Своей дорогой (Казахская литература в борьбе за социалистический реализм)

Когда мы говорим «Казахстан», то представляем себе неоглядные просторы целины, длинные эшелоны, из которых звучат песни молодежи, палатки на снегу, первую борозду, волнующееся до самого горизонта море золотых хлебов, горы зерна.

Старшие поколения связывали с именем Казахстана всенародную стройку Турксиба. Плакат с изображением верблюда, с любопытством нюхающего рельсу, притягивал к себе людей, которым ныне пятьдесят лет, с такою же силой, с какой сегодня влечет к себе молодежь неподнятая степная земля.

Сегодня читаем мы в газетах о миллиарде пудов хлеба, который был дан стране Казахстаном в 1956 году и будет дан в 1958, об одной из крупнейших в стране Усть-Каменогорской ГЭС, о работе третьей угольной кочегарки Советского Союза – Караганды, о добыче нефти в бассейне реки Эмбы, об успехах многих предприятий тяжелой индустрии: стале- и медеплавильных, машиностроительных, химических. Мы читаем о том, что Казахстан по праву может быть назван Всесоюзной кладовой цветных металлов. Мы читаем также о работе Казахского филиала Академии наук, например, о всемирно известных трудах геолога академика Сатпаева, об успехах казахского театра, слушаем казахскую оперу, смотрим казахские кинофильмы, читаем книги казахских советских писателей.

Но когда, миновав заволжские степи, в течение более чем двух суток едешь поездом среди бесконечных однообразных песчаных равнин, поросших неприглядной и редкой растительностью – не то жесткой травой, не то мелким кустарником, когда видишь пыльно-желтых верблюдов, изредка маячащих в открытой степи, как бы переносишься в прошлое этой, ныне такой богатой земли, как бы приподнимаешь краешек завесы, отделяющей нас от вчерашнего дня Казахстана.

Медленно, неторопливо, однообразно, как шаг верблюжьего каравана, шла жизнь казахского народа на обширных землях, равных по величине семи Франциям. По песчаным полупустыням и по богатым травянистым степям, по высоким горным пастбищам и по глубоким ущельям кочевали казахские аулы со своими стадами. Надолго задержанный в своем общественно-историческом развитии чужеземными набегами из Монголистана, а затем колониальной политикой царизма, казахский народ пришел к Октябрьской революции с сохранившимся феодальным строем, с сильными пережитками патриархальщины. Еще только набирал силу и скорость процесс проникновения капитализма в казахскую кочевую степь, еще в зачаточном состоянии было земледелие, еще не окрепла местная, «своя» торговая буржуазия, а промышленная делала первые неуверенные шаги. Сплошь неграмотный, забитый народ (грамотность составляла около 2 – 2 ¹ /₂ процентов ко всему количеству населения) страдал под двойным гнетом: «своего», феодального байства и царского самодержавия. Гнет этот был тем сильнее, что классовые взаимоотношения маскировались родовыми, и богатый бай-эксплуататор выдавал себя за отца-благодетеля, который распоряжался жизнью и достоянием своих неимущих «соседей» не только как хозяин, но и как старший «родственник», коему не только пристав, но и сам бог велел беспрекословно повиноваться.

Несмотря на темноту и бесправие, казахский народ жил большой и богатой духовной жизнью. У него не было грамоты, но было прекрасное, широко развитое народное искусство: поэзия, музыка. Талантливый народ создавал песни, сказки, богатырские и лирико-бытовые легенды, из которых вставал идеал человека – героя-воина и труженика, защитника народа; женщины, верной в любви, самоотверженной в материнстве. В сказках казахский народ создал образ, сходный с русским Иванушкой-дурачком, младшего сына бедных родителей, который путешествует по свету в поисках доли себе и родным, познавая небо и землю, побеждая злые силы природы и угнетателей – ханов и богатеев – при содействии чудесных помощников, среди которых и вещая птица Самрук-кус, похожая на нашу Жар-птицу, и богатырский конь, схожий с крылатым Сивкой-буркой Иванушки-дурачка.

В обрядовых бытовых песнях – свадебных и похоронных – народ учил, как надо жить в семье, растить детей, достойно расставаться с жизнью и встречать горестные потери. Здесь скорбел он о трудной женской доле и об ограниченности земных возможностей человека.

В песнях и сказках о животных, в многочисленных пословицах и поговорках народ запечатлел свою хозяйственную мудрость, давая советы скотоводу и одновременно творя образы-маски зверей, типизирующие свойства человеческого характера.

Лишенный книг и газет, народ по-своему в устном творчестве возмещал их отсутствие. Есть сказки (легенда об Ассан-Кайгы, народном печальнике, или о женщине-матери Жупар-Корыгы), в которых запечатлены исторические события (например, набег джунгар 1723 года, оттеснивший казахские кочевые племена на северо-восток) и вместе с тем дается наивное, но довольно верное экономико-географическое описание местности новых кочевий с точки зрения их пригодности для скотоводства.

В жанре исторических песен, создаваемых народом, в том числе и борцами освободительных восстаний, такими, например, как богатырь Махамбет Утемисов (1804 – 1846), творилась не только поэзия мужества, но заключались и элементы национальной истории народа.

В специальном жанре «толгау» (размышление, поучение) создавалась своеобразная, народная публицистика, живое и горячее наставление, как достойно участвовать в жизни общества.

Острой публицистичностью были исполнены песенные и стихотворные состязания акынов (народных поэтов и сказителей), широко распространенные в прошлом и нередко происходящие и по сей день.

Таким образом устное поэтическое творчество казахского народа в силу своеобразия исторического развития казахов несло более широкие и многообразные функции, чем поэзия народа, имеющего свою письменность и развитую литературу, не только художественную, но и научную и публицистическую. В свою очередь, в процессе развития идеологических институтов казахского общества до революции некоторые деловые формы словесного общения, постепенно закрепляясь в устах народной молвы, также переходили в сферу художественного творчества. Так происходило, например, с судами биев – родовых судей, творивших свой суд на основе неписаного обычного степного права.

Самый процесс «судоговорения» происходил в виде публичных прений сторон, из которых одна играла роль обвинения, другая – защиты, а приговор выносил третий, главный бий. При этом, однако, приговор не мог быть совершенно произвольным, так как по правилу справедливость считалась на стороне того бия, которому принадлежало последнее слово и которому противник не нашел, что возразить.

Естественно, что прения эти велись в остро эмоциональном тоне. Искусные степные ораторы привлекали для своих доказательств аналогии с историческими преданиями и образами народной поэзии, создавали перед лицом зрителей целые художественные рассказы об обстоятельствах дела, образы безвинно пострадавшей добродетели и кромешного злодейства.

Казахский народ, может быть и в силу однообразия кочевого быта горячо любивший и тонко ценивший художественное слово, равно как музыку и пение, запоминал и передавал из уст в уста особенно яркие выступления биев, которые, таким образом, становились достоянием фольклора. Запоминание это облегчалось тем обстоятельством, что бии охотно и много употребляли крылатые слова, пословицы и поговорки, а нередко и создавали новые.

Гранича и сливаясь с своеобразной первобытной наукой и публицистикой, народное поэтическое творчество находилось в нерасторжимом единстве с другими искусствами. Если автор-публицист и чтец выступал в одном лице, то композитор, музыкант-исполнитель, автор текста песни и певец также зачастую воплощались в одном человеке.

Основоположник казахской классической музыки Курмангазы Сагырбаев был в то же время виртуозом-исполнителем на домбре и превосходным лирическим поэтом, другой композитор и домбрист Таттимбет был острым сатириком, а также автором изящных философских афоризмов и философской лирики.

Разумеется, этот своеобразный и широкий синкретизм в литературе и искусстве свидетельствовал о первобытном их состоянии, но он в то же время обусловил глубокую и многообразную разработку в устном народном творчестве видов и жанров литературы и искусства, а также техники исполнения.

Вторым свойством казахского народного творчества, по необходимости выполнявшего столь многообразные функции, явилась его точная и отчетливая идейная направленность, зачастую даже с элементами утилитаризма. Свадебная песня должна была научить, как жить в семье, богатырское сказание – представить идеал поведения мужчины и воина и помочь бороться с врагом; речь бия – обвинить или оправдать подсудимого, сказка о животных – раскрыть их свойства и научить с ними обращаться. И, наконец, третье: при том большом значении, которое устное творчество имело в повседневной жизни народа, оно было призвано прежде всего воспитывать, учить, и оно по-своему выполняло это задание, подчиняя ему все изобразительные средства, систему идей и образов.

Из этого вовсе не следует, что учило народное искусство некоему вневременному, неизменно-положительному для всех времен и народов абстрактному идеалу. Отнюдь, оно учило в зависимости от идеологии своего времени и среды. Но независимо от того, была ли в каждом конкретном случае объективно верной направленность произведения искусства, его непосредственная связь с жизнью и практической деятельностью людей в устном творчестве казахского народа по большей части оставалась крепкой. Искусство не просто развлекало, а участвовало в жизненной борьбе.

Это с особой силой сказывалось в народном творчестве XIX-XX веков, когда получил широкое развитие жанр исторической песни, повествующей о конкретных событиях народной жизни: восстаниях, войнах, бедствиях. Эти песни служили сильным средством политической агитации и пропаганды. Трудно сказать, в какой мере и в каком количестве несло в себе устное народное творчество те «элементы реализма», над которыми иронизирует акад. Виноградов (см. «Вопросы литературы», 1957, N 9). Вряд ли можно отрицать наличие этих элементов реализма в народном творчестве, равно как и ставить это наличие в прямую связь с демократическим или аристократическим характером устного поэтического произведения. Мне думается, что главная беда текстов, критикуемых Виноградовым, не в том, что они говорят о пресловутых элементах реализма, а в том, что авторы видят их не в образе-обобщении, а в точной передаче фактов жизни. А это уже скорее фактография, чем реализм. Но так или иначе, а казахская народная поэзия подарила письменной литературе, зародившейся в конце XIX века и получившей широкое жанровое развитие уже после Октября, богатую традицию, – традицию четкой идейной и целевой направленности поэтического произведения; непосредственной близости к жизни и ее конкретным интересам; поучительности, подчиняющей своим требованиям все компоненты художественного произведения и, наконец, широкую и многообразную разработку видов и жанров поэтического творчества.

Мы привыкли понимать под устной традицией восточных литератур традицию главным образом стилистическую, так называемую «восточную пышность»: устойчивую метафору, условные речевые обороты и т. п. Но это лишь часть, и притом далеко не первостепенная часть, этой традиции. Поэтому и застарелая проблема «борьбы с восточным формализмом» встает перед исследователем и критиком в ином свете. Прежде чем бороться с «восточным формализмом», надо отделить в древневосточной литературе, равно как и в устной традиции, пшеницу от плевел, животворные устои, помогающие формированию новой народной литературы социалистического реализма, от устаревших формальных приемов, непригодных для выражения новых чувств, образов, понятий и тормозящих поэтому рост этой литературы.

Нужно сказать, что устная традиция казахского народного творчества оказалась настолько жизнеспособной и разработанной, что она естественно и органично вошла и в письменную литературу, которая возникает во второй половине прошлого века и связана с именами великих просветителей казахского народа: офицера русской службы и выдающегося ученого-публициста Чокана Валиханова (1837 – 1865), педагога – автора первых казахских школьных учебников и хрестоматий и первых опытов художественной прозы Ибрагима Алтынсарина (1841 – 1889) и великого поэта, философа и просветителя Абая Кунанбаева (1845 – 1904).

Творчество первых казахских писателей берет свое начало из трех источников: древневосточной поэзии, у которой они наследуют высокий стиль и философичность; народного творчества казахов, откуда идет близость к жизни, поучительность, образное богатство, и русской классической, в особенности революционно-демократической литературы, решающее влияние которой выражалось в четкой демократической направленности и целеустремленности творчества, широте взглядов и, реалистической конкретности образов и художественных средств.

Особенно характерен в этом смысле Абай. Начавший свой творческий труд в глухую пору в патриархальной степи, когда в нее еще едва проникали элементы капиталистических отношений, стоя в центре общественных противоречий своего времени, он начал творить сначала устно, как любой народный акын, и его первые произведения долго оставались не выделенными из фольклора. Лишь в возрасте сорока лет он впервые подписал свое стихотворение, а напечатанными при его жизни оказалось не более десяти. Но теперь, когда собрано и издано богатое литературное наследство Абая, мы видим, как последователен его творческий путь – от подражания древневосточным образцам к овладению традицией русской классики и революционно-демократической мыслью, пришедшими к нему через русских ссыльных, через приобщение к городской жизни.

Мы видим, как много дала Абаю русская литература и как мыслителю-демократу, и как поэту-художнику. Он первый воспел в своих стихах труд, и в частности труд земледельца. Он разоблачал богатого за его жестокость, излишества и праздность, сказал скорбное слово об участи своего забитого и темного народа, поставил вопросы нравственности и морали в тесную связь с социальными проблемами.

Как художник, он безмерно обогатил изобразительные средства, введя в них реалистический портрет и пейзаж, которые в народной поэзии встречались у казахов в виде исключения. (Иные исследователи считают даже, что их в устном творчестве казахов не было вовсе, но это неверно.)

Но все это, привнесенное Абаем в родную литературу извне, служило ему для наиболее убедительного и полного развития национальной традиции казахского народного искусства.

Четкая целенаправленность и жизненная заданность – основная характерная черта его творчества. Тенденция открытого поучения остается у него главенствующей и даже в жанровом отношении – толгау – его любимая поэтическая форма. Только это толгау у Абая не просто рассуждение, а поучение, даваемое через яркий художественный образ лирического героя.

О таких наших народах, как казахский, мы говорим, что они, минуя развернутую стадию капиталистического развития, перешли непосредственно от феодального строя с пережитками патриархальщины к строительству социалистического общества.

Великая Октябрьская революция совершила крутой переворот в жизни казахского народа. Если перед революцией только весьма немногие люди казахской степи начинали приобщаться к общерусскому революционному движению, то Октябрь всколыхнул самые широкие и глубинные слои народа и поднял вчерашних бесправных батраков и бедняков к революционному, историческому творчеству. Но переход непосредственно к социализму наложил печать своеобразия на все развитие казахского общества и его бурно растущую в условиях ленинской национальной политики культуру – литературу и искусство.

Казахский писатель и ученый-литературовед, академик Мухтар Ауэзов в своем докладе о 40-летии Октября поставил вопрос о том, что же означает для казахской литературы и искусства этот непосредственный переход от феодализма к социализму? И правильно ответил, что, миновав стадию капиталистического развития, казахский народ вместе с тем миновал и то зло, которое несет капитализм. В литературе, в частности, казахи миновали связанный с загниванием капитализма этап упадка в искусстве. Декадентские течения коснулись казахской литературы лишь как бы мимоходом, в творчестве отдельных представителей реакционных кругов, немногочисленных поэтов феодального байства, буржуазных националистов.

Возрождение казахского народа, его экономики и культуры, начавшееся после Октябрьской революции, вызвало к жизни всестороннее и быстрое развитие литературы, всех ее видов и жанров. Эго развитие происходило в тесной связи с развитием народной жизни и литературы всего советского народа, под усилившимся влиянием литературы русской.

Таким образом, своеобразие формирования казахской советской литературы в том и состояло, что она находилась в непосредственной близости к народной жизни и устному поэтическому творчеству народа, с одной стороны, и в условиях усилившегося влияния самой передовой, революционной в мире русской классической и советской литературы.

Казахская нация, впервые получившая свою самостоятельную государственность после Октября, сформировалась как нация социалистическая. И реализм в казахской литературе складывался как реализм социалистический. Критического реализма, вполне сложившегося как метод, в казахской литературе не было. Законченным мастером критического реализма можно было бы назвать великого поэта и просветителя Абая, создавшего образы врагов народной жизни потрясающей разоблачительной силы. Но его творчеству были в значительной мере свойственны элементы своеобразной романтики будущего, характерные и для творчества русских революционных демократов (Белинского, Чернышевского), у которых во многом учился Абай. У Абая она, эта романтика будущего, выражалась в его просветительных идеалах, которые он высказывал в своих стихах в открытой форме, создавая образ передового человека, положительного героя, стать подобным которому должен стремиться каждый человек. Таково же было и творчество первого казахского прозаика Ибрагима Алтынсарина. Эту тенденцию поучительности, воспитательной задачи, воспринятую Абаем и Алтынсарином из народного творчества и из творчества русских революционных демократов, тенденцию близости к народной жизни и служения искусства интересам жизни, унаследовали после Абая и Ибрагима Алтынсарина и другие предреволюционные казахские писатели-демократы. Такие, например, как Испандиар Кубеев, автор первого казахского романа в прозе «Калым», посвященного борьбе за свободу женщины, продававшейся в прежнее время мужу за выкуп скотом.

Но особенно сильно и стремительно растет эта традиция в пореволюционные дни у основоположников советской литературы.