Существует ли австрийская литература?

Robert Blauhut, Österreichische Novellistlk des XX Jahrlronderts, Wien, 1966, 410 S.; Kurt Adel, Geist und Wirklichkeit, Vom «Warden der österreichischen Dichtung, Wien, 1967, 468 S.

Вопрос, казалось бы, вполне риторический. Однако он до сих пор вызывает споры. Привычки называть всю немецкоязычную литературу немецкой держатся еще многие. Называют же немецкими композиторами австрийцев Моцарта и Бетховена! Между Австрией и Германией не пролегает океан, как между Соединенными Штатами и Англией. Австрийская и немецкая (как и немецкоязычная швейцарская) литературы складывались и развивались в тесном контакте и взаимопроникновении. Контакт облегчался единством языка, территориальной близостью. Нередкие перемещения литераторов из одной страны в другую почти всегда осуществлялись беспрепятственно. Поэтому отделение этих литератур друг от друга в некоторых конкретных случаях представляет собой весьма нелегкую задачу. Об этом свидетельствует, в частности, вышедший у нас четвертый том «Истории немецкой литературы», в котором содержится очерк творчества Рильке. А ведь хорошо известно, что поэт родился и умер как австрийский подданный, провел большую часть жизни на территории Австро-Венгрии, даже служил в австрийской армии и т. д. Отступление от национального критерия, сделанное для Рильке, порождает недоуменные вопросы: почему бы тогда не включить в историю немецкой литературы творчество Кафки или Тракля?

Большая четкость в вопросе о «национальных границах» в литературе – требование научной взыскательности и строгости. Это и дань уважения культуре каждой отдельной страны.

Споры о том, существует ли австрийская литература, до сих пор почти не выходили за стадию журнальной полемики. А между тем необходима подробная, научно аргументированная история австрийской литературы.

Книга Курта Аделя – серьезная попытка, предпринятая в этом направлении. Основательная в смысле приведенных фактов, но, увы, не методологии. По существу труд К. Аделя носит скорее справочный характер. Это местами скучновато-педантичный, местами оживленно комментируемый перечень историко-литературных фактов, из которого, по мысли автора, читатель должен вынести представление «о становлении австрийской литературы» (таков подзаголовок исследования). Становление – термин достаточно расплывчатый. Автор понимает его в гётевском, морфологическом смысле – как рост некоего древа литературы. Очевидная цель работы – составить точную и по возможности подробную опись всех стволов и листочков этого древа. Научная ценность такого труда несомненна. Однако вопрос о комплексе явлений, позволяющих положительно утверждать существование австрийской литературы, отличной от литературы немецкой или швейцарской, остается открытым. Его подменяет ряд постулатов, формулируемых в предисловии, – малоубедительных, а частью просто неверных. Особенности австрийской духовной культуры, и в частности литературы, определяются, по К. Аделю, тем, что Австрия «сохранила католическую веру, поддерживала о Испанией и Италией более тесные отношения, чем с Францией и Нидерландами, по-особому относилась к императору, бывшему одновременно ее земельным князем, находилась в постоянной опасности нападения с юго-востока, надежду на защиту от которого естественным образом связывала с идеей империи, церкви, Европы…».

Самый материал исследования легко опровергает эти теоретические построения К. Аделя. Его гипотеза об особой роли католической церкви в становлении духовной культуры Австрии не выдерживает проверки фактами. При всех своих явных симпатиях к католицизму и католическому К. Адель вынужден признать, что первоначальный толчок развитию австрийской литературы дал венский народный театр, достигший расцвета в эпоху «просвещенного абсолютизма» в конце XVIII столетия, когда были вытеснены с влиятельных позиций иезуиты и «веселой Вене» так по душе пришелся острослов и насмешник Ганс Вурст – австрийская разновидность Арлекина. Католицизм же если и влиял на духовную жизнь Австрии, то как тормоз, а не стимул. Он долгое время препятствовал развитию характерных для Австрии традиции смеховой культуры, которая на протяжении столетий существеннейшим образом определяла лицо, манеру и стиль ее литературы – от народного театра до современного гротескно-сатирического романа, от Абрахама и Санкта Клара до Ганса Карла Артманна. Именно в этих традициях следовало искать истоки австрийской литературы. Исследователь, ориентирующийся на католический пуризм, не мог не оказаться бессильным перед всепоглощающей стихией безудержного гротеска, столь близкого живому темпераменту австрийцев, столь характерного для созданной ими литературы. Понимание этих явлений, предложенное в работах М. Бахтина, было бы здесь, пожалуй, наиболее уместно, однако для К. Аделя оно, разумеется, неприемлемо.

Католические симпатии, выдающие в К. Аделе ученика Фридриха Хеера, известного медиевистам своей работой «Восход Европы», сказались и на пристрастных оценках, данных в работе отдельным писателям и произведениям (Штельхамеру и Верфелю, например). Вместе с тем заслуживает внимания характеристика некоторых явлений и фактов австрийской литературы, которые прежде оставались незамеченными либо слабо изученными. К таковым следует отнести оценку деятельности писателя XIX века Р. Хамерлинга, а также поэзии Г. Хинтерлейтнера (1916 – 1942). Интересен очерк о философской литературе Австрии XX века – Кольбенхайере, Касснере и особенно Рудольфе Штейнере в связи с его влиянием на экспрессионистов.

В то же время в столь обширном труде, содержащем сотни имен и названий, парадоксальным образом отсутствуют имена Маха, без которого невозможно понимание философской сущности австрийского импрессионизма, и Витгенштейна, равно как и других членов венского неопозитивистского кружка, идеи которого нашли благодатную почву в современной австрийской литературе (Польгар, Зайко, Додерер и др.). Из чисто литературных упущений самым существенным следует признать отсутствие в персоналиях книги Альфреда Керра – законодателя мод в австрийском театре начала нашего века, маститого критика, к мнению которого прислушивались Музиль, Блей, Краус и другие видные писатели.

Значительный недостаток исследования – слабое использование работ предшественников. Вопрос о специфике австрийской литературы еще действительно не изучен. Но к нему в той или иной связи обращались Бар, Гофмансталь, Брох, Музиль и многие другие литераторы, у которых современный исследователь мог бы найти немало разумных суждений. Так, нам представляется в высшей степени интересным наблюдение одного из крупнейших австрийских романистов, Германа Броха, относительно популярности в австрийской литературе гротеска и сатиры и то обоснование этого факта, которое он дал в своем этюде о Гофманстале. «Сатира по природе своей всегда есть полемика, а в более широком смысле – всегда политика» ¹. Действительно, есть большой резон в том, чтобы связывать австрийскую сатиру новейшего времени с особенностями политического развития этой страны. Откликом на полицейский режим Меттерниха были комедии Раймунда и Нестроя. Распад Австро-Венгерской монархии дал пищу сатирическим обобщениям Музиля и Крауса. Нынешнее общественное устройство Австрии стало предметом язвительнейшей сатиры Додерера и Эйзенрейха. К сожалению, этот аспект – один из важнейших, если не важнейший в австрийской литературе – почти полностью выпал иа ноля зрения К. Аделя.

Работа Роберта Блаухута ставит своей целью наглядно продемонстрировать достоинства и достижения австрийской литературы. Она отличается более узкими рамками – одного жанра и одного века. Несмотря на это, перед ее автором стояла задача чрезвычайной сложности: дать в сравнительно небольшой по объему работе обзор почти пятисот новелл, не ограничиваясь пересказом содержания, но стремясь к глубокому критическому анализу. Эмпирическую часть своей задачи Р. Блаухут выполнил хорошо, можно было бы сказать, безупречно, не будь выпущены из доля зрения Густав Мейринк и Альберт Эренштейн, которые заслуживали разбора, во всяком случае, не в меньшей степени, чем Вертхаймер или Адриан. За исключением этих двух белых пятен панорама австрийской малой прозы дана с исчерпывающей полнотой.

Новелла для Р. Блаухута – лишь рабочий термин. Автор не делает различий между собственно новеллой, рассказом, анекдотом, шванком, Этюдом, мотивируя это крайней неустойчивостью жанров в современной литературе, появлением смешанных форм. Думается, как собиратель прецедентов, а не теоретик, он имеет на это право, ибо в противном случае всякие претензии на энциклопедичность оказались бы заведомо неосновательными.

Книга Р. Блаухута радует стремлением вскрыть философские истоки творчества отдельных писателей, а иногда социальные корни целых литературных групп (наиболее убедительно это сделано по отношению к так называемым «регионалистам»). К несомненным достоинствам книги должно быть отнесено и то, что она вбирает в себя опыт предшествующей критики, содержит регулярные ссылки на документально зафиксированные авторитетные мнения. Чаще других называются имена Франца Блея и Крауса, Керра и Фриделля, что вполне оправдано, – как раз эти авторы составляют наиболее серьезный отряд австрийской критической мысли. Удачно пользуясь их отдельными формулировками, определениями, а иногда просто словечками (например, «филигранит» – так назвал Блей прозу Альфреда Польгара), Р. Блаухут тем самым как бы продляет жизнь произведениям критической литературы, которая часто менее долговечна, чем литература художественная.

Вместе с тем работа Р. Блаухута не лишена существенных недостатков – неизбежных, вероятно, когда за подобный труд берется один человек, а не коллектив. Свой прекрасно собранный эмпирический материал исследователь расположил, на наш взгляд, не лучшим образом. Вся литература распадается у него на две части, развивающиеся «параллельной акцией» (выражение заимствовано из романа Музиля «Человек без свойств»), – традиционный реализм, развертывающийся, как правило, в провинции (отсюда а «регионализм» – термин хоть и неудачный, но в устах Р. Блаухута отнюдь не ругательный), и «модернизм» в столицах. Уже в этом незатейливом делении литературы на две неравные части Р. Блаухут выказывает немало наивности. Не мудрствовал он и над схемой развития «модернизма» (в который зачисляются и Стефан Цвейг, и Верфель, и даже Рот с Чокором): 1900 – 1920 годы – «импрессионизм», 1920 – 1940 – «экспрессионизм»И 1940 – 1960 – «окончательная победа импрессионистического мироощущения благодаря триумфу «миниатюристов» и их последователей».

Р. Блаухут молчаливо отвергает общепринятые определения импрессионизма и экспрессионизма, игнорирует понятия, прочно вошедшие в критико-литературный обиход (такие, как «венская школа», например), выдвигая свои, большей частью сомнительные. Главе, в которой разбирается творчество группы писателей, объединившейся вокруг Шницлера и Бара, он дал название «Мир Анатоля» (Анатоль – герой одноименной пьесы Шницлера, легковесный денди, хамелеонствующий прожигатель жизни). Импрессионизм у него распадается на «трансцендентную символику» (приблизительная аналогия – русский символизм) – Рильке, Гофмансталь, Касснер, и «имманентную символику» (акмеизм) – Гинцкей, Браун, Вид. Понятие экспрессионизма лишено всякого конкретного содержания и временно´й привязанности; к экспрессионистам вместе с Кафкой причислены Брох, Музиль, Герцмановский-Орландо, Гютерсло, Додерер, Зайко, в то время как истинные экспрессионисты Верфель, Перуц, Брод, Урцидиль вместе с Ротом, Блеем, Хорватом, Лернет-Холения образуют группу с причудливым названием «Янусоголовая новеллистика». У «миниатюристов» еще более широкий диапазон: в их ряды входят несколько поколений писателей – от Альтенберга до Артманна и Айхингер. Эта группа выделена по формальному признаку, в то время как все остальные – по идейному, мировоззренческому.

Писатели, вступившие в австрийскую литературу в послевоенное время, – Фрид, Линд, Крофтнер, Дор, Эбнер, Леберт, Бахман, Эйзенрейх, Бернгард, Томан, – названы «обретенным поколением», по признанию автора, «в противовес потерянному поколению 20-х годов». Устойчивость и смысл это поколение, полагает Блаухут, обрело в языке, поставленном над природой, то есть действительностью, – не без очевидного влияния венского неопозитивистского кружка. Фетишизацией языка грешил не только упомянутый кружок, но и его могучие оппоненты Карл Краус и Фердинанд Эбнер. Тайны ремесла, загадки языкового мастерства действительно завораживают многих молодых писателей и в наше время. Но разве к ним сводится «Волчья кожа» Леберта и «Чем мы живем и отчего мы умираем» Эйзенрейха, «Ундина» Бахман и «Фуга смерти» Целана? О проблеме ответственности писателей за историю – животрепещущей для всех них – Р. Блаухут не говорит ни слова.

С большей симпатией он относится к «регионалистам», следующим заветам традиционного реализма и разрабатывающим преимущественно «деревенскую» тему. Их творчество он считает «подножием» искусства, к которому оно неизбежно возвращается после самых смелых экспериментов. Это искусство представляет собой, по Р. Блаухуту, «социологический феномен: во-первых, его предмет – изображение социальных отношений; во-вторых, оно обращено к широким социальным слоям читателей, которых намерено воспитать, просветить, развлечь; в-третьих, оно не забывает о социальном аспекте и в сфере эстетики, то есть заботится о доступности и понятности». Поэтому оно охотно пользуется всякого рода клише: мужчина – женщина – ребенок, мужчина – женщина – мужчина, женщина – мужчина – женщина и т. д. Поэтому выбор героя здесь восходит, как правило, к фольклорным традициям: студент (школяр), солдат, монах, крестьянин, помещик, сельский врач, сельский священник, бродяга, мошенник и т. п. Более всего Р. Блаухута привлекает, что «регионалисты» близко держатся жизни, понимаемой нередко как чудо, разлитое в природе божество (таков пантеизм Макса Мелла, которого он считает наиболее выдающимся талантом среди них).

Для человека, много лет занимающегося изучением творчества крупнейшего представителя австрийского критического реализма XIX века Штифтера, понятно стремление поощрить традиции этого направления в нашем столетии, однако, на наш взгляд, Р. Блаухут излишне сужает рамки этого метода, исключая из него «переболевших» модернизмом Рота, Музиля, Крауса, Верфеля и других крупных писателей, без которых практические достижения австрийского реализма XX века выглядели бы весьма скудно. Ведь Штессль, Бодмерсхоф, Барч, Шенгерр, Фуссенеггер, Тумлер, Прерадович, к которым апеллирует критик, не достигают даже, в общем-то, не очень высокого уровня Розеггера и Давида, значение которых для XIX века во многом исчерпывается рамками национальной литературы. К тому же нельзя забывать о том, что в годы испытаний и выбора – в годы пресловутого «аншлюса» – многие из «регионалистов» поставляли свое «здоровое» искусство на службу нацизму, в то время как те, кого Блаухут именует «модернистами» – Рот, Брох, Музиль, Верфель, Польгар, Краус, – были его непримиримыми врагами.

Обе книги представляют собой заметное явление в литературной науке Австрии. В то же время их появление неожиданно приобрело острый политический смысл, ибо эти книги – весомый аргумент против измышлений «нового Адольфа» фон Таддена и его последышей неонацистов, в программе которых есть специальный пункт, прямо отрицающий существование не только австрийской культуры, но и австрийской нации вообще. Рост национального самосознания австрийского народа – значительный барьер на пути бредовых неофашистских притязаний. Этому росту способствуют мастера австрийской культуры. Об этом свидетельствует усиленное внимание к национальным классикам в репертуаре Бургтеатра и других австрийских сцен, деятельность венской и зальцбургской филармонии, направленная на популяризацию произведений отечественного музыкального искусства, демократизация ведущих органов австрийской интеллигенции – журналов «Литератур унд Критик» и «Нейес Форум». Об этом же свидетельствуют усилия австрийских литературоведов по созданию истории своей национальной литературы. За последние годы в этом направлении проделана большая работа. Вышли в свет обстоятельные исследования творчества Грильпарцера, Раймунда, Нестроя, Крауса, Тракля, Гофмансталя, Броха, Музиля. Изданы полные собрания сочинений этих писателей. Подготавливается к печати четырехтомная антология австрийской литературы по жанрам; первый – посвященный драме – том, вышедший в прошлом году, убедительно демонстрирует блестящие академические достоинства этого начинания. Австрия, как видно, намерена отказаться от недоброй славы мачехи по отношению к своим талантам. Новые исследования Аделя и Блаухута также свидетельствуют об этом.

1. H. Broch, Hofmannsthal und seine Zeit, Bern, 1964, S. 5.[↩]