Татьяна Яковлева о Маяковском и о себе. Вступительная статья и подготовка текста В. Катаняна

1979 год. Мы подходим к дому Татьяны Яковлевой – той самой, которой Маяковский написал «Письмо Татьяне Яковлевой». Она живет в собственном трехэтажном особняке в центре Нью-Йорка, на тихой улочке. Мы – это я и Геннадий Шмаков, русский эмигрант последней волны. Он критик, эссеист, писатель, он дружит с Татьяной Алексеевной.

Дверь открывает слуга. Сверху спускается хозяйка. Ей за семьдесят, но выглядит она, как женщины, про которых говорят – без возраста Высокая, красиво причесана, элегантна. Говорит по-русски очень хорошо, голос низкий, хриплый.

Поднимаемся в гостиную, это большая белая комната с белым ковром, белой мебелью. В соломенных кашпо кусты азалий, гигантские гортензии. Я рассматриваю стены, они тесно завешаны – Пикассо, Брак, Дали… На столике фотография Анны Павловой и какого-то красивого высокого мужчины.

– Это мой дядя. У него много лет был роман с Павловой.

(Ее дядя – знаменитый художник Александр Яковлев.)

– А это что за рисунки? Я их никогда у тебя не видел, – спросил Гена.

– Можешь себе представить, на прошлой неделе я что-то искала в шкафу и на них наткнулась. Мне когда-то подарил их Ларионов, но я начисто забыла Видишь, это Дягилев с Равелем, а это Дягилев еще с кем-то.

Рисунки выполнены тушью.

…О Татьяне Яковлевой у нас в стране всегда говорили глухо и неправдоподобно. Имя ее в печати не появлялось. Стихотворение, посвященное ей, опубликовали лишь 28 лет спустя. Оно и «естественно» для той поры – разве мог «талантливейший поэт советской эпохи» влюбиться в невозвращенку? Но вот в недоброй памяти софроновском «Огоньке» появились в 1968 году статьи, где впервые в советской прессе написали об их романе. Правда в лучших традициях бульварных газет. Целое поколение читателей долго находилось под впечатлением сплетен, махрово распустившихся тогда и «свято сбереженных» (выражение Ахматовой) на долгие годы. Акценты были намеренно смещены, и то, что Маяковский писал пером, вырубали топором. На время это, как ни странно, удалось. Однако годы поставили все на свои места.

О статьях в «Огоньке» Татьяна Алексеевна говорила с презреньем, несмотря на то что в них (всяческими подтасовками) ее роль в жизни поэта старались возвысить:

– Конечно, я их помню, ведь там же было напечатано обо мне. Со слов Шухаева пишут о нашем знакомстве с Маяковским у какого-то художника на Монмартре. Если называть знаменитые имена, то почему бы не быть точным? К примеру – мы познакомились с ним у врача Симона, он практиковал на Монпарнасе. А эти мои письма в Пензу! Я никогда так не сюсюкала: «мамуленька» и прочее, они явно кем-то стилизованы, чтобы не сказать хуже… И почему какие-то люди, которые меня никогда в глаза не видели, говорят о том, что я была причастна к его трагедии? Кто эти желтые журналисты? И Каменский, и Шкловский, не зная меня, рассуждают о нашей любви, не считаются ни с Лилей, ни с Полонской. Как это вульгарно! Кому понадобились эти выдумки? Это неуважительно по отношению к Маяковскому и написано с целью оскорбить Лилю Брик. А что насочиняли про моего мужа дю Плесси! Я с ним не разводилась, он погиб в армии де Голля и награжден орденом Сопротивления. Сколько неправды и как все пошло! Мои отношения с Маяковским – мое личное дело, и не следует мусолить «любили – не любили». Материалы о нем хранятся в Гарвардском архиве, и только после моей смерти они увидят свет.

Она говорила о Цветаевой и Гончаровой, Бродском и Ахмадулиной, Марии Каллас и фон Караяне – ее знакомых и друзьях из разных эпох. Много о Маяковском – цитируя стихи, но иногда ошибаясь в датах. (Недаром, по словам Р. Якобсона, Маяковского поражала в Татьяне ее редкая память на стихи.)

– Все знают, что его не выпустило в Париж ГПУ. Боялись, что он там останется. Так вот, теперь я этому рада, я была так влюблена в него, что поехала бы за ним в Россию. А там его наверняка убили бы в 37-м году, я тоже загремела бы за ним, и сегодня мы с вами не сидели бы здесь. Хотите дринк?

– Спасибо.

Узнав, что у меня есть фотографии Лили Юрьевны уже преклонных лет, она попросила взглянуть.

– Если хотите, можете их взять.

– Спасибо.

Смотрела долго, внимательно. Ничего не сказала. Оставила себе три снимка.

Несмотря на то что Татьяна Яковлева и Лиля Брик внешне были очень различны и каждая из них обладала неповторимой индивидуальностью, тем не менее чем-то они мне кажутся похожими. Умением располагать к себе людей, отличным знанием поэзии и живописи, искусством вести беседу с остроумием, изысканностью и простотой одновременно, уверенностью суждений… Обеим было свойственно меценатство – желание свести людей, которые творчески работают над какой-нибудь одной темой, помочь им вниманием, участием, создать благоприятные условия для работы. Обе до глубокой старости сохранили интерес к жизни, любили дружить с молодыми, были элегантны, ухожены, и даже улыбка в их преклонные годы была похожа – не то сочувствующая, не то сожалеющая… Это первый человек, который как-то похож на Лилю Юрьевну, и как ни странно – им оказалась Татьяна Алексеевна.

Геннадий Шмаков, напечатав в Америке несколько книг по искусству, решил написать биографию Татьяны. Они много беседовали, и он несколько раз писал мне в Москву, прося уточнить какие-то даты и имена: «Память сильно подводит Тату».

. – В каких залах он выступал в Париже? Где было напечатано «Письмо Кострову»? Когда была генеральная «Бани»? В каком году опубликовали «Письмо Татьяне»? И т. п.

«Татуся много болеет, память ослабела, об одних и тех же вещах говорит то так, то эдак. Например, то роман был платонический, то нет. В сущности, это их тайна. Видимо, она не хочет пускать кого-либо (тем более толпы читателей) в нечто свое, сокровенное, поэтому и говорит разное. Он произвел на нее неизгладимое впечатление на долгие годы. Можно сказать, что на всю жизнь. О ком бы она ни говорила, она сводит разговор к нему. Маяковский – мужчина ее жизни. Беседуя с ней, я всегда это чувствую. А что касается – платонический или нет роман – это не наше дело. Это дело сплетен» (4.5.86).

Они беседовали перед микрофоном. «Я пришлю тебе пленку, где мы говорим о М. (Если прислать все наши беседы, то тебе понадобится год, чтобы их прокрутить. Ведь там же восемьдесят ее бурных лет, начиная с глубокого детства) Послушай и напиши, где напутано, а там, где она говорит «не помню» или «кажется», если можешь – уточни. Очень обяжешь нас с Таточкой» (17.1.87).

Увы. Преждевременная смерть Шмакова оборвала эту работу, и пленка их разговора пришла ко мне уже после его кончины. Там так живо звучат голоса двух людей, которых уже нет на свете, – Татьяна Алексеевна умерла в апреле 1991 года…

Расшифровка их беседы, которая предлагается читателю, отредактирована в минимальной степени – убраны очевидные ошибки памяти и частые повторения одного и того же. Это и естественно – пленка всегда несет в себе излишества, которые неизбежно убираются при переносе на бумагу. Важно не выплеснуть с водою ребенка…

В настоящей публикации впервые в печати появляются семь писем В. Маяковского к Т. Яковлевой. История их такова.

В 50-х годах Татьяна Алексеевна дала машинописные копии писем Роману Якобсону. Отрывки из них Якобсон привел в своей статье «Новые строки Маяковского» («Русский литературный архив», Нью-Йорк, 1956). В 1958 году Роман Якобсон переслал копии этих писем Л. Ю. Брик, сопроводив их письмом, где писал: «Купюры (…) сделала Т., я не знаю, что там. Ее условие мне – не публиковать пиґсьма при ее жизни» (9.6.58, ЦГАЛИ, архив Л. Брик).

Стихи Маяковского Т. Яковлева цитирует по памяти.

 

– Расскажи, как ты попала во Францию.

– В 1925 году я приехала в Париж к бабушке, которую я видела в последний раз в пятилетнем возрасте. Она была исключительного ума и качества человек. Когда я приехала, у меня был процесс в верхушках легких, и меня лечили. До этого из Пензы я поехала в Москву, чтобы устроить паспорт. Для визы. Меня туда вызвал французский посол, который устроил все через господина Ситроена. А Ситроен устроил это все ради моего дяди, художника Александра Яковлева. Это было перед его отъездом в Круазье- Муа, Ситроен очень хотел заполучить дядю, и тот сказал: «Хорошо, я поеду, но у меня проблема – у меня в Советской России осталась племянница с туберкулезом, и я хочу выписать ее сюда, и мне это надо сделать до отъезда в Круазье». И Ситроен ему обещал, – одним словом, это было устроено через французского посла: меня послали лечиться в Париж. У меня действительно было затемнение в легких и туберкулез, это там, где «Вижу на плечах заплаты, / и чахотка гложет вздохом. / Милый, мы не виноваты – / с нами очень было плохо», – пишет Маяковский. Помнишь?

Мы жили на деньги дяди Саши, нас было трое – я, бабушка и тетка, тетка работала спазматически, не все время. Она пела с Шаляпиным в «Русской опере», причем костюмы делала за свои деньги. Нет, мы жили вполне прилично, у нас была квартира в пять комнат, на Монмартре. Недалеко жили Шухаевы, которые все время приходили к дяде и к нам. Бабушку все обожали. Она занималась хозяйством, но не особенно хорошо готовила… А тетка пела. Яковлев начал зарабатывать портретами, ему дали большой аванс. Потом, когда он вернулся из Круазье-Муа, он вдруг продал все. Это знаменитая история, накануне открытия выставки – все!

– Чем ты объясняешь такой успех его африканской экспедиции?

– Он был замечательный рисовальщик, виртуоз. Людям нравились его сангины, они их раскупали, плюс его популярность, он был такой… с его шармом, он был исключительный succиs mondain, его уважали окружающие артисты, Бенуа им восхищался…

– Ты начала сразу лечиться?

– Да, я поехала с бабушкой на юг Франции. Мы там пробыли три месяца, я купалась, лежала на берегу моря и усиленно питалась. Потом я вернулась в Париж и поступила в школу кройки и шитья. Я должна была думать, как в будущем зарабатывать себе на жизнь, я совсем не хотела сидеть на шее у дяди.

– Как у тебя проходила жизнь?

– Очень просто. У дяди был большой друг Зизи де Свирски, он был чудный пианист, но был тапером в кинотеатре. Он не мог выступать как пианист: когда он выходил на эстраду, он всегда падал в обморок. Есть такая болезнь. Он часто бывал у нас, и у него бывал «весь Париж», от Андре Жида до… кого хочешь. Этот Свирски – мне было 16 лет, ему 46, – он в меня влюбился и страшно мне протежировал. И у него, в общем, я со всеми познакомилась – Монташев, Прокофьев, Шухаев, Кокто, Элен де Софи, принцесса Люсенж, принц Бурбон Пармский… И за мной стали ухаживать все, кто не был педерастом. Я сразу имела большой светский успех, меня много приглашали.

-А как ты себя чувствовала – девочка из провинции, оказавшаяся среди такого «бо монда»?

– Как рыба в воде. Я быстро заговорила, и акцент мой сильно всех забавлял. Но, конечно, главную роль играла моя внешность. В свете я стала появляться в семнадцать с. половиной лет. Это был 27-й год. Бабушка была очень строгая, я, конечно, надувала ее, как в истории с Вертинским. Но к Свирски меня пускали, так как это был друг дома. И не Забывай, что у меня был сексапил, это все, ничего другого. Потом я снималась, не помню, кто мне предложил сниматься в кино. Я снималась в двух фильмах, знаешь, жанр «фигурасьон», тогда еще кино было немым. Потом я снималась на открытках, потом для рекламы каких-то чулок, и по всему Парижу были расклеены афиши – ноги у меня были исключительные…

– Как ты познакомилась с Эльзой Триоле и Луи Арагоном?

– Эльза меня знала, она меня два-три раза видела у моей приятельницы; жены доктора Жоржа Симона, друга Свирски.

И Эльза меня видела, но я ее не помню. У меня был бронхит, я позвонила доктору Симону и сказала, что я очень кашляю. Я прихожу туда, и они уже сообразили, они позвонили Эльзе, и она привела Маяковского. Она ему сказала, что хочет пойти к доктору и чтобы он ее проводил.

– Это какой год?

– 28-й, осень. Он скучал в Париже, хотел вернуться до окончания визы. Эльза делала какие-то бусы из крашеной чечевицы, из негритянского горошка, она их продавала в модные дома – у Арагона не было денег… Они жили в маленькой комнате на Монпарнасе, рядом с отелем «Истрия», где останавливался Маяковский, тоже в крошечной комнате. «Скушно мне в отеле «Истрия», помнишь? И они жили в абсолютной нужде, они не голодали, но снимали мансарду.

Они вспомнили про меня, подумали, что можно познакомить Володю со мною и ему будет не так скучно. Он очень любил Эльзу и Арагона, но Арагон не говорил по-русски, Маяковский не говорил по-французски, он просто задыхался – сколько можно было разговаривать с Эльзой?

– А ты знала стихи Маяковского?

– Конечно, знала – я же из России!

– Девушка из буржуазной семьи знала Маяковского?

– Потому что я их читала красноармейцам. Я любила его стихи. Особенно эти – «В этой теме, и личной и мелкой, / перепетой не раз и не пять»…

-А тебя не смущало, что у него такой налет советизма, что он такой глашатай, ведь он написал «Владимир Ильич Ленин»!

– Меня это нисколько не волновало. Во-первых, при мне он глашатаем не был, он был страшно скромный. Во-вторых, я сама только три года как выехала. Меня это еще не шокировало. Я находила это более или менее нормальным.

– В чем он был одет, ты помнишь?

– У него была такая своя элегантность, он был одет скорее на английский лад, все было очень добротное, он любил хорошие вещи.