Своевременная дискуссия

Вопросы, которым посвящена статья В. Аникина, заслуживают пристального научного и общественного внимания. Но для того, чтобы обсуждение их было продолжено на том уровне, какого требует тема, чтобы разговор шел о наиболее живых и острых проблемах нашей сегодняшней и завтрашней науки и не уходил в сторону, нужно, на мой взгляд, раньше всего остановиться на некоторых положениях статьи, послужившей началом дискуссии.

Статья В. Аникина обладает характерными приметами того жанра, в котором она задумана и исполнена: в ней есть полемическая запальчивость и полемические преувеличения, резкость и некоторая прямолинейность критических оценок и позитивных утверждений, есть и неточности – словом, все то, что, увы, почти неизбежно в такого рода выступлениях и что, помогая автору с наибольшей остротой сформулировать позиции, вместе с тем может помешать правильному ходу дискуссии.

Оппонентам В. Аникина не составит большого труда найти в его статье уязвимые, открытые для прямой атаки места: Но и тем, кто сочувствует главным идеям статьи, нет оснований эти места молчаливо обходить или безоговорочно вставать на их защиту.

Прежде всего поправок и уточнений требует данная в статье характеристика взглядов ученых недавнего прошлого и общая оценка их деятельности. Позиции ученых, о которых говорит В. Аникин, должны быть строго дифференцированы. По моим представлениям, М. Азадовский и Ю. Соколов не были едины в понимании тех методологических проблем, о которых идет речь у В. Аникина. Нельзя также не учитывать эволюции взглядов ученых. И здесь опять-таки нетрудно заметить, что М. Азадовскому были чужды догматические тенденции, ясно сказавшиеся в теоретических разделах учебника Ю. Соколова, изданного в 1938 году, и что он с большим вниманием следил за опытами исторического изучения фольклора, сочувствовал этим опытам и сам внес определенный вклад в эту работу. Наконец, можно и нужно более объективно оценить итоги деятельности названных ученых, их единомышленников и последователей: итоги эти значительна.

Вряд ли может быть оспорен тот тезис, что преувеличенное внимание к «личному началу» в фольклоре, особенно в сказках и в некоторых других жанрах, игнорирование либо недостаточный учет коллективной природы народного творчества, увлечение поисками отражений современности в поэтической традиции, то есть все, чем жила фольклористика 20 – 30-х годов, – не просто заблуждение нескольких ученых и их последователей, не серия ошибок и тем более сознательных отклонений от некоего прямого пути, а закономерный, обусловленный общественными причинами и внутренней логикой развития науки, крупный и по-своему прогрессивный этап истории советской фольклористики. Этап этот дал не только целую библиотеку превосходных изданий произведений русского фольклора (подчеркиваю – изданий, выполненных в соответствии с принципами господствовавшего направления), не только известное количество отдельных наблюдений над жизнью фольклора и предварительных обобщений; самым главным, как мне представляется, было то, что в течение этого этапа произошел очень важный переворот в отношении науки к фольклору: он был осознан прежде всего как явление искусства, а не только как памятник истории и быта. Фольклористы 20 – 30-х годов узаконили филологический подход к народному творчеству, овладели методикой его филологического анализа, они «уравняли» фольклор с литературой в сфере научного исследования и читательского восприятия.

При всем том В. Аникин совершенно прав, когда пытается установить теоретические и методологические истоки тех трудностей, с которыми столкнулась современная наука в поисках путей исторического изучения фольклора, и тех заблуждений, которые опутали нашу науку и мешают ей в движении вперед, и с позиций наших задач, с позиций науки 60-х годов сурово судит наших ближайших предшественников. Истоки принципиального отказа от подлинно исторического изучения народного творчества, истоки методологического скептицизма, неумения или нежелания подойти к огромному и сложному материалу, освободившись от груза догматических представлений и устарелой методики, лежат в методологии и практике фольклористики 20 – 30-х годов.

Как это часто случается, достоинства и реальные достижения научного направления имели своей оборотной стороной крупные недостатки и крайности, серьезнейшие упущения и просчеты. В стремлении утвердить ценность фольклора как искусства, выдвинуть на первый план его художественную природу, некоторые ученые (особенно Ю. Соколов) пришли почти к полному отрицанию в фольклоре какой-либо качественной специфики, к решительному отождествлению его с литературой. Новаторский поначалу интерес к сказочнику, сказителю, певцу как творческой индивидуальности в конце концов заслонил от большинства исследователей широкий круг проблем фольклора как массового по своей сущности творчества и обернулся узаконенными преувеличениями и натяжками в анализе «личного начала». Наконец, глубоко оправданное – особенно для эпохи коренной ломки вековых отношений и переустройства народной жизни – стремление ученых проследить воздействие новой действительности на поэтическую старину и столь же оправданное их желание поставить старый фольклор на службу революции подверглись в конечном счете вульгаризации как в области теории, так и в практике работы с мастерами фольклора и привели к значительному смещению исторической перспективы в отношении к народному творчеству.

Разумеется, в деятельности ведущих ученых эти достоинства и недостатки проявились с большей или меньшей определенностью и у разных ученых по-разному. Анализ их работ многое объясняет в движении нашей науки. Но мы не можем забывать, что «пути» нередко определяются не столько самими идеями, сколько их интерпретацией, и что «путами» оказываются не идеи, в свое время высказанные и разработанные учеными, а их вульгаризация и догматизация. Сейчас уже не так просто отделить в фольклористике последних десятилетий то, что принадлежит ведущим представителям науки 20 – 40-х годов, от того, что явилось результатом некритического развития и догматизации, имевших место в общественных науках вообще в условиях господства культа личности.