Страницы старого календаря
1
– Как там живет Машенька Куприна? – громко спросил наш ответственный редактор Алексей Сурков, вернувшись только что из Парижа в 1945 году.
Оказывается, этот вопрос задал ему в Париже Иван Бунин.
Машенька Куприна – Мария Карловна Иорданская (редактор отдела информации «Литературной газеты») – сидела в общей проходной полутемной комнате напротив двери, через коридорчик ведущей на улицу. В самом темном углу.
Два маленьких окошечка в этой комнате были в противоположной стороне, там сидели технические секретари, стояли впритык друг к другу два стола, а на них – телефоны (тоже два), которые непрерывно звонили.
Столик Марии Карловны стоял у застекленных библиотечных полок, расположенных углом. Сзади нее в кресле сидела обычно наш библиотекарь, она же – бюро проверки. Многие сотрудники оседали тут, чтобы проверить, посоветоваться, поговорить. Был это шумный, трудовой и даже озорной угол.
Надо сказать, что озорство шло и от самой Марии Карловны, потому что советы редакционные, я помню, она давала самые лихие. Шутила и радовалась шутке.
То была знаменитая женщина своего временя: первая жена Куприна, вторая жена Иорданского, редактора широко известного либерального, демократического журнала «Современный мир». Сама Мария Карловна в течение многих лет была издательницей этого журнала и принимала живое участие в литературной жизни того времени.
Потом, много лет спустя, листая тома писем Горького, я обнаружила ее имя и в сносках, и в примечаниях, и в письмах. И даже прочитала о письме Горького, прямо обращенном к ней: Горький просит ее напечатать в журнале рецензию на появившуюся тогда книгу. В примечаниях сказано, что М. К. Иорданская ответила Горькому 16 февраля 1911 года.
Сейчас она сидит, склонившись над статьей. Седые волосы шпильками заколоты в пучок, на ногах – вытертые суконные боты с металлическими застежками, она в пальто, застегнутом на все пуговицы, кроме верхних, а шея – открыта. На левой руке перчатка, на правой тоже перчатка, но с отрезанными пальцами. Это ее собственное изобретение, она держит ручку и привычно, ловко водит по статье.
Она старше всех в редакции, но почему-то о ее возрасте я подумала теперь, а не тогда. Потому, мне кажется, что было захватывающе интересно все, что она делала и говорила. И лицо у нее – значительное и живое. Глаза молодели от смеха, а смеялась она охотно и часто, благородный умный рот. Иногда мне казалось, что она похожа на Книппер-Чехову – то молодую, то старую, а иногда при случайном повороте лампы в этой полутемной комнате отчетливо проступали ее совсем молодые черты.
Я даже рассказала ей об этом – какой вижу и представляю ее. Она на другой день принесла старую фотографию, и мы обе согласились, что я была права. И обе были очень довольны этим.
Потом она напишет книгу воспоминаний. А сейчас с удивительными подробностями рассказывает о Куприне, Бунине, Леониде Андрееве, Чехове и Горьком. Всех она отлично знала и часто видела.
…Собрались как-то вечером друзья, было много знаменитых людей и среди них – Леонид Андреев. Куприн пришел с опозданием и (как я поняла – из ревности, хотя она не сказала прямо так) содрал скатерть с накрытого к ужину стола. И все-все, все блюда, вина, фрукты, полетело на пол.
Столько еды!
– Вот именно, – подхватила она и стала рассказывать, что стояло на столе.
– Боже мой, с ума можно сойти! – восклицали все вокруг.
А Мария Карловна весело смеялась.
Сейчас я понимаю, что в нашей придавленной длительным недоеданием жизни она не случайно вспомнила этот стол, а я не случайно запомнила его так отчетливо.
Как живет Машенька Куприна? На этот вопрос нельзя было получить от нее прямого ответа. Живет с подругой. А потом я узнала (стороной донеслось), что живет она вместе с первой женой Иорданского, съехались и так живут. И одиночеством повеяло, и тайной, которую я не смогла тогда понять.
Но как было хорошо влететь с мороза в редакцию, открыть дверь и первой увидеть ее в большой комнате за ее столиком, всегда встречающую тебя улыбкой или шуткой. Ее низкий голос, ее веселый смех, ее фраза:
– А вы знаете, какой снег шел, когда Александр Иванович Куприн…
Потом, когда в 60-е уже годы я прочитала книгу ее воспоминаний («Годы молодости»), я подумала, что таких неженских воспоминаний не читала даже у мужчин.
Дело не в том, что я когда-то не смогла разгадать ее тайн, дело в том, что она вообще не считала возможным делиться тайнами ни со мной, ни с будущими своими читателями.
А книга – талантливая, естественная, живая. Подлинные разговоры, реальные встречи, невыдуманные истории. Речи самого Куприна переходят в ее рассказы о нем. Она сама постоянно присутствует в книге и ведет повествование. Они вместе ездят к Чехову, они обсуждают, читают, спорят. Они – в реальном потоке реальной жизни и истории.
Читая книгу, я вспоминала, как когда-то в редакции Мария Карловна говорила о правде в семейных отношениях. Речь шла не о верности и изменах, а о правде в оценке книг и рукописей – она считала, что писатель не может прожить без такой правды у себя дома. И приводила много примеров.
В книге своей она вспоминает, что не понравилось ей когда-то начало «Поединка». Куприн взял и разорвал рукопись. А она собирала ее потом по клочкам, клеила на папиросной бумаге и восстановила все написанное. И изнутри участвовала в творчестве, помогала то незаметно, то активно.
Я надеялась, что, дочитав книгу, узнаю, почему они разошлись. Но нашла скупую фразу о том, что они расстались, но до конца его жизни сохранили дружеские отношения. Это не просто сдержанность, это позиция. И она подкреплена другими эпизодами. Вот один – необыкновенно яркий. Умирала от сердечной болезни ее приемная мать – Давыдова, издававшая журнал «Мир божий», жена знаменитого виолончелиста, директора Петербургской консерватории. Журнал пользовался большой популярностью и печатал систематически Горького, Леонида Андреева, Бунина, Куприна, Мамина-Сибиряка и многих других (потом в течение многих лет он назывался «Современный мир»).
В последнюю ночь жизни Давыдова посадила рядом свою двадцатилетнюю дочь, которой по завещанию оставляла издание журнала, и приказала сжечь все письма писателей. Она сказала: «Письма… Гончарова… брось в камин и как следует размешай золу».
Почему она поступила так? Потому что свято выполняла волю Гончарова, завещавшего это друзьям. Гончаров считал «величайшим неуважением» к памяти умершего, «когда в его письмах роются посторонние любопытные люди…».
Дальше были сожжены и другие письма… Мария Карловна сразу же рассказала об этом Куприну и привела слова Гончарова. Куприн принял сторону Гончарова, но, подумав, добавил, что все, что относится к творчеству, надо сохранять.
Потом в статье о Кнуте Гамсуне Куприн напишет слова, вероятно, навеянные этой историей с письмами: «…нахожу, что лишнее для читателя путаться в мелочах жизни писателя, ибо это любопытство вредно, мелочно и пошло».
Мария Карловна с сочувствием приводит эту фразу, видно, выношенную ими вместе.
2
Вдруг по редакции пронесся крик:
– Женю Пельсон вызывает Поликарпов!
Женя Пельсон – литсотрудник отдела информации, Д. Поликарпов – член редколлегии и оргсекретарь Союза. Но в те времена никто не удивился этому.
Не удивилась и сама Евгения Осиповна. Вытащила пудреницу и припудрила свой маленький носик, стала прихорашиваться, кокетливо и мило улыбнулась всем и отправилась в путь.
Пришла она назад довольно быстро и сообщила, что Поликарпов на нее кричал и ругательски ее ругал. Он встретил ее громогласным вопросом:
– Скажите, какие мои произведения вы читали?
Евгения Осиповна мялась и под грубым его нажимом вынуждена была признаться, что не читала его произведений.
– Тогда почему же вы назвали меня писателем? – снова закричал Поликарпов.
Оказывается, в заметке об обсуждении в Союзе, которую она писала, было сказано, что в прениях приняли участие следующие писатели… И в перечне стояло имя Поликарпова.
Был очень груб, рассказывала Евгения Осиповна, не предложил весть. Потом буркнул:
– Чтобы это больше никогда не повторялось… Это действительно не повторялось.
Поликарпову посылали все статьи, все заметки – в рукописях или гранках.
Иногда в редакции появлялся он сам с толстым портфелем. Сорока (как мне казалось тогда) лет, волосы рыжеватые, зачесаны наверх, узкое лицо, глаза под нависшим лбом, подбородок, резко выдвинутый вперед.
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.