Трудности обобщения
«Народы Южной Азии. Индия, Пакистан, Непал, Сикким, Бутан, Цейлон и Мальдивские острова», Изд. АН СССР, М, 1963, 964 стр.
Сборник «Народы Южной Азии» подготовлен Институтом этнографии имени Н. Н. Миклухо-Маклая и Институтом народов Азии АН СССР и посвящен этнографии отдельных народов Южной Азии, их истории, хозяйственной жизни и культуре. Настоящая рецензия не затрагивает всей совокупности проблем данного труда, а сосредоточивает внимание лишь на литературе этих стран.
Рассказать в кратких очерках об идейном и художественном богатстве более чем двадцати литератур – такую задачу поставил перед собой коллектив советских востоковедов, работавших над сборником. Перед читателем возникает стройная в основных чертах картина развития художественного слова на протяжении многих столетий – от его зарождения в синкретических памятниках древней письменности до наших дней, когда литература становится активным борцом за обновление форм общественного бытия. Впервые в обиход советской науки вводятся интересные сведения о раннесредневековой литературе гуджаратцев, маратхов, орийцев, каннара, о литературе на диалектах Бихара, о народном творчестве бхилов, о формах народных театральных представлений телугу. Содержательна и богата фактическим материалом глава о литературах Цейлона, автор которой (В. Кочнев) не имел предшественников в отечественной науке.
Центральное, место, естественно, занимают очерки, посвященные Индии. Они пронизаны мыслью об исконном единстве индийской литературы, обусловленном единством судеб народов страны, их длительными хозяйственными, политическими и культурными связями. Многообразие форм устного и’письменного художественного творчества каждого из народов Индии не помешало авторам книги выявить общность основных этапов ее культурного развития.
Рассмотрение литератур народов Азии в рамках одной книги является своего рода прелюдией к созданию истории мировой литературы. Это обстоятельство, в частности, придает очеркам особую значимость. Существование близких по типу изданий («Новейшая история Индии», М. 1959; «Новая история Индии», М. 1961; «Литература древнего Востока», М. 1962) в какой-то мере облегчало задачу авторов рецензируемого труда. Но и они должны были заново привлекать материал и научно осмыслять его, решать вопросы композиционной структуры разделов и т. д.
Многоязычие каждой из стран Южной Азии, а также связанные с этим многослойность, «многоэтажность» литературного развития, одновременное использование в литературе разговорных и мертвых языков усложняют задачу исследователя. И эти трудности преодолены в книге весьма неравномерно. Конкретные и точные характеристики отдельных этапов, течений, литературных видов и форм, лаконичные, но содержательные справки о творчестве писателей соседствуют с унылой фактографией, элементами антиисторизма, упрощенным подходом к явлениям литературы.
Санскритская литература развивалась с конца II тысячелетия до н. э.; в середине I тысячелетия до н. э. возникли палийская и пракритская литературы; ранние памятники древнетамильской литературы восходят к IV – III векам до н. э. Между тем автор главы «Древнеиндийская литература» (Н. Гусева), самой большой по объему, исключила из нее древнетамильскую литературу, отнеся ее целиком в соответствующий раздел культуры тамилов. Такое распределение материала нарушило полноту и целостность изложения, ибо исследователь обязан в обобщающей статье дать представление о развитии литературы на всех языках в данную конкретную эпоху.
Нарушение принципа историзма усугублено и неправильной классификацией древнеиндийской литературы: «Ведическая литература», «Эпическая литература», «Сказки», «Классическая литература», «Буддийская и джайнская литература». Как видим, в основу классификации положен не один, а несколько принципов и автор статьи уподобляется статистику, который пытался бы разделить всех горожан на брюнетов, холостяков и некурящих. Возможно было бы хронологическое изложение истории древнеиндийской литературы по родам и видам (эпос, лирика, драма) или даже по религиозной принадлежности авторов (буддийская, джайнская, шиваитская литературы), хотя последний метод представляется чисто формальным. Принцип же (точнее, смешение всех принципов), принятый автором главы, неудовлетворителен. Если следовать его логике, то «Махабхарату» и «Рамаяну» нельзя считать классикой, сказочную литературу нельзя относить к эпической и т. д.
В исследовании «Литература древнего Востока» памятники буддийской и джайнской классики закономерно рассматриваются в одном ряду с произведениями, написанными людьми иной религиозной принадлежности. В рецензируемой книге буддийская и джайнская литературы выделены особо и, таким образом, исключены из эпики, классики и т. д., к тому же о ряде писателей говорится дважды. Так, например, Ашвагхоша (I в. н. э.) фигурирует вначале как драматург («Классическая литература»), а затем как буддийский монах, автор поэмы о жизни Будды («Буддийская и джайнская литература»).
Неточная классификация материала привела к нарушениям хронологической последовательности в главе «Древнеиндийская литература». Автор вынужден постоянно возвращаться назад, иногда даже на целое тысячелетие: после сказочного сборника Гунадхьи (III в. н, э.) говорит о джатаках, сложившихся гораздо раньше. Сообщив об упадке классической литературы в IX – X веках, переходит к произведениям, созданным в I тысячелетии до нашего летосчисления.
Характеристика подавляющего большинства произведений индийской классики (позволим себе включить в это понятие и эпос, и сборники сказок, и книги, созданные буддистами) вызывает в памяти ответ некоего гимназиста о том, что «Гамлет» – пьеса из жизни датских принцев. Автор ограничивается изложением того, что изображает произведение, не раскрывая того, что оно выражает. Тщетно искать здесь анализ основных идей древнеиндийской классики (героический пафос, несовместимый с проповедью пассивности, религиозной покорности; высокая идея государственности; критика антинародной власти; осуждение брахманства и т. д.), хотя и в этой области советским и зарубежным, прежде всего марксистским, индоведением сделано немало.
Поэмы и драмы Калидасы характеризуются как: «повествующая о рождении бога войны», «излагающая историю династии легендарных царей», «рассказывающая о тоске полубога-якшаса по своей возлюбленной» и т. д. Но в чем смысл этих поэм и драм, «их философская глубина и пафос, – остается неизвестным.
В таком же духе предстает творчество Ашвагхоши, Бхасы, Вишакхадатты, Бхавабхути, Дандина и других писателей, о произведениях которых в обобщающем абзаце сказано, что они «широко отразили современную авторам жизнь Индии». Лишь упоминая Шудраку, чьи революционные в условиях рабовладельческого общества идеи подтачивали устои существовавшего миропорядка, Н. Гусева замечает: «Примечательна смелая для той эпохи антикастовая направленность пьесы, придающая ей известную демократическую окраску».
Если литературное развитие древней Индии нашло отражение (хотя и непоследовательное) в обобщающей статье, то литература средневековья, нового и новейшего времени рассматривается только в главах, посвященных отдельным народам страны. Это не только лишило авторов возможности обрисовать общие тенденции, свойственные индийским литературам с начала II тысячелетия н. э., но и не позволило им выявить некоторые существенные особенности духовной жизни Индии в целом. Так, например, индийскую персоязычную литературу (Амира Хусру, Бедиля и других авторов) нельзя отнести ни к какому-либо конкретному национальному району, ни к конкретной национальной литературе. Встречающиеся в книге разрозненные сведения о персоязычных авторах оставляют читателя в неведении относительно того, как развивалась эта литература.
Просветительство, возникшее как идейное, художественное и эстетическое движение, направленное против феодализма и феодальной идеологии во всех ее проявлениях, не получило отражения в соответствующих главах (если не считать упоминания Раммохана Рая как просветителя, см. стр. 449), хотя именно советской индологии принадлежит приоритет в исследовании этого вопроса.
Часто за религиозной оболочкой авторы не видят объективного содержания произведения. Пользующийся мировой известностью «Курал» Тируваллувара (около IV – V вв. н. э.) предстает лишь как сборник изречений, «обладающий законченным нравоучительным содержанием». Между тем «Курал» рисует идеальный образ мудрого правителя, государственный ум которого сочетается с высокими душевными качествами. Нам сообщают, что стихи родоначальницы кашмирской поэзии Лаллы «насыщены философско-религиозным содержанием», что древнейшие памятники Махараштры посвящены «жизни и религиозным подвигам джайнских святых», что положившие начало бенгальской литературе «гимны, песни, поэмы, как правило, носили религиозный характер» и «многие из них прославляли правящие династии». Но в то же время не говорится о том, что древнейшие памятники Махараштры, созданные членами секты маханубхавов, отрицали кастовую систему и вызывали ярость социальных верхов, что ранние произведения бенгальской поэзии (принадлежавшие членам секты чорджо) также отрицали правомерность кастового деления общества и не признавали брахманов высшими существами.
Вызывает недоумение построение разделов, посвященных литературам Пакистана. В обобщающей главе следовало осветить характер развития всех литератур страны (урду, бенгальской, панджабской, синдхи, пушту и др.) со времени образования Пакистанской республики (с 1947 года), в разделах же, относящихся к каждому из этих народов, следовало бы остановиться конкретно на данной литературе. Вместо этого в вводной главе о литературе и искусстве Пакистана (автор Б. Клюев) упоминается только литература урду. Уже первые две фразы этого раздела ставят в тупик: «В данном небольшом очерке невозможно даже кратко охарактеризовать национальные культуры и литературы Пакистана – бенгальскую, панджабскую, синдскую и т. д. Это богатейшая литература на языке межнационального общения – урду, распространенном преимущественно в Западном Пакистане». Но бенгальская, панджабская и другие литературы не имеют никакого отношения к литературе урду. В последующих главах раздела о Пакистане с относительной полнотой говорится лишь о литературах пушту и синдхи; бенгальской литературы (самой богатой в стране; общая численность бенгальцев Пакистана превышает 50 миллионов человек) и панджабской по существу нет совсем. Высказав вполне справедливое мнение о том, что «любая попытка дать раздельную историю культуры народов этих стран (Индии и Пакистана. – И. Р.) до 1947 года является искусственной и неправомерной», автор в дальнейшем противоречит себе. Так, например, на следующей странице говорится: «Когда заходит речь об истории литературы урду, то первым, конечно, упоминается имя Мухаммеда Икбала (1873 – 1938)». Если речь идет об истории всей литературы урду, то начало ее восходит к средним векам. Если же имеется в виду только пакистанская литература, то Икбал не имеет к ней непосредственного отношения, так как скончался почти за десять лет до образования Пакистана. Автор статьи невольно оказался в плену ошибочных воззрений, согласно которым истоки пакистанской литературы восходят к панисламским мотивам в творчестве писателей предшествующих эпох. В главе справедливо критикуются попытки реакционных кругов превратно истолковать смысл панисламистских мотивов у Икбала и сделать его знаменем панисламизма; тем более недопустимо историю пакистанской литературы урду начинать с Икбала.
Столь же неправомерно в главе о бенгальской литературе Пакистана (занимающей меньше одной страницы) упоминаются поэты XVII века (Доулат Казн и др.). Эти писатели принадлежат к пакистанской литературе не больше, чем к индийской. Как ни странно, в этой главе не назван ни один собственно пакистанский писатель (то же самое следует сказать и о панджабской литературе). Не всегда удовлетворяет научный аппарат книги. Упоминая даже крупнейших писателей, авторы не указывают, как правило, дат рождения и смерти; в некоторых случаях они ограничиваются последней (см. стр. 274, 451), хотя сведения о жизни этих писателей хорошо известны советской индологии. Иногда авторы дают транслитерацию и перевод названия произведения, иногда ограничиваются чем-либо одним. Но кто из читателей, кроме специалистов, сумеет «опознать» в «Гриходохо» (стр. 451) книгу, изданную на русском языке («Сожженный дом», М. 1958)? Транскрипция многих имен неправильная (Криттбас вместо Криттибаш, Касирам Дас вместо Каширам Даш, Вишну Дев – Бишну Де).
Указатель имен составлен небрежно и почему-то охватывает только часть упомянутых в книге писателей. Так, в указателе отсутствуют драматурги синдхи Нанак Рама, Рама Панджвани, М. У. Малкани, критик К. Б. Адвани, о которых говорится на стр. 730. Названия произведений на национальных языках Индии приводятся по-русски, что практически бесполезно даже для специалиста, ибо не всегда возможно установить, как то или иное название звучит на языке оригинала. К сожалению, количество ошибок в библиографии очень велико. Ограничимся двумя примерами. Поскольку все имена авторов даны вразрядку, то Шукасаптати, стоящее перед названием книги («Семьдесят рассказов попугая»), будет воспринято читателем как имя автора; в действительности это санскритское название книги. Иногда библиограф весьма своеобразно воспроизводит титульный лист книги. На титуле одного из переводов значится: «Вишакхадатта. Мудраракшаса, или Перстень Ракшасы». В библиографическом указателе это преобразовано так: «Вишакхадатта Мудраракшаса (драма)».
Возможно, наши замечания покажутся чрезмерно скрупулезными. Но, как мы уже отмечали, обобщенное рассмотрение литератур стран Южной Азии служит как бы ступенькой к созданию истории мировой литературы. Стремлением предотвратить повторение аналогичных ошибок в дальнейшем и продиктована наша «придирчивость», которая отнюдь не перечеркивает положительных результатов, достигнутых коллективом авторов.