Тоже – «в дополнение»

О том, что книга Л. Аннинского о Н. Островском может вызвать споры, я писал еще в рецензии на нее («Юность», 1972, N 8). И это хорошо. Н. Островский и его «Как закалялась сталь» – явление не застывшее в хрестоматийном глянце, оно живет и оказывает воздействие на миллионы читателей новых поколений к, стало быть, не утрачивает исследовательского интереса.

Что критик С. Трегуб кинулся в бой – тоже не удивительно: свой полемический темперамент он проявлял не только на хорошо обжитом им плацдарме творчества Н. Островского.

Удивительно другое: неужели книга Л. Аннинского не дала С. Трегубу никакого материала для обсуждения существа выдвинутых в ней проблем и ему пришлось свести все дело к оценкам, словно это «внутренняя рецензия»? Ведь нельзя не признать, что книга эта нетрадиционна, в ней предпринята попытка прочесть произведение Н. Островского по-новому, с учетом временной дистанции, отделяющей сегодняшних читателей от момента его появления на свет, с учетом его восприятия новыми поколениями читателей.

Неловко говорить, но единственную положительную сторону книги Л. Аннинского С. Трегуб видит в том, что автор книги… отдал должное ему, С. Трегубу, как исследователю, то есть, с моей точки зрения, сделал дело настолько естественное для всякого литератора, что растроганность С. Трегуба кажется странной. Других положительных сторон в книге Л. Аннинского С. Трегуб не видит.

Сначала он похвалил «критические отклики» на статьи Л. Аннинского, опубликованные еще до появления книги, скромно умолчав при этом, что автором их был С. Трегуб, а потом взялся за самое книгу. Нельзя не заметить по этому поводу, что С. Трегуб, поймав цель на мушку, преследует ее с азартом бывалого охотника.

Оценка вышедшей книги – дело не только специалистов, но и читателей. Пусть читают, пусть думают, пусть решают. Я со своей стороны уже высказал мнение об этой книге и повторяться не буду. Скажу только, что она, при всей дискуссионности некоторых положений, представляется мне куда полезнее еще одного возможного популяризаторского труда на эту тему, пережевывающего старые истины, открытые предшественниками, в том числе и С. Трегубом. И конечно, куда с большим интересом можно было бы обсуждать проблемы по существу, если бы С. Трегуб выразил к этому готовность в отклике на книгу Л. Аннинского. Но он свел дело к тому, что предъявил Л. Аннинскому обвинения, странность и тон которых иной раз ставят в тупик.

Трудно, например, понять, почему критик не имеет права оперировать понятием «судьба»? Почему это слово кажется С. Трегубу таким компрометирующим? Почему Л. Аннинский не должен пользоваться тем исследовательским инструментарием, который соответствует его задаче, если даже Н, Островскому и не нравилось слово «судьба»? Да если даже и самому Горькому это слово не нравилось?

Замечу кстати, что сам С. Трегуб совершенно не вникает здесь в суть дела. Для него понятие «судьба» всецело ассоциируется с теологическим предопределением, но ведь это почти школьная ошибка, ибо люди, мало-мальски знакомые с историей этических учений, знают, что христианская идея предопределения и провидения была как раз попыткой прямого опровержения роковой обусловленности, темной несвободы и иных толкований «судьбы», возникших – рискну сообщить это С. Трегубу – задолго до того «церковного» учения, которого он опасается.

Но вряд ли стоит обсуждать с С. Трегубом эти проблемы, мне кажется, они его мало интересуют. Его цель другая: уличить Л. Аннинского. И ради этого он подменяет судьбу провидением, изображая оппонента чуть ли не шулером, да еще ссылается при этом на авторитеты – Н. Островскому-де это бы не понравилось…

С. Трегуб, например, считает Н. Островского «живым Корчагиным». Может ли он поручиться, что Н. Островский при всех условиях одобрил бы эту формулу? ¹ Почему нельзя ссылаться на лондонского журналиста или на американских критиков, если их суждения показались Л. Аннинскому интересными? Почему нельзя сопоставлять книгу Н. Островского с книгами «дальними»?

Или и тут у С. Трегуба есть список ограничений? Тогда пусть он разовьет мысль до конца: нам, критикам, надо уметь избегать подводных камней.

Но оказывается, при жгучем желании скомпрометировать автора, не пожелавшего повторять предшественников, книги которых кое в чем устарели, можно допустить и кое-какие вольности, например вырвать из контекста фразу Л. Аннинского: «Придет время…» (см. текст рецензии С. Трегуба) – и истолковать ее во вред оппоненту. Но ведь страница-то указана, а серьезный читатель откроет книгу, прочтет и… лишь руками разведет. И пенять С. Трегубу будет не на кого.

Трудно также уловить смысл и в некоторых возражениях С. Трегуба Л. Аннинскому по части «фактов». «У попа были основания заподозрить именно Павку», – пишет С. Трегуб. Действительно были. Но Л. Аннинский-то как раз и показывает, что поп судит Павку без улик, по одному подозрению! Надеюсь, С. Трегуб понимает, что наказание по подозрению выходит за пределы юридического сознания и является произволом? А если понимает, то неужели трудно связать этот пункт анализа с общей мыслью Л. Аннинского о том, что «Как закалялась сталь» есть выражение стихии революционной борьбы и революционной воли?

Еще один пункт. Ссылаясь на «лицемерных эстетствующих хулителей» и «тайных врагов» повести, о которых нередко писалось в нашей прессе конца 30-х годов, Л. Аннинский нигде не называет авторов этих формул. С. Трегубу такая «бездоказательность» непонятна. А мне понятна. Л. Аннинский не хочет ставить в неловкое положение людей, которые, вероятно, давно уже пересмотрели тогдашние свои позиции. Можно, конечно, назвать имена и дать точные ссылки. Л. Аннинский не делает этого по соображениям такта. Если такие соображения кажутся С. Трегубу неосновательными, то он сам может назвать имена.

Однако и он этого не делает! Он только намекает читателю, что Л. Аннинский процитировал нечто «из давно забытых статеек 1937 года». Да, процитировал. Но ведь Л. Аннинский относится к этим «статейкам» явно отрицательно.

С. Трегуб со ссылкой на А. Караваеву сообщает, что около двух десятков критиков выступили по поводу книги Н. Островского в 1932 – 1936 годах. Так что же? Речь-то у Л. Аннинского идет о том, что в первые годы, до очерка М. Кольцова, до 1935 года, большая литературная критика не заметила Н. Островского. Опровергнуть этот факт С. Трегуб не может, более того, он сам ищет ему объяснения. Но объяснять молчание критики тем, что она-де ждала, пока Н. Островский напишет вторую книгу повести, простите, смешно: сроки написания, кажется, нигде не объявлялись.

Никто не собирается опровергнуть фактические поправки С. Трегуба к книге Л. Аннинского. Допущена неточность в цитате Н. Тихонова – плохо. Фразу Н. Островского о «настоящей идее» записал не С. Трегуб, а К. Зелинский. Надо учесть. Ну, а еще что?

Согласитесь, что эти уточнения ни малейшим образом не опровергают идеи книги Л. Аннинского, точно так же, как упоминание имени попа Василия в перечне событий во второй книге, много страниц спустя после первой сцены, не отменяет факта, что художественная роль этого персонажа исчерпана первой сценой.

С. Трегуб вольно трактует текст книги Л. Аннинского, приписывая ему чуть ли не апологию мистики. Прием не новый: чтобы расправиться с оппонентом – упрости и оглупи его позицию, сделай какой-нибудь недобрый намек (впрочем, какой намек?!), и тогда он будет окончательно скомпрометирован, и тогда можно не стесняться в квалификациях, можно обвинять оппонента в чем угодно, назвать его исследование «субъективным, своевольным, антиисторическим, компилятивным» (знакомый почерк!).

Тон, пафос и методика С. Трегуба в полемике с оппонентом заставляют меня припомнить одну статью, которая была посвящена С. Трегубу. Обращаясь к нему, автор писал: «Я не любил того, что Вы писали до войны. До войны, критикуя писателей и поэтов, Вы любили становиться в неуязвимую позицию яростного защитника не нуждающихся в защите авторитетов. Чаще всего Вы ссылались на Маяковского, то защищая его от воображаемых нападок, то – это было чаще и хуже – используя его имя и цитаты из него в качестве критической дубинки. Вы как бы, взяв в руки фотографию и рулетку, осматривали и обмеривали поэтов. – Не похож – негоден. Не дорос – негоден. Словно… в казенном присутствии.

Вы любили у Маяковского все и в других не любили ничего. И – простите меня – мне казалось, что Вы не любили ни того, ни другого: ни Маяковского, ни поэзии. Маяковский был не Вашей любовью, он был просто Вашей позицией. А поэзия была не полем борьбы, а полем деятельности».

Это писал К. Симонов в «Открытом письме критику Семену Трегубу» в 1947 году. Так было «до войны», так было «после войны». Так и сейчас?..

Я оставляю в стороне те насмешки, которыми С. Трегуб осыпает Л. Аннинского как эксперт по вопросам стиля. Это уж дело вкуса. Одному свойствен «словесный коклюш», другому словесная подагра – каждому свое. Разумеется, С. Трегуб волен писать не так, как Л. Аннинский, но и Л. Аннинский, слава богу, волен писать не как С. Трегуб.

Теперь еще несколько слов о книге Л. Аннинского. Ее идея заключается в следующем: повесть Н. Островского, выразившая могучую власть коммунистической идеи над человеческим существованием, сильно воплотившая самый факт такого могущества идеи перед лицом бытия, явилась вехой в духовном развитии XX века, так как логика этого развития выявилась в повести с редкостной, уникальной чистотой и последовательностью. Это и делает книгу Н. Островского своеобразной эмблемой коммунистической идеологии, «опытом уникальной чистоты».

Вот проблема, по существу которой возможна дискуссия. С. Трегуб уходит от этой дискуссии, канонизируя свое прочтение книги и отвергая всякие иные соображения как «вольные» домыслы. Позиция Л. Аннинского, с уважением отнесшегося к работе своих предшественников, и в том числе С. Трегуба, мне представляется предпочтительнее.

1. «Корчагин – это Островский… Как все это режет ухо!» (письмо Н. Островского в редакцию «Литературной газеты» от 11 апреля 1935 года).[↩]