Своеобразие драматической формы

Е. Холодов, Мастерство Островского, «Искусство», М. 1983, 542 стр.

Книга Е. Холодова называется «Мастерство Островского», и надо сказать, что проблемы мастерства, проблемы создания драматического произведения рассматриваются в ней подробно и широко.

Книга изобилует интересными наблюдениями, неожиданными сопоставлениями. Исследователю удалось не только по-новому, но, что важнее, гораздо более убедительно и верно, чем его предшественникам, раскрыть многие стороны искусства Островского. Причем он делает это в живой форме, и его работа не грешит скучным наукообразием, которым отмечены многие наши академические исследования.

Е. Холодов анализирует творчество драматурга не только в неразрывной связи с процессом развития русской драмы и принципами «натуральной школы» в литературе (это делали советские исследователи и до него), но и на фоне мировой драматургии. Рассматривая античную трагедию и трагедию Шекспира как два основных этапа в развитии драмы, Е. Холодов видит в творчестве Островского третий этап мировой драматургии. Он отмечает, что XIX век был веком расцвета романа и только Островский, и именно он, создал драму XIX века.

Отметив эпические тенденции в развитии драматической формы у Островского, автор справедливо подчеркивает, что великий драматург никогда не нарушал законов драматического и сохранял в неприкосновенности действенную природу драмы.

Очень убедительно анализирует Е. Холодов идейную позицию Островского. В произведениях драматурга, как показывает исследователь, эта идейная позиция выступает обычно не через высказывание того или иного персонажа, а вырастает из всей пьесы в целом. Исследователь чрезвычайно точно формулирует эту мысль. «Был ли он судьей той жизни, которую он воспроизводил перед нами? – пишет он. – В конечном счете – да. Но только в конечном счете. Его пьесы еще и потому можно назвать «пьесами жизни», что драматург в них как бы предоставлял самой жизни выносить себе приговор» (стр. 74).

Но при всех достоинствах книги с Е. Холодовым хочется поспорить по ряду вопросов. В его работе есть известная непоследовательность, есть и некоторые уязвимые места.

Начнем с того, что сопоставлениям с мировой драматургией, которые делает Е. Холодов, не хватает исторической конкретности. В некоторых случаях исследователь упрощает сложность литературного процесса, грешит схематизмом.

Говоря о новом шаге в развитии драмы, сделанном Островским после Шекспира, Е. Холодов полностью игнорирует западноевропейскую драматургию XVIII века, развивавшуюся после Шекспира. Он проходит мимо творчества таких драматургов, как Дидро, Бомарше, Гольдони, решавших задачи, сходные с Островским, и в известной степени подготовивших его завоевания.

Представив Островского лишенным непосредственных предшественников, автор не смог убедительно раскрыть то новое, что внес русский драматург в развитие драмы.

Вот в чем видит Е. Холодов это новое: «… в «пьесах жизни» Островского «страдающая жертва порока» не просто «присутствует», но отстаивает свои человеческие права в этом бесчеловечном мире, неизбежно вступая в конфликт с законами «темного царства» и расшатывая его основы.

В этом и заключалось новаторство Островского, в этом и состоял его вклад в развитие русской и мировой драматической литературы, подготовившей появление Чехова, а затем и Горького» (стр. 49).

Это утверждение попросту неверно. И до Островского в просветительской драматургии были пьесы, в которых «страдающая жертва порока» отстаивала свои человеческие права и расшатывала своей борьбой старый феодальный порядок.

Не углубляясь в историю мировой драмы, можно назвать первый попавшийся пример – «Женитьбу Фигаро» Бомарше, где Сюзанна и Фигаро – несомненные «жертвы порока» – отстаивают свои права и расшатывают своей борьбой основы феодального мира.

Е. Холодов справедливо говорит о том, что Островский был создателем драмы буржуазной эпохи. Но в чем особенности этой драмы, в чем ее отличие, скажем, от французской просветительской драмы XVIII века, ему раскрыть до конца не удалось.

В трактовке этого вопроса проявляется и другой существенный недостаток книги. Исследователь отвлекается от тех исторических условий, в которых действовал Островский, и рассматривает его вклад в историю драмы только как результат его личной гениальности. Он не объясняет, какие исторические причины позволили Островскому решить задачу, которая стояла и перед его западноевропейскими современниками, но оказалась им не по плечу.

Как известно, в эпоху Островского в России существовала атмосфера демократического подъема, которой уже не было во Франции или в Англии. На гребне этого демократического подъема, направленного против отживших крепостнических отношений, а косвенно бившего и по буржуазному своекорыстию, и возникла драматургия Островского.

Складывающиеся в России буржуазные отношения Островский рисовал с высокой демократической позиции, раскрывая их широкому демократическому зрителю.

Неравноценны и главы книги, посвященные анализу мастерства Островского.

Там, где Е. Холодов связывает художественные завоевания Островского со стоявшими перед драматургом задачами отражения русской действительности, – его наблюдения содержательны и поучительны.

К числу наиболее удачных примеров содержательного анализа формы относятся главки «Был ли Островский утешителем» и «Развязка без развязки», помещенные в разделе «Развязка действия». Е. Холодов рассматривает в них вопрос о том, свидетельствуют ли счастливые развязки, характерные для большинства пьес Островского, о его стремлении к примирению с действительностью. Анализ формальных приемов Островского здесь все время является и анализом идейной позиции драматурга. Из него явственно следует, что Островский ни в каком смысле не может быть назван «утешителем» прежде всего потому, что в каждой комедии есть потенциальная возможность трагической развязки. Но и сами счастливые финалы – свадьбы, которые венчают большинство комедий, – отнюдь не являются примирением и снятием социальных противоречий жизни. Они представляют собой только один из моментов жизни героев, за которым последуют другие, далеко не всегда счастливые. Внешне благополучный финал комедии отнюдь не сулит героям безмятежного счастья впереди.

«Оставляя в своих развязках неразвязанными основные узлы социальных противоречий, Островский был равно далек и от проповедования покорно-фаталистического принятия жизни такой, какова она есть, и от внушения своим читателям розовых иллюзий о непременном торжестве добродетели и посрамлении зла в сем мире. Он не хотел вселять в сердца мрачную безнадежность, но еще меньше он собирался внушать неоправданные надежды» (стр. 309).

Однако в ряде случаев исследователь рассматривает так называемое мастерство вне идейных задач, которые ставил перед собой драматург, рассматривает их как самоцель. Подобные наблюдения мало что дают для понимания творчества Островского.

Так, в разделе «Действующие лица» Е. Холодов подсчитывает количество действующих лиц в пьесах Островского и указывает, что в двадцати шести из них драматург обходится минимальным числом персонажей – от четырех до двенадцати. В этом смысле он отличается от Грибоедова, у которого в «Горе от ума» двадцать восемь действующих лиц, и от Гоголя, у которого в «Ревизоре» их двадцать семь. Сопоставляя «Доходное место» с «Ябедой», Е. Холодов приводит слова старого исследователя Островского Н. Кашина о том, насколько экономен Островский в отборе действующих лиц. «Группа чиновников представлена у Островского всего четырьмя лицами, тогда как Капнисту понадобилось вывести восемь чиновников, причем «все эти лица, несмотря на характеристику, данную каждому из них повытчиком Добровым, сливаются в общую массу» (стр. 117).

Какой же вывод можно сделать из такого сравнения?

Очевидно, только один: Островский владеет драматической формой лучше, нежели Грибоедов, Гоголь и, уж во всяком случае, Капнист. Но ведь с таким выводом никто не согласится. Мастерство Грибоедова и Гоголя ни в какой мере не ниже мастерства Островского.

Ошибка Е. Холодова заключается в том, что он производит свои подсчеты вне тех идейных задач, которые ставил перед собой тот или иной драматург. Отражающие еще крепостническую эпоху Капнист, Грибоедов и автор «Ревизора» создавали особый тип общественной комедии, действие которой выходило за рамки семьи. Создание картины московского общества на балу, ощущение множества людей было одной из задач Грибоедова, так же как создание ощущения массы чиновников, целого департамента входило в задачу Капниста.

Островский – драматург буржуазной эпохи рисует действие преимущественно в семейных рамках. Сама действительность подсказала ему такой метод отражения жизни, и именно здесь следовал» автору книги искать объяснение своеобразия мастерства Островского.

Таковы некоторые недостатки и просчеты полезной и талантливой книги Е. Холодова.