«Тобол» vs «Игра престолов». Когнитивная метафорика современного исторического романа

Исследование выполнено по гранту Российского научного фонда (РНФ), проект № 17-78-30029.

Как известно, лучшее определение «Тоболу» А. Иванова дал сам А. Иванов, сравнив двухтомник с пятикнижием Дж. Мартина «Игра престолов»¹ и заметив, что «»Тобол» и «Игра престолов» созданы по одной и той же культурной технологии: это произведения постмодерна в его «демократическом», игровом изводе» [Пульсон 2018].

С тех пор Иванова и Мартина не сравнивал только ленивый. А. Жучкова указывала на эпический охват и накатывающий вал непрогнозируемых событий [Жучкова 2018]. К. Пульсон, бессменный интервьюер Иванова, анализировала приключения постмодернизма в отечественной и американской традициях [Пульсон 2017; Пульсон 2018]. В. Владимирский, подытоживая, подмечал общую для обоих произведений сюжетную логику, согласно которой смерть или ниспровержение персонажей почти всегда является следствием их нелепых поступков и/или ложно понятой доблести:

…по глупой случайности, из-за малой ошибки в «Тоболе» рушатся масштабные, хорошо продуманные планы, между делом глупо гибнут герои, к которым успел прикипеть сердцем читатель, судьбы других персонажей сплетаются воедино, несмотря на все препоны и вопреки любой логике. Но именно так сплошь и рядом и происходит в обыденной жизни, в реальной истории, не подчиняющейся законам классической драматургии… [Владимирский 2018]

Есть и еще одна «общая точка», объединяющая культовый цикл Дж. Мартина с гораздо менее культовым, но безукоризненно сделанным ивановским «Тоболом». Оба они, рассказывая как будто бы о далеком, а то и вовсе фантастическом Средневековье (слово самому Мартину: «…в процессе написания я <…> был <…> погружен в политику Средневековья и крестовых походов, войны Алой и Белой роз и Столетней войны» [d’Addario 2017]; перевод с английского здесь и далее мой. –Е. П.), рассказывают одновременно и о сегодняшнем дне.

Однако вместо привычных прямых аналогий, содержащихся, например, в романе и пьесах А. Н. Толстого или кинокартинах С. Эйзенштейна, нам предлагаются формулы и метафоры, объясняющие современную цивилизацию как она есть. Собственно, в этом и заключается принципиальная новизна мартиновско-ивановского постмодернизма: в том, что они сопрягают два принципиально противоположных подхода, условно – реконструктивный и метафорический, и работающая на сопряжение нескольких планов метафора оказывается тем точнее, чем неожиданнее проступает из реконструированного фактурного слоя. Эту принципиальную новизну четко улавливает и комментирует сам Иванов, характеризуя поэтику «Игры престолов» (в большей степени, впрочем, сериала, чем книги) как нечто присущее и ему самому:

С одной стороны, это фэнтези, с другой стороны – исторический натурализм. Фэнтези – когда все выдумано, историзм, наоборот, когда все реальное. Фэнтези – возвышенное и поэтическое, а натурализм грубый и жестокий. Но ведь все в «Игре» срослось. Поэтому «Игру…» смотрят даже те, кто не любит ни фэнтези, ни исторический жанр [Пульсон 2017].

Сам Иванов любит и то и другое. О чем и свидетельствует двухтомный «Тобол» (книга первая – «Много званых», книга вторая, соответственно, – «Мало избранных») – очевидная (и удавшаяся) попытка связать воедино две его ключевые писательские ипостаси: острого критика современности («Блуда и МУДО», 2007; «Ненастье», 2016) и историка-мифотворца («Сердце Пармы», 2003; «Золото бунта», 2005), в своих сюжетах обращающегося к истокам современной русской цивилизации. И пусть действие грандиозного «пеплума» происходит в XVIII веке, в отличие от прежних «магических» исторических романов Иванова «Тобол» – роман прежде всего историософский; роман, в котором через обращение к прошлому восстанавливается многогранная и одновременно целостная картина сегодняшнего дня.

Кажется, сам по себе этот принцип не нов. Поскольку «в последние годы литература заболела историей» [Алешковский 2016], едва ли не главным трендом современности становится откликаться на актуальные исторические события высказыванием, приуроченным к (много)вековым юбилеям – будь то Первая мировая война и Октябрьская революция, как в романе А. Варламова «Мысленный волк» (2014), или Гражданская война на Украине, как в романе И. Малышева «Номах» (2017). Роман сугубо исторический, роман костюмный, отличающийся скрупулезным воссозданием бытовых подробностей конкретной исторической эпохи, сегодня сделался уделом жанровой, «пограничной» литературы: так, как некогда был написан «Князь Серебряный», в наши дни можно писать либо массовые мелодрамы², либо просветительские романы для подростковой аудитории³. В романы же, традиционно относимые к «высокой прозе», с легкой руки Е. Водолазкина все чаще просачиваются элементы экзистенциального постмодернизма вроде пластиковой бутылки в средневековом лесу – или, если вернуться к герою нашей статьи, вроде прозрачной аллегории взаимоотношений России и Украины, проступающей в следующей сцене «Тобола»:

– Володыка, я Аконю з собою забраты, – прохрипел Новицкий и перевел конец сабли на калданку. – И чолон тэж забраты.

– Опомнись! – твердо и строго ответил владыка.

Новицкий жалко усмехнулся, полез к горлу и вытянул из-под кольчуги гайтан с нательным крестом. Рывком оборвав крест, Новицкий прижал его к воспаленным губам, а потом наклонился и положил к ногам владыки.

– Тобы выддаю, – сказал он.

1. Строго говоря, «Игра престолов» – название лишь первого тома культовой саги Дж. Мартина «Песнь льда и пламени» («A Song of Ice and Fire», 1996–2011); однако это название было отдано сериалу по мотивам романа, сделавшемуся своего рода эмблемой современной культуры, и в дальнейшем мы, следуя А. Иванову, будем приводить в пример именно сериал.[↩]
2. Впрочем, довольно качественные; любителей этого жанра отсылаю к творчеству А. Тумановой, успешно показывающей жизнь России начала XX века глазами хоровых цыган либо XIX век накануне реформы 1861 года глазами крепостной крестьянки и омской острожницы.[↩]
3. Подобным способом написан, к примеру, роман И. Богатыревой «Кадын». В центре внимания Богатыревой – подростковая инициация, война, конфликт между любовью и долгом и прочие универсалии, но решено все это на материале древней пазырыкской культуры и биографии легендарной принцессы Укока, что позволяет нам воспринять исторический в сущности сюжет как сюжет универсальный, вневременной. [↩]