Точные слова

Е . Эткинд, Там, внутри. О русской поэзии XX века. Очерки, СПб., «Максима», 1996, 567 с.

Блок, Маяковский, Цветаева, Ахматова, Мандельштам, Пастернак – имена спутников жизни миллионов россиян, поэтов, ныне известных всему цивилизованному миру. Нет сомнений, что, пройдя через трудности теперешних лет, они обретут еще большую силу и войдут навсегда в каждый дом.

В очерках Ефима Эткинда сказаны точные слова о русских поэтах XX века, определяющие место, значение, масштаб каждого из них в литературе и жизни. Исследовательское мастерство, страстность и отточенность каждого суждения, а главное, новизна понимания самой сути произведений, особенностей поэтической формы ставят книгу Е. Эткинда в один ряд с вершинными достижениями отечественного литературоведения. Можно без преувеличения констатировать, что в каждом из 27-ми очерков автор делает литературоведческие открытия. С каждым очерком нарастает ощущение, что речь идет не только о литературе, но и об отношении к жизни, к ее основным составляющим. Любовь и смерть, природа и вселенная, искусство и действительность, правда и красота – вот что интересует автора не меньше, чем стихи, о которых он пишет и которые умеет разбирать с завидным профессионализмом, нисколько не мешающим лирической метафизике его размышлений.

Особенности поэтики XX века, художественные стили Блока, Маяковского, Анны Ахматовой, Пастернака, Мандельштама, Заболоцкого, Вяч. Иванова и других поэтов раскрыты с такой убедительностью и глубиной, с такой поэтической силой и аналитической прозорливостью, что они становятся достоянием каждого уже в первых вступительных главах, открывающих книгу. Опираясь на своих предшественников (а порою полемизируя с ними), Е. Эткинд рассматривает серебряный век как «сложно-противоречивое, но несомненное единство» (с. 24). Яростные нападки советской критики на поэзию акмеизма, которая «заняла важнейшее место в истории русской и даже мировой литературы» (Анна Ахматова, Осип Мандельштам), объяснены, в частности, необходимостью «оправдывать убийство Гумилева, лагерную судьбу Мандельштама и Нарбута, травлю Ахматовой, игнорирование эмигрировавших Г. Иванова, И. Одоевцевой, Г. Адамовича», к тому же их, «слегка передергивая цитаты… было легко представить апологетами империализма» (с. 48). В этой связи пересмотрено традиционное отношение к статье Блока «Без божества, без вдохновенья (Цех акмеистов)», – она «резка и, более того, абсолютно неадекватна объекту нападок» (с. 46). При всем восхищении Блоком-поэтом, Е. Эткинд укоризненно отмечает его «свирепо-проработочный слог» и относит статью «к периоду тяжелой психической болезни Блока»; она написана в один «из таких приступов исступленной ярости» (с. 46 – 47). Интересно замечание Е. Эткинда о том, что статья Блока вызвана к жизни мандельштамовской статьей «Слово и культура» (альманах «Дракон», 1921) и что Мандельштам ответил Блоку на его тогда не опубликованную «рецензию» статьей «О природе слова» (тоже 1921 год); эти соображения выстраивают все три названные статьи в исторический ряд, до сих пор не замеченный.

При всем том едва ли можно согласиться с тем, что статья Блока «Без божества, без вдохновенья» всего лишь «свирепо-проработочная», «плод тяжелого психического состояния Блока». Опровержение гумилевского направления, резкая критика его «поэтической школы» – даже в такой беспощадной форме – сочетались в статье с размышлениями о кардинальных проблемах русской культуры, о судьбе русской поэзии и прозы, с раздумьями о собственном творчестве; здесь отразилось прежде всего различие эстетических позиций обоих поэтов, но в то же время и их политические расхождения. Замечу, что Е. Эткинд ссылается на книгу Павла Громова «А. Блок, его предшественники и современники» (1966), где последняя критическая статья Блока рассмотрена многосторонне, со всеми ее издержками и достоинствами. Сам тезис Е. Эткинда о неприятии акмеизма, так яростно выраженном Блоком и так безоговорочно принятом советским литературоведением 1920 – 1970 годов, остается в силе и имеет большое значение для объективного изучения серебряного века.

Заглавие книги «Там, внутри» символично и многозначно: главный предмет внимания поэтов – внутренний мир человека, его души и сердце. Эпиграф из Блока раскрывает это положение. «…При всей страсти к событиям, – писал Блок в 1910 году о только что умершем Врубеле, – в мире ему не хватало событий; и события перенеслись во внутренний мир, – судьба современного художника…»¹. Однако «Там, внутри» имеет и другой смысл: с точки зрения автора книги, все тайны произведения, все смысловые разгадки находятся внутри поэтического текста. «Там, внутри» – внутри души и внутри слова, фразы, строки, строфы. «Там, внутри» – это и неповторимый внутренний мир каждого поэта, его темперамент, привязанности, сознание и подсознание, миропонимание и мироощущение. И наконец, «Там, внутри» – это душа, совесть, сердце автора, которые проступают на каждой странице книги.

Уже в очерках о Блоке намечается одна из сквозных тем: блоковская «Кармен», состоящая из десяти отдельных стихотворений, рассматривается как лирическая поэма. Е. Эткинд видит здесь рождение большой формы, свойственной поэзии XX века; она связана с внесоциальным, внедетерминистским, «стихийным» пониманием человека. Спаянность отдельных компонентов в «Кармен», отмечает исследователь, не только гораздо большая, нежели в блоковских циклах («Арфы и скрипки», «Родина»), – она по существу другая: это спаянность не разных вещей, образующих некое зыбкое единство, а отдельных частей, образующих целостный организм и потому неотделимых друг от друга. Предмет наблюдений Е. Эткинда – «космическая» организованность художественной композиции. Он обращает наше внимание на композиционное кольцо «Кармен», на симметрическое построение, при котором перекликаются конец и начало. Это свойственно многим лирическим поэмам XX века. В очерке о поэме «Двенадцать», состоящей из двенадцати отдельных стихотворений-главок, фиксируется симметрическое соответствие начала и конца поэмы (городской пейзаж, ночь, зима, вьюга); мы видим и симметрические отношения других главок (2 и 11-й, 3 и 10-й, 5 и 8-й). Оказывается, композиция «Двенадцати» восходит к метафоре историка Томаса Карлейля, заметившего: «Революция – это демократия, опоясанная бурей»; автор не допускает никакой натяжки, утверждая, что в центре поэмы Блока – то, что поэт понимает под «демократией» (или пародией на нее), а в начале и конце – опоясывающая ее буря; смысл же поэмы дан образом ветра, сначала дующего в спину дозорного отряда, а потом, после совершенного ими убийства, – в лицо, слепящего их: природа повернулась против насилия, та самая природа, которая прежде стояла за справедливость революционеров.

Сердцевину книги составляют очерки о Маяковском – анализ поэм «Облако в штанах» и «Флейта-позвоночник». «Чем же наполнены четыре части обширного произведения, фабула которого занимает не более десяти строк?» – спрашивает исследователь, приступая к разбору поэмы, в которой, по мнению Е. Эткинда, Маяковский преследовал и полемическую цель – решительного расширения и обновления традиционного жанра (с. 276). «Пролог» к «Облаку» представляет собою «монтаж не связанных друг с другом пространственных планов с преобладанием внутренних» (с. 279). Внутреннее пространство дает возможность быстро сменять «кадры», делать неожиданные скачки-переходы, мотивирует безудержную метафоричность, господство фантасмагории. Своеобразный монтаж предсказывает будущее кинематографа: «…русское кино откроет метафоризм внутреннего пространства через полстолетия после «Облака в штанах», в творчестве Андрея Тарковского» (с. 279). В первой главе развертывается тема безумия, получающая дальнейшее развитие в поэме, а третья посвящена карнавалу, позволяющему спасти душу от нескромных взглядов толпы.

1. А. Блок, Памяти Врубеля. – В кн.: Александр Блок, Собр. соч. в 8-ми томах, т. 5, М. -Л., 1962, с. 421.^[↩]