Только по поводу (Пародии и эпиграммы)

АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ

МОНОЛОГ МАРСИАНИНА

Свисаю усталый с планеты,

все спето,

иссякли иллюзии Маркса,

был крепок мой стих, да сломался,

Земля, приютишь ли поэта?

В ракету!

Что было в минувшем? Светило

увлеченно тонус накаливало.

Дочурка твоя обольстительно

усеченный конус накакивала.

Землянка, замолкнет былое.

Хромель-алюмелевой парой

вберем теплотворность покоя…

Корабль мечты моей старой

прилежно к планете прилажен.

Приляжем.

ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО

ЗЛАЧНЫЕ ЗАИМКИ

Часть первая

КОНЕЦ

Смуглая ложбинка на ее груди, переходящая в белизну за приоткрывшимся вырезом сарафана, заставила Сережу опустить глаза. Он не поднял их и тогда, когда она сняла сарафан, тесный лифчик и розовые трусики на двух резинках, и он сцеловывал брусничники с ее всходивших, как опара, грудей. Сережа был хороший, чистый мальчик и удивился тому, что произошло потом, когда она прижалась к нему горячим, упругим телом и прошептала: «Не испортили бы тебя другие…» Он не знал, что в глухих таежных заимках почти все сберегают невинность до седых волос, даже поэты. Он не знал, что хорошие люди лучше нехороших и что если хороший человек убьет в себе все хорошее, он может стать нехорошим и его может убить таежный медведь. Но ни медведь, ни Сережа, ни Сальвадор Альенде не знали, откуда берутся нехорошие люди, особенно после революции.

Часть вторая

НАЧАЛО

Коломейцев взял геологический молоток, навесной лодочный мотор и Юлию Сергеевну. Ее он взял так напористо и быстро, что она и не заметила бы, если бы не царапина на спине от острого обломка касситерита и не подоспевшая беременность. Но у нее ничего иного не было, как считать, что попросту ничего не было. Коломейцев переступил через нее, как через Катю и Ксюту, Галю и Анюту. Он был очень принципиальный. Недюжинный ум и богатый жизненный опыт подсказывали ему, что, если куда-нибудь едешь, обязательно куда-нибудь приедешь или в крайнем случае залетишь. Когда он угробил экспедицию, моторист Иван Иванович сказал, прихлебывая спирт из разбитой мензурки:

– Не тако ишо быват. Ригоризм Коломейцева, неприятие им компромиссной альтернативности, – это нашенска, сибирска черта. Ни черта! Выберемся. Был бы касситерит.

Часть третья

СЕРЕДИНА

Она стояла перед ним с бесстыдно налитыми грудями и коленками. Зубы его счастливо и неверяще застучали, когда она разделась и легла рядом. Но он не испугался. Он знал, что страхплохой созидатель. Если как следует припугнуть даже бесстрашного поэта, то он напишет такое, что страшно будет читать. Поэтому страх отменяется. Например, старичок-грибовичок Никанор Сергеевич мыслит без всякого страха: