Только он может рассказать об этом

Получив приглашение редакции принять участие в «круглом столе», посвященном состоянию «одного из самых популярных жанров – мемуарной литературы», я недоверчиво посмотрел на штемпель: не запоздало ли письмо лет эдак на десять? Тогда мемуары впрямь были популярны, – если понимать под популярностью широкий читательский интерес, – сейчас, на мой взгляд, они в этом отношении уступают, скажем, научной фантастике, детективу. Среди воспоминаний последнего времени наибольшим успехом, мне кажется, пользовались записки советского разведчика «Под псевдонимом Дора» и, разумеется, мемуары наших виднейших военачальников: Г. Жукова, И. Конева, Н. Кузнецова, Н. Крылова.

Когда можешь по пальцам перечислить наиболее читаемые книги, вряд ли есть основание относить жанр к самым популярным. Это не значит, будто нет причин говорить о нем, его проблемах. Тем паче, популярность далеко не всегда соответствует общественному, эстетическому и культурному значению жанра.

Приливы и отливы читательского внимания к тому или иному виду литературы сами по себе способны служить предметом изучения.

Не претендуя на исчерпывающий ответ, я назвал бы некоторые причины ослабления популярности мемуаров.

Если иметь в виду военные воспоминания, то книги, увидевшие свет десять – двенадцать лет назад, восполняли нехватку фактических сведений, особенно по наиболее тяжким этапам Великой Отечественной войны. Они не просто удовлетворяли познавательные потребности, но и как-то объясняли людям их собственные судьбы и судьбу народа. Другое дело, когда наступает пора анализа уже, в общем-то, известных данных, когда появляются разные точки зрения.

По моим наблюдениям, вообще упал интерес к документальной литературе. Среди причин этого я бы назвал и такую: появилась документальная литература, не основанная на документах. Но то – особая тема.

Само развитие мемуаристики – пусть не покажется странным – в перспективе чревато ослаблением популярности. Не только удовлетворяется жажда фактов, но и намечается некая канонизация, вырабатывается мемуарный стереотип.

Для того, кто следит за военно-мемуарной литературой, стали привычными общие места, стандартные характеристики, почти непременные сцены чуткости (командир обязательно поинтересуется у бойцов: как кормят? Старший начальник спросит у командира: когда и сколько он спит?), сугубо солдатские разговоры, свидетельствующие о неизменной бодрости и дальновидности «простых людей»…

При всем том можно было бы с удовлетворением признать: военно-мемуарная литература создала бы широкую картину Великой Отечественной войны, если бы наконец сказал свое слово ее рядовой участник. Высказались командиры всех степеней, вплоть до командующих фронтами, представителей Ставки Верховного Главнокомандования, дали ценнейший материал. Но до сего дня нет у нас солдатских воспоминаний.

Было бы, мне думается, неверным определять место мемуаров только лишь по их познавательной ценности, количеству и качеству информации (хотя, слов нет, эта сторона бесконечно важна).

Трудно представить себе воспоминания, флегматично перечисляющие: тогда-то было то-то, там-то состоялось то-то… Мемуарист всегда, непременно осмысливает, по-своему подает факты. И это осмысление – его уровень, глубина, позиция – значат подчас не меньше, нежели сами факты, сообщаемые им. М. Кораллов убедительно сказал здесь об этом.

Ни в одном из жанров, видимо, настолько явно не присутствует автор, как в воспоминаниях, редко где мы наблюдаем такую степень авторской заинтересованности. Оно и понятно. К литературной ответственности почти неизбежно приплюсовывается ответственность человека, как правило, непосредственно причастного к событиям. Автор – чаще всего не только наблюдатель, но и их участник, обычно – не из последних. А коль и наблюдатель, то отнюдь не беспристрастный. Беспристрастных наблюдателей, бесстрастных воспоминаний, по-моему, не существует. Это может быть неистовая страстность протопопа Аввакума, подчеркнутая объективность Панаевой (К. И. Чуковский заметил: Панаева обычно точно передает содержание речей, но не совсем верно – их стиль), проповеднический пафос недавно выпущенной у нас книги нобелевского лауреата Макса Борна «Моя жизнь и взгляды».

Пристрастность воспоминаний некоторых буржуазных политических деятелей столь велика, что академик Е. Тарле писал: «Мемуары деятелей, игравших очень уж первостепенную роль, редко бывают сколько-нибудь правдивы. Это весьма понятно: автор, знающий свою историческую ответственность, стремится построить свой рассказ так, чтобы мотивировка его собственных поступков была по возможности возвышенною, а там, где их никак нельзя истолковать в пользу автора, можно постараться и вовсе отречься от соучастия в них. Словом, о многих мемуаристах этого типа можно повторить то, что Анри Рошфор в свое время сказал по поводу воспоминаний Эмиля Оливье: «Оливье лжет так, как если бы он до сих пор все еще был первым министром».

Когда лет десять-двенадцать тому назад мемуарная литература находилась в центре читательского внимания, копья скрещивались вокруг вопроса о субъективности.