№1, 1982/Обзоры и рецензии

«Жизнь и писание – одна поэма»

Витаутас Кубилюс, Творчество Казиса Боруты, Вильнюс, «Вага», 1980. 285 с. (на литовском языке).

Среди литовских писателей XX века видное место занимает Казис Борута, поэт, романист, эссеист, незаурядная личность, певец борьбы и бунта, творчество которого часто сопровождалось канонадой критики.

Интерес к наследию Боруты не ослабевает. Работы Я. Жекайте, В. Галиниса, Д. Стрёгайте и других литуанистов, вышедшие в 70-е годы, были посвящены отдельным проблемам творчества этого писателя. И вот перед нами монография, охватывающая весь его путь. В. Кубилюс, автор ряда монографий и статей по теории и истории балтийских литератур, знаток литовской поэзии, на этот раз обратился к фигуре противоречивой и красочной, к писателю, жизнь и творчество которого в историю литовской литературы вошли как символ определенного поведения – как апофеоз бескомпромиссности. Автор книги отмечает: путь критика к постижению такого феномена, как Казис Борута, таит в себе немалые трудности, – добавляя, что в монографии он пытался «проследить формирование этого феномена, воссоздать его духовную атмосферу и оценить его критически с точки зрения современности» (стр. 5). В начале творческого пути Борута был активным участником литературной группы «Трячас фронтас» («Третий фронт»), тяготевшей к авангардизму. Представителей этого направления – П. Цвирку, К. Корсакаса, А. Венцлову, Й. Шимкуса, а также К. Боруту прежде всего объединил эстетический принцип «активизма», подразумевавший активный контакт между жизнью и литературой. По словам В. Кубилюса, «авангардистское отождествление слова и действия уничтожило порог между литературной фикцией и действительностью, а романтическое преувеличение мощи поэзии оправдало ее широкий размах» (стр. 88). «Третьефронтовцы» ратовали за новый литературный метод – «неореализм», который должен был стать синтезом экспрессионизма, футуризма и реализма.

С самых первых шагов на литературном поприще Борута заслужил репутацию поэта стихийных излияний, душевной распахнутости, певца красоты бунта. «Ужасно хорошо идти одному против ветра. Тогда сила рвет грудь и словно крылья появляются», – писал он. Программа активизма сблизила Боруту с литовскими антифашистами и привела в застенки буржуазной Литвы. Книги писателя часто выходили не на родине, а в соседней Латвии. Его бунтарский дух не сломили ни война, ни другие социальные и личные потрясения. «Борута наиболее отчетливо выразил в литовской литературе широкий, свободный и бескомпромиссный шаг против ветра, – пишет В. Кубилюс, – эту моральную и эстетическую позицию антиконформизма, которая так глубоко врезалась в искусство Европы, когда, с одной стороны, шел свет социалистических преобразований, а с другой – раскрывали пасти фашистские диктатуры. Борута принадлежал к многочисленному отряду бунтующих писателей-антифашистов (вспомним французского писателя Л. Арагона, немецкого Б. Брехта, польского Б. Ясенского, турецкого Н. Хикмета, латышского Л. Лайцена в 30-е годы) и был наиболее ярким представителем этого отряда в Литве» (стр. 10).

Как отразился бунтарский дух Боруты в его творчестве? Какие художественные традиции формировали поэтический мир писателя? Как индивидуальная духовная энергия превращалась в универсальный художественный образ? Эти и аналогичные вопросы образовали основной проблемный узел монографии В. Кубилюса.

Исследователь подчеркивает, что в творчестве писателя «очень короткое расстояние между личностью автора и эмоциональной структурой изображаемых переживаний, интонацией повествования, узорами метафор» (стр. 21). Уже в его лирике 20-х годов, в начале творческого пути писателя, мы видим, что его экспансивная натура преодолевала любые литературные рамки и каноны: он не остался верен ни одной группировке, ни одному направлению, ни одному жанру. В ранней лирике Боруты отчетливо просматриваются принципы поэтики авангардизма: его стихотворение было подобно стихийному обвалу, он хотел «в одну строфу вложить всю свою жизнь, как осужденный в последнем слове» (стр. 93), отсюда сбивчивый ритм, хаотическая композиция стиха. Но в то же время в этой лирике поражает эмоциональная интенсивность и интимность, писатель продолжает традицию романтической поэзии. «Когда «Третий фронт» забрасывал камнями романтизм, Борута молчал. Ему казалось, что «романтика в поэзии была и будет», потому что человек всегда будет рваться с берегов настоящего в бесконечность нереализованных целей и мечтаний» (стр. 100). Таким образом, Борута в своей ранней лирике остается и неоромантиком: создает свою поэтическую мифологию, позволяющую до конца верить в старые ценности; жизнь, идеи, идеалы воспринимает через призму поэтизации или героизации.

Автор книги выдвигает основные лейтмотивы, «эмоциональные очаги символов и образов», «ансамбль тем», которые подспудно организуют весь художественный мир ранней лирики: тревога, буря, перепутье. Бунтующий человек, «бярнас» – основная героическая сила литовских экспрессионистов – ставится в центр вселенной. Наивысшая мера ценностей и окончательная цель этого лирического героя – идея необузданной, неограниченной свободы.

Тип «разгневанного молодого человека», который наиболее отчетливо выражен в лирическом сборнике «Литва крестов» (1927), как констатирует В. Кубилюс, по духу антиконформизма близок мировосприятию «потерянного поколения» Хемингуэя и Ремарка, отчаянная ярость его созвучна поэтическому мифу «скифов», который создали Брюсов, Блок и Есенин. Борута с воодушевлением впитывал также и экспрессионистские идеи «тотального бунта»: «Как и немецкие экспрессионисты, он чувствовал себя выразителем извергающегося вулкана, динамита, молний, вступившим в смертельный конфликт со своим временем и окружением» (стр. 49).

Характеризуя поэтику ранней лирики Боруты, В. Кубилюс очень точно и выразительно передает динамизм его стиля: «Мысль поэта, полная бурь и молний, может вместиться только в беспредельном пространстве. Закрытая декорация четырехстенной комнаты для него слишком тесна. Экстерьер стихотворения меняется, движется и ломается, как внутреннее состояние человека, как и сама история, спешащая к существенным переменам. Динамическое движение не оставляет стабильности ни в человеке, ни в мире, бросает из одного настроения в другое, несет из одного образа в другой, замечая только крупные массивы, яркие контрасты и наивысшие напряжения» (стр. 102 – 103).

Для «разгневанного молодого человека» пространство стиха оказалось слишком тесным. Сборником рассказов «Ветра вольного воля» и плакатным романом «Дом N 13» Борута еще прочнее примыкает к экспрессионизму. Как отмечает В. Кубилюс, в его ранней прозе преобладает тип поэтического выражения с теми же самыми мотивами, образами, метафорами, что и в лирике: «Рассказ для автора – это только форма признаний и деклараций, как и стихотворение. Нет никакой дистанции между рассказчиком и событиями. Нет трезвого, критичного, демифологизирующего разума, нужного эпике» (стр. 129). Поэтому стиль ранних рассказов Боруты держится на музыкальной ритмике, фраза насыщена метафорами и сравнениями, толкающими мысль не прямо вперед, а сразу в нескольких смысловых направлениях.

Выразив в стихах и в новеллах самоутверждение «я», романтику бунта, в романе, по мнению В. Кубилюса, писатель искал более устойчивых основ бытия человека и нации, стремился выразить ее культурное самосознание, источником которого стал миф. Главу, посвященную романам Боруты, исследователь назвал «Роман – сказка человеческого сердца». Анализируя их, ученый выходит к интересным типологическим параллелям и обобщениям и в то же время раскрывает национальное своеобразие произведений литовского писателя. Романы Боруты он вписывает в широкий литературный контекст. Утверждая, что каждое крупное произведение всегда стоит в рамках литературных параллелей, В. Кубилюс в один типологический ряд ставит романы «Деревянные чудеса» К. Боруты (1938), «Тоомас Нипернаади» эстонского писателя А. Гайлита (1928) и «Нарцисс и Гольдмунд» Г. Гессе (1930). Три писателя встретились на уровне одного неоромантического жанра – так называемого романа о художнике (Kunstlerroman), и каждый придал этому жанру новое звучание. Именно этот жанровый подход становится стержневым в анализе романа «Деревянные чудеса». Исследователь рассматривает «Деревянные чудеса» как конгломерат жанров. Это роман о художнике и роман странствий (роман вагабунда), биографический и даже автобиографический роман.

Биография художника-богореза, эмоциональный стиль, фольклорные основы повествования придали роману «Деревянные чудеса» ярко выраженный национальный колорит. Герой произведения – бездомный бродяга Винцас Довине, бросающий вызов патриархальному порядку и духовному, застою. В. Кубилюс отмечает, что в характере Винцаса Довине Борута повторил миф о свободном человеке, созданный в лирике, он поражен его красотой и омрачен его крушением. В. Кубилюс вскрывает несколько стилистических пластов в этом произведении, делая как бы «археологический срез» стиля, выявляя разные способы повествования – народный, церковный, фольклорный и т. д. Важным стилистическим принципом оказывается поэтическая трансформация, пришедшая из лирики. «Канон поэтичности расширил стилистику романа линиями яркой метафорики, афористических концовок, тонкого подтекста, непривычными в реалистической эпике» (стр. 179).

Стиль в исследовании В. Кубилюса – категория основополагающая, во многом определяющая методологию всего труда. (Об этом свидетельствуют и предшествующие его работы.) Ученый умеет выявить сложный процесс формирования стиля писателя во взаимодействии литературного направления и мощного порыва творческой личности. Так раскрывается глубинная сущность художественной индивидуальности. Особенно отчетливо столкновение двух сил – литературного направления и личности – видно в рассказах и в романах Боруты. В. Кубилюс нащупывает те многочисленные нити, которые соединяли художественное сознание писателя с экспрессионизмом. Стилистика экспрессионистов в новеллах Боруты превратила рассказ в поток эмоциональных импульсов, то есть сроднила его с лирическими жанрами. Мы видим также, насколько для Боруты (и для литовской литературы в целом) органичны связи с фольклором и мифологическими источниками. Ориентацию писателя на фольклор и на поэтическую форму произведения В. Кубилюс подчеркивает в анализе романа «Мельница Балтарагиса». К. Борута в Литве, как и Г. Гессе в Швейцарии, почти в одно время своим романом-сказкой возносится в сферы нерастоптанной, чистой духовности. Он стремится сохранить эти постоянные духовные ценности и в мрачной действительности войны.

В рамках мифологического сюжета писатель изобразил человеческую драму, где главным героем, основной антагонистической силой и центром интриги стал черт. У черта Пинчюкаса в структуре мира нет противовеса – эта сила не подвластна никакому высшему началу. «Если в «Деревянных чудесах» бунтующий народный художник боролся с социальным детерминизмом за индивидуальную свободу, то герои «Мельницы Балтарагиса» бьются об стену своей судьбы, выстроенную невидимыми силами, сталкиваются с чем-то непреодолимым и бесконечным. Неумолимый приговор висит над их жизнью, конфликт со сверхприродной причиной зла, словно ожившей в катаклизме войны, не оставляет никакой надежды на спасение» (стр. 200 – 201). В. Кубилюс утверждает, что в этой «мистерии рока» экспрессивный, «скоростной» сюжет не заслоняет поэтической сущности романа.

В «Мельнице Балтарагиса» осуществлен синтез поэзии и сказки, а в повести «Приключения Юргиса Пакетуриса», послевоенном произведении, Борута объединил сказку и комическую эпопею, словно создавая литовский вариант «Приключений Мюнхгаузена». В этом произведении для детей, пишет В. Кубилюс, стилизация фольклора «открыла богатый арсенал народного комизма, долгое время заслоненный лирическими интерпретациями, узаконила в литовской литературе принцип комического абсурда и комического алогизма, который сейчас используется уже довольно широко (произведения К. Саи, М. Мартинайтиса, В. Шимкуса)» (стр. 251).

«Самобытные идеалы и чувства, перенесенные на уровень всеобщности, превращаются в гигантские фигуры». Эти слова, сказанные исследователем в начале монографии, стали своего рода эпиграфом всей работы. Именно проблема соотношения национального и общечеловеческого стала стержневой в книге. И разрешается она разными способами. Один из них – привлечение широкого историко-литературного фона. И все же нам кажется, что, хотя автор книги весьма удачно раскрыл многие стороны индивидуального стиля и типологические аспекты творчества Боруты, национальные особенности его прозы выявились бы более наглядно, если бы В. Кубилюс смелее обратился не только к международному контексту, но и к национальным параллелям.

Прежде всего это касается романов Боруты. Когда исследователь утверждает, что «Деревянные чудеса» держатся на реалистической основе и явно представляют собой структуру постимпрессионистского романа, то, видимо, мы вправе задавать вопрос: а каким же был литовский импрессионистский роман, какое отношение «Деревянные чудеса» и «Мельница Балтарагиса» имеют к «Горбуну» И. Шейнюса, первому импрессионистскому роману в литовской литературе?

В целом В. Кубилюс передал неповторимую гамму красок художественного мира Боруты. Лирика, новеллы, романы, переводы, сказки писателя в монографии представлены как многоплановые художественные ценности, имеющие свое прошлое и настоящее, актуальные и в наше время.

Рецензируемая книга написана очень динамично. Стиль В. Кубилюса своей экспрессивностью, неожиданными поворотами мысли как бы созвучен стилю жизни и творчества самого Боруты. Ученый смело отвергает каноны традиционного литературоведения, берет на вооружение все преимущества эссеистского стиля. Но, как показывает практика, в том числе и данная монография, без традиционного терминологического аппарата не обойтись даже самому приверженному эссеисту. И вот тогда перед исследователем возникает нелегкая задача: как объединить свободу эссеистского мышления с более строгой иерархией системной терминологии?

В. Кубилюс с этой задачей справился успешно. Ему удалось охватить весьма обширное тематическое и проблемное пространство, раскрыть художественные особенности творчества Боруты и выявить многие стороны личности писателя. Он показал множество точек соприкосновения этого художника слова с литературной и общественной жизнью его эпохи, На критическом поприще автор действует несколько парадоксально: он как бы убегает от академических методов исследования, даже создается впечатление, будто перед нами не историко-литературная работа, а биографический роман. Однако в итоге побеждает не биографическое и не романическое, а исследовательское: система позитивных выводов, чуждых упрощения и однозначности. Критик не боится «столкнуть» свои мысли, превращая литературоведческий монолог в диалог, и тем самым всесторонне раскрыть явление искусства.

«Жизнь и писание – одна поэма», – говорил Борута, утверждая нерасторжимость своих творческих и жизненных позиций. Жизнь личности и творческий мир в книге В. Кубилюса предстают перед нами как нечто неразделимое. Связывая с судьбой писателя судьбы национальной и европейских литератур, исследователь показал глубокое и разностороннее понимание литературного процесса и теоретических вопросов искусства слова, приобщил нас к жизни и творчеству сложного писателя.

За монографию «Творчество Казиса Боруты» В. Кубилюс удостоен Государственной премии 1981 года Литовской ССР по критике литературы и искусства.

г. Вильнюс

Цитировать

Гайжюнас, С. «Жизнь и писание – одна поэма» / С. Гайжюнас // Вопросы литературы. - 1982 - №1. - C. 234-239
Копировать