«Если нам нужна поэзия…»

А. Д. Осповат. «Как слово наше отзовется…». О первом сборнике Ф. И. Тютчева, М., «Книга», 1980, 112 с.

Предмет книги А. Осповата – судьба первого сборника стихотворений Тютчева. Но рамки исследования намного шире. Речь идет о восприятии поэзии Тютчева русскими читателями на протяжении целого века – от первых чтений в Обществе любителей российской словесности до филологических и поэтических интерпретаций начала нашего столетия. Как известно, отношения Тютчева с его временем сложились драматично. А. Осповата интересуют подробности этих отношений. Его небольшая книжка наполнена критическими отзывами и читательскими откликами современников поэта. Автор не торопится развести критиков по их идейным и эстетическим пристрастиям; его персонажи сами имеют право голоса, и со страниц книги говорит давно прошедшая, но не чуждая нам жизнь русской литературы прошлого столетия.

Работа А. Осповата не просто вводит в научный оборот множество архивных материалов, но и содержит новую атрибуцию важного и давно известного текста (статья П. Кудрявцева, появившаяся в «Отечественных записках», до сих пор приписывалась С. Дудышкину).

«Обор и систематизация фактов – дело сейчас самое главное…» (стр. 10), – предваряет автор свою работу; сама же работа обнаруживает непривычную емкость этого скромного заявления. Позицию автора отличает недоверие к готовым схемам, легендам, устоявшимся мнениям. А. Осповат не стремится во что бы то ни стало противопоставить свою мысль чужим мыслям (в литературоведении есть немало работ, где главная цель – любой ценой заявить свою оригинальность). И не в том дело, чтобы из двух точек зрения на проблему выбрать ту, что больше нравится. А. Осповат следует Ю. Тынянову – но не только в том, что принимает тыняновскую гипотезу отношения Пушкина к Тютчеву (эта гипотеза получает в книге дальнейшее развитие). Плодотворным для автора оказались сами методы филологической работы Ю. Тынянова, в частности, работы с литературным фактом. Рецензируемая книга явно противостоит тем трудам, авторы которых «отмахиваются от истории» ¹, игнорируя факты, не вмещающиеся в их концепции.

Обращение к современной поэту критике дает автору не только повод для исследования, но и методологический принцип. «Обособляя литературное произведение, исследователь вовсе не ставит его вне исторических проекций, он только подходит к нему с дурным, несовершенным историческим аппаратом современника чужой эпохи» ², – писал Ю. Тынянов. А. Осповат восстанавливает историческую перспективу, стремясь с предельной точностью выяснить генезис критических оценок. Встречаясь с частыми случаями эстетической глухоты, автор не торопится воспользоваться преимуществами, данными ему исторической дистанцией. Так, в статье 1868 года (журнал «Современное обозрение») Тютчев был объявлен «лишним человеком», а его поэзия – «поэзией надорванности, увяданья, бесполезного, преждевременного старчества…». Оценивая это выступление журнала как проявление «бессмертной пошлости людской» (критик не совсем умер в историке литературы!), А. Осповат тем не менее видит в статье «показательный историко-литературный документ» (стр. 75) и далее выясняет истоки характерной для шестидесятников неприязни к Тютчеву.

Прослеживая десятилетие за десятилетием чередование «поэтических» и «антипоэтических» эпох, автор дает очертания судьбы поэзии в XIX и в начале XX века. И это не фон для разговора о Тютчеве, а контекст этого разговора. Оказывается, что поэтическая судьба Тютчева, при всей ее неповторимости и даже прихотливости, не выпадает из общего ряда литературных явлений, в котором пора поэтических достижений сменяется годами упадка и застоя. И А. Осповату удается обозначить некоторые закономерности этих чередований. Поэтому восприятие Тютчева, лишенное характера случайности, становится фактом «самосознания поэзии» в целом (стр. 9).

Для А. Осповата история литературы раскрывается в борьбе, в смене поэтических поколений. Не повторяя уже сказанного (быть может, отсюда и недостаточное внимание к поэтическим системам XIX века), автор противопоставляет своего героя, которому рано открылось «умолчание», «вдохновенная невысказанность», традиционному для «раскованной преддекабрьской эпохи» образу «друга-стихотворца» (стр. 14, 15). Но одиночество Тютчева в этой оппозиции едва ли оправданно – назову прежде всего Баратынского. Он, правда, упомянут в книге – и все три упоминания важны. И все же в этом случае автор скорее предоставляет читателю материал для исследования, чем само исследование.

Между тем, как пишет сам А. Осповат, Тютчева, Пушкина и Баратынского сближало «одно неотступное предчувствие» – предчувствие конца поэзии, возникшее в 30-е годы (стр. 20). Не случайно и Пушкин, и Баратынский в своих программных стихах обращались к потомкам. Не только за себя говорил поэт XX века: «Нет, никогда, ничей я не был современник…», и не только о Тютчеве сказано: «Поэт связан только с провиденциальным собеседником». Вспомним, что Пушкин свое бессмертие связывает с тем, что «в подлунном мире жив будет хоть один пиит». Не только Тютчев чувствовал себя одиноким в своем поколении. Автор скупо, но убедительно показывает, что внутренний кризис поэзии (30-е годы), выразившийся с очевидностью в стихотворении «Silentium!», оставил след и в произведениях современников Тютчева, в том числе и Баратынского, который и до 1825 года плохо вписывается в ряд «друзей лени», да и судьба его в критике едва ли прямее и проще, чем тютчевская.

А. Осповат не обходит сложнейших литературоведческих проблем. Таковой остается проблема «биография и творчество». Со времен Жуковского существовала романтическая концепция единства поэзии и судьбы («…Жизнь и поэзия – одно…»), которой противопоставляли пушкинский взгляд: «Пока не требует поэта // К священной жертве Аполлон…» В книге о Тютчеве приводится отрывок из письма поэта А. И. Георгиевскому (13/25 декабря 1864 года): «…Я всегда гнушался этими мнимопоэтическими профамациями внутр<еннего> чувства, этою постыдною выставкою напоказ своих язв сердечных…» и – в комментарии – говорится: «…Слово «всегда», очевидно, не фигура речи» (стр. 15).

По мысли А. Ооповата, эта цитата должна подтверждать осторожное, опасливое отношение Тютчева к «мысли изреченной». Это не вызывает возражений. Но и здесь одиночество Тютчева несколько преувеличено. Вспомним Лермонтова: и для него в последние годы его жизни стремление «душу рассказать», «сердцу высказать себя» становится источником мучительных сомнений:

Не унижай себя. Стыдися

Торговать

То гневом, то тоской

послушной,

И гной душевных ран надменно

выставлять

На диво черни простодушной.

(«Не верь себе», 1839.)

Таким образом, и здесь специфически тютчевские проблемы могут быть поняты в более широком контексте русской поэзии.

Уникальность судьбы автора «Silentium!», его уход в «литературную подпочву» отчетливо прослежены в поэтическую эпоху 20 – 30-х годов. Сложнее это было разглядеть, обращаясь к 40-м годам, когда «не ко двору эпохе» пришлась не только поэзия Тютчева, но поэзия вообще. И здесь А. Осповат предлагает различать два плана восприятия Тютчева – «литературный» и «внелитературный», «предполагающий сугубо частное, едва ли не интимное чтение» (стр. 31). Ход принципиально важный не только для разговора о Тютчеве, даже не только для изучения поэзии XIX века. Ведь «подпочвенное», «внелитературное» существование поэзии во все века питало читательскую потребность в ней, корректируя «прерывность поэтического предания» (стр. 55).

Обращаясь к 50-м годам, поре «воскрешения» Тютчева, кропотливо исследуя журнальные переклички в связи с выходом в свет первого сборника поэта, А. Осповат не только представляет читателю собрание критических отзывов (тем самым фактически подготовив материал для необходимой давно книги «Тютчев в русской критике»), но и пристально вглядывается в неожиданные совпадения оценок, пристрастий откликов. Вот один из итогов исследования ситуации 50-х годов: «…Наступающая поэтическая эпоха канонизирует Тютчева – но двадцатилетней давности, а его современное литературное бытие, как и в пушкинское время, – остается сомнительным» (стр. 58). В этой главе находится место и для разговора о восприятии поэтической системы Тютчева, и для демонстрации редакторской работы Некрасова.

Последовательный историзм исследователя сказывается во всех интерпретациях критических суждений современников. Вспомним еще раз Ю. Тынянова: «…Эпоха всегда подбирает нужные ей материалы, но использование этих материалов характеризует только ее самое» ³. Обращаясь к статье Некрасова «Русские второстепенные поэты» (опубликованной в 1850 году), А. Осповат убедительно показывает, зачем понадобился Тютчев писателям круга «Современника» ⁴. Не менее интересно, наверное, было бы выяснить, – а не только наметить, как это сделано в книге, – поэтические отношения Тютчева и Некрасова. Ведь требует исследования тот, например, факт, что к «сравнительно слабейшим» стихотворениям Тютчева отнесены в некрасовской статье такие шедевры, как «Цицерон», «Сон на море», «День и ночь»… Впрочем, автор отсылает нас к специальной статье Н. Скатова «Некрасов и Тютчев», в своей же небольшой по объему книжке вопросы поэтики сколько-нибудь развернуто не ставит.

По поводу необычного единодушия критики 50-х годов в отношении к Тютчеву А. Осповат опрашивает: «В оценке какого другого писателя мог солидаризироваться Чернышевский и с теоретиком чистого искусства Дружининым, и с «передовым бойцом славянофильства» К. Аксаковым… и с одиноким «почвенником» Ал. Григорьевым?» (стр. 58). Отвечаю: в оценке Льва Толстого. Его дебют в литературе почти совпал с выходом первого тютчевского сборника и был с энтузиазмом встречен виднейшими критиками⁵. Судя по всему, А. Осповат располагает достаточным материалом, чтобы – воспользуемся выражением А. Журавлевой – «рассмотреть позицию Тютчева» в контексте «писательских бунтов против литературы» ⁶. Об этом свидетельствует и такое замечание автора: «Как знать, быть может, сближению этих людей в 50-е годы способствовал так понятный поэту протест молодого писателя против литературы…» (стр. 65 – 66). И это – всего лишь одна из множества возможностей дальнейших исследований, обозначенных в рецензируемой книге.

Жаль, что в последних главах, где автор выходит в XX век, он все чаще сбивается на скороговорку, а порой и на перечисление; можно только пожелать, чтобы принципы исследования, добытые в работе с XIX веком, были опробованы на материале века XX вплоть до нашего времени; впрочем, возможно, они отчасти реализуются некоторыми современными критиками. Резюмируя, можно сказать, что главный недостаток книги А. Осповата – некоторая недоговоренность во многих пунктах, проницательно намеченных исследователем. Пожелаем же ему возможности договорить.

1. Ю. Н. Тынянов, Пушкин и его современники. М., «Наука», 1969, с. 174.[↩]
2. Ю. Н. Тынянов, Поэтика. История литературы. Кино, М., «Наука», 1977. с. 259.[↩]
3. Ю. Н. Тынянов, Поэтика. История литературы. Кино. с. 259.[↩]
4. »Один из самых неизвестных поэтов 40-х годов выдвигался на первый план для того, чтобы как можно резче оттолкнуться от тех представлений, которые были определяющими в те годы» (с. 39). [↩]
5. Категоричность этого утверждения может быть оговорена, – см., например, статью В. Кантора и Ал. Осповата «Русская эстетика 40 – 50-х годов XIX века…» («Вопросы литературы», 1981. N 3, с. 191), – но общий смысл его представляется верным.[↩]
6. А. И. Журавлева, Стихотворение Тютчева «Silentium»> (К проблеме «Тютчев и Пушкин»). – В сб. «Замысел, труд, воплощение», Изд. МГУ, 1977, с. 180.[↩]