может сказать по поводу произведения как целостности.

Этот парадокс проистекает из значительно более глубокого парадокса, который можно сформулировать следующим образом: структурная поэтика никогда не занималась всеми аспектами литературного произведения, даже теми из них, которые выступают в признаваемой ею семиотической модели. Вопреки декларациям, заверениям и фразеологии, эта поэтика всегда интересовалась лишь некоторыми аспектами художественного факта и к ним и сводила понятие «целостной» структуры.

В развитии структурной поэтики следует выделить две фазы. Первая, которую мы бы охотно назвали «классической», длилась долго, с 20-х по 50-е годы нашего века, и представлена многими «школами». Прежде всего, можно назвать русскую «формальную школу» 20-х годов, школу чешскую, гарвардскую, а также их польский вариант. Они внесли определенный вклад в литературоведческие исследования; известно и об их ошибках. Необходимо также обратить внимание на то, что широте географического охвата не сопутствовала широта проблематики. Интересы исследователей из всех названных школ сосредоточивались на одном аспекте литературы – синтактическом. Структурная поэтика своей «классической» поры занималась именно им, а все другие проблемы, если и возникали, носили для нее побочный характер.

В этой фазе на первый план выступали такие черты структурной поэтики, как специфическое понимание эстетической (поэтической) функции, преобладание которой должно было определять принадлежность произведения к художественной литературе (поэзии), а также своего рода увлечение языкознанием, или лингвистическая ориентация.

Структуралисты считали, что эстетическая (поэтическая) ⁷ функция литературного произведения есть направленность этого произведения на самое себя, на свое собственное строение. Эта формула, казалось бы, простая, как рекламный лозунг, чревата многими сложностями. Если мы вслед за структуралистами признаем, что произведение является знаком (знаком, понятно, созданным из других знаков), а знак по своей природе что-то замещает («ибо нормальной функцией знака является замещение действительности» ⁸), то поэтическая функция заслонит для нас естественный факт замещения знаком действительности – сосредоточением на самом знаке, то есть в конечном счете заслонит факт бытия – знаком.

Знак тем самым становится в искусстве единственной реальностью, и в результате литературный вымысел, не переставая быть вымыслом, приобретает черты действительности, зачастую, так сказать, более осязаемой, нежели сама жизнь. Эта действительность-заместительница (или знак) не только единственна, но и автономна, так как она не зависит от подлинной действительности; она – мир, который руководствуется собственными правилами, обладает самостоятельным существованием и не нуждается ни в каком внешнем обосновании.

Этим дело не ограничивается. Обособляясь, знак теряет контакт с действительностью, к которой он относился, и, стало быть, теряет свой семантический аспект, соединявший его с нею. Иначе говоря: исчезает действительность как объект, обозначаемый знаком, а следовательно, исчезает в знаке и то, что указывало на эту действительность. Это очевидно, как очевидно также, что тем самым знак во многом лишается своего «нормального» характера. Но он еще не теряет его полностью. У него остается материальная сторона, имеющая определенную форму, строение, конструкцию. Эта часть знака «расширяется», как бы занимая место, освобожденное семантическим аспектом, и почти что заполняет собой целостность или, как в синекдохе, эту целостность подменяет.

Обособлением знака предопределяется и обособление его структуры. В ситуации обычного сообщения структура служит внешней по отношению к ней цели, в то время как в поэтическом произведении она, по Р. Якобсону, служит самой себе, так как указывает не на что-либо, а исключительно на себя. Даже если в конечном счете это должно служить, как говорит Р. Якобсон, «осознанию действительности» ⁹, го такое осознание достигается здесь путем отрицания связи между знаком и действительностью, путем противопоставления действительности – знаку. Синтактический аспект становится всеобъемлющим, а структура знака оказывается в поэзии одновременно и значением. Так следует понимать провозглашенный структуралистами принцип единства содержания и формы, а также их трактовку «сущности поэтичности».

Итак, механизм поэтической функции работает, с одной стороны, на приглушение семантического аспекта, а с другой – на выдвижение аспекта синтактического. Р. Якобсон писал об этом следующее: «Стоит только в словесном сочинении получить поэтической функции доминирующее значение, как мы говорим о поэзии. Но в чем же проявляется поэтичность? – в том, что слово ощущается как слово, а не только как репрезентант названного предмета или как вспышка эмоции» ¹⁰.

Судя по этой цитате, Р. Якобсон не только программно отмежевывается от семантического аспекта в пользу синтактического, но и направляет наше внимание на другую особенность знаков, выступающих в поэтическом произведении, а именно на их языковой характер. Чаще всего это не какие-нибудь специальные литературные знаки, а обычные языковые, только употребленные в необычной, поэтической, функции. Поэтический язык, то есть язык, в котором преобладает поэтическая функция, характеризуется не тем, что содержит явления, не присущие непоэтическому языку, а тем, что выдвигает на первый план то, что в таком (непоэтическом) языке хотя и присутствует, но не обращает на себя внимания, поскольку служит задачам коммуникации. Поэтому, читаем мы в «Тезисах» Пражского кружка, «все уровни языковой системы, которые в языке непосредственного общения выполняют служебную роль, приобретают в поэтическом языке самостоятельную ценность, более или менее значительную» ¹¹. Таким образом, поэтическая функция осуществляет свою цель путем обнажения языковых механизмов. Направленность поэтического произведения на свое строение следует понимать как подчеркивание того обстоятельства, что поэзия есть творчество языковое. Направленность сообщения на само сообщение означает, в сущности, информацию о том, что это языковое сообщение. При этом нет необходимости говорить о языке прямо, как это делает, например, учебник описательной грамматики. Поэзия указывает на грамматику самим фактом обладания поэтической функцией. В силу этой причины поэзия по своей природе является «поэзией грамматики».

Направленность сообщения на языковой код Р. Якобсон называет метаязыковой функцией. Создается впечатление, что поэтическая функция как в исследовательской практике, так и в структуралистской теории (речь все время идет о ее «классической» фазе) если и не отождествляется с метаязыковой функцией, то, во всяком случае, приближается к ней на опасное расстояние. Наглядней всего это сближение обнаруживается в якобсоновской концепции языка и выведенной из нее дефиниции поэтической функции. Согласно этой концепции, каждая единица высказывания включена в систему связей двоякого типа: во-первых, она связана с языковым кодом, вследствие чего возникает вертикальная ось выбора, во-вторых, она связана с другими единицами, то есть с контекстом, что создает горизонтальную ось комбинации. Поэтическое высказывание характеризуется тем, что в нем преобладают связи первого типа. Это преобладание простирается столь далеко, что связи с осью выбора, то есть связи с кодом, захватывают и связи с контекстом: «эквивалентность становится конститутивным приемом ряда» ¹². В поэтическом произведении контекст строится по тем же правилам, какие соблюдаются на оси, соединяющей единицы высказывания с системой данного языка. Исследование именно этих господствующих в поэтическом произведении правил, по Р. Якобсону, в сущности, равнозначно исследованию его поэтической функции. Ибо, согласно определению, «поэтическая функция – это проекция принципа эквивалентности с оси выбора на ось комбинации» ¹³.

Опасность, кроющаяся в подобном сближении, повторим, очень велика. Единственным достойным интереса объектом в поэтическом произведении становится язык. Он же – естественный предмет языкознания. Языкознание в своих исследованиях пользуется богатым материалом, который ему поставляют разнообразные формы языковой деятельности. Одной из таких форм, несомненно, является литература, включая и поэзию. У поэзии, однако, есть в определенном смысле преимущество по сравнению с другими формами, так как она обладает в предостаточном количестве всем тем, что языкознание ищет в других местах с огромными затратами сил и труда. Такая ситуация, конечно, дает возможность использовать в изучении литературы методы описания, выработанные языкознанием, но, с другой стороны, приводит к тому, что исчезает своеобразие поэтики как самостоятельной дисциплины. Если под поэтикой понимать, как это делали структуралисты, теорию поэтического языка, которая опирается на «поэтические функции» последнего, то другого выхода нет: поэтику нужно трактовать в качестве составной части языкознания. Р. Якобсон открыто сформулировал этот тезис, в то время как другие представители синтактической фазы были его, в большей или меньшей степени, скрытыми приверженцами.

Но существует еще одна опасность, возможно, более серьезная, чем первая. Она состоит в том, что языковедческая ориентация (здесь речь идет о структурном языкознании) укрепляла поэтику в убеждении, что та должна заниматься лишь «грамматикой» синтактического аспекта. Такой сугубо «грамматический» или, точнее, синтаксический подход проявляется не только в программной статье Р. Якобсона 1961 года «Грамматика поэзии и поэзия грамматики» ¹⁴, продолжением которой служит выполненный тем же исследователем анализ «Былого» Норвида¹⁵, но и в широкоизвестной книге В. Проппа «Морфология сказки». Книга В. Проппа дает формализованное описание «грамматики» или, вернее, синтаксиса явлений неграмматических, размещенных на уровне изображаемого мира, но не выходит за рамки синтактического аспекта. Впрочем, она и не ставит перед собой такого рода задачу. В своей дальнейшей научной деятельности В. Пропп не ограничивался синтактическим аспектом. Он описал семантический аспект волшебной сказки в книге «Исторические корни волшебной сказки» (1946), однако эта последняя книга не получила такого признания среди исследователей поэтики, как «Морфология сказки».

Сторонилась ли структурная поэтика в первой фазе своего развития семантики? Несомненно, хотя одновременно, начиная с Ю. Тынянова, многие исследователи занимались так называемой поэтической семантикой, а Мукаржовский в 1939 году подчеркнул, что интерес к значению служит важнейшим научным и теоретическим достоянием 30-х годов, а также отличительной чертой структурных исследований по отношению к более ранним – формалистическим¹⁶. Однако семантика понимается здесь своеобразно. В книге «Проблема стихотворного языка» Ю. Тынянова интересует, как конструкция стиха, а вернее, выдвижение на первый план ритмического элемента изменяет значение поэтического слова по сравнению с разговорным языком. Таким образом, значение поэтического слова не отсылает нас к какой-либо внеязыковой действительности; оно зависит от внутренней иерархии элементов текста и от других знаков.

Похожей точки зрения придерживался в семантике Фердинанд де Соссюр, который вообще не рассматривал отношения знака к действительности. Он писал: «Языковой знак связывает не предмет с названием, а понятие с акустическим образом» ¹⁷. Элементом означаемым (signifie) является здесь такое понятие, как психический факт (представление), а элементом означающим (signifiant) – акустический (слуховой) образ, факт также психический. Язык – «это система знаков, сущность которой заключается исключительно в связи значения с акустическим образом и в которой обе части знака являются в равной мере психическими» ## Ibidem, s.

1. Иногда различают четыре аспекта; в этом случае семантический аспект подразделяется на два более узких аспекта – сигнификативный и денотативный. Ср., например: G. Klaus, Die Macht des Wortes, 2. Auflage, Berlin, 1965 (русский перевод: Г. Клаус, Сила слова, «Прогресс», М. 1967), или Ю. Д. Апресян, Экспериментальное исследование семантики русского глагола, «Наука», М. 1967, стр. 5 – 7.

   Определения прагматического аспекта колеблются между широким пониманием, когда имеются в виду люди, пользующиеся знаками, и узким, когда подразумеваются исключительно читатель, слушатель и т. д., вообще получатель (реципиент) знакового сообщения.[↩]

2. Ю. М. Лотман. Лекции по структуральной поэтике; «Труды по знаковым системам», II-VI, «Ученые записки Тартуского госуниверситета», вып. 160, 181, 198, 236, 284, 308, 1964 – 1973.[↩]
3. J. Mukarovsky, Wsrod snakow i struktur. Wybor szkicow, Warszawa, 1970.[↩]
4. R. Barthes, Mit i znak. Eseje, Warszawa, 1970.[↩]
5. F. Barthes, Dzialalriosc strukturalistyczna, tl. A. Tatarkiewicz, w: Mit i znak, s. 273.[↩]
6. J. Piage, Strukturalizm, tl. S. Cichowicz, Warszawa, 1972, s. 34.[↩]
7. О поэтической функции говорится применительно к языковому высказыванию. Эстетическая функция понимается как категория более общая и относится не только к языковым явлениям. Ср. D. Danek, O polemice literackiej w powiesci, Warszawa, 1972, s. 18, 29 i in. Там же интересный анализ трактовки эстетической (поэтической) функции теоретиками пражской школы (гл. I).[↩]
8. J. Mukarovsky, Semantycky rozbor basnickeho dila: Nezvaluv «Absolutni hrobar», w tegoz autora: Kapitoly z ceske poetiky, t. II, wyd. 2, Praha, 1948, s. 288.[↩]
9. R. Jakobson, Co to jest poezia?, tl. M. R. Mayenowa, w: «Praska szkola strukturalna w latach 1926 – 1948», wybor materialow, red. M. R. Mayenowa, Warszawa, 1966, s. 127.[↩]
10. Ibidem, s. 126.[↩]
11. »Tezy Praskiego Kola», tl. W. Goray, w: «Praska szkola…», s. 51. [↩]
12. R. Jakobson, Poetyka w swietle jezykoznawstwa, tl. K. Pomorska, «Pamietnik Literacki», 1960, N 2, s. 441.[↩]
13. Ibidem.[↩]
14. Р. Якобсон, Грамматика поэзии и поэзия грамматики, в «Poetics, poetyka, поэтика», Варшава, 1961, стр. 397 – 417.[↩]
15. R. Jakobson, «Przeszlosc» Cypriana Norwida, «Pamietnik Literacki», 1963, N 2.[↩]
16. J. Mukarovsky, O jazyce basnickem, w: Kapitoly z ceske poetiky, t. I, wyd. 2, Praha, 1948, s. 127 – 128.[↩]
17. F. de Saussure, Kurs jezykoznawstwa ogolnego, tl. K. Kasprzyk, Warszawa, 1961, s. 78.[↩]