Сюжет, сюжет…

Сперва лишь намек на сюжет, мгновенный, почти неуловимый проблеск его, который, быть может, угаснет, даже не обещав повториться. Вряд ли кто скажет, чудо или не чудо это – рождение сюжета, но всякий раз, когда в голове, как в материнском нутре, до ощутимости живо шевельнется первая мысль о возможном рассказе, на душе долго держится благость.

Вслед за радостным изумлением, глядишь, наступит унылая повседневность, по чеховскому выражению – обыденщина, но где-то глубоко в сознании, вернее, в подсознании – знаешь по опыту – независимо от того, чем живешь сию минуту, подспудно, как бы сам собой вынашивается сюжет. Правда, еще слаб, младенчески невнятен, и нужен срок, чтобы он, если его не перешибет прежде времени другой, ну, скажем, более сильный и захватывающий, мог в полный голос заявить о своем праве на жизнь.

Вот он вроде бы утвердился – кажется, немедля садись и пиши. Не тут-то было. Чем сюжет интереснее, тем он упорнее требует, чтобы его мысленно «прокрутили», и не раз, не два, а стократ и больше. И все же понять и объяснить его природу до конца невозможно. Сколько ни разбирай, не возьмешь в толк, по каким законам возникает, развивается и материализуется этот самый сюжет.

Что же он такое – озарение? Или всего-навсего оптимальный выбор формы художественного воплощения жизненной первоосновы произведения?

Итак, сюжет!.. Сюжет?!

Иные авторы – приходилось слышать – говорят о нем пренебрежительно, некоторые, настроенные полемически, – с сокрушительным сарказмом. Изображение «потока жизни», как бы даже методологически отрицающее сюжетное начале, видать, считается у них своего рода гарантией читательского доверия. Верно, увлечение документальной прозой, мода на мемуарную литературу подорвали репутацию сюжета, но если судить по произведениям последних лет, сюжет переживает стадию реабилитации.

Да и кому особенно хочется искать и сто раз «прокручивать» наиболее подходящее к теме композиционное решение, – ведь она в свою очередь потребует поиска соответствующей закономерной согласованности между частями, стилистических и интонационных связей внутри частей и т. д.

А после соразмещения частей и звеньев – чем дальше в лес, тем больше дров! – возникает вопрос: «Как писать?» Как достичь конструктивной цельности в данном случае, когда уже, пускай по малому опыту, знаешь, что стойкость каркаса произведения зависит не только от подбора ритма, интонации, а порой от одного-единственного точно найденного слова, даже от паузы, если она занимает именно свое место.

Как защитник сюжета признаюсь, что он для меня – затравка и плацдарм для последующего широкого охвата материала. Если затравка действенна, не нужно даже проверять, есть ли в ней внутренняя потребность. От первой искры происходит возгорание горючей массы, конечно, если материал накоплен. Тогда-то все существо твое, прежде всего воображение, намять, интуиция – то, что не поддается физическому измерению, – начинает работать на сюжет.

Так быстро обрел контурные очертания, к примеру, сюжет повести «Высокая кровь». Короткая, полуминутой длительности картинка, промелькнувшая за окном электрички, – на железнодорожном переезде, у шлагбаума, стоял в каком-то зловещем оцепенении самосвал с наращенным кузовом, в котором жалясь друг к дружке две некрупные лошади, – стала затравкой такой, что мне почудилось, будто пуля чиркнула поперек сердца.

В детстве мне довелось видеть много классных лошадей, среди них были и знаменитые ипподромные бойцы. Я их видел издали, с трибун гарнизонного ипподрома, и видел вблизи, когда конюх или жокей подпускал нас, пацанов, к своим горделивым и норовистым питомцам. Первый в жизни сильнейший ушиб я получил, слетев с горячей лошади…

А тут, за шлагбаумом, я увидел двух беспородных рабочих конишек, проселочную разбитую дорогу, невыразительную знойную даль и белесое небо.