Стилистика и теория перевода
А. В. Федоров, Очерки общей и сопоставительной стилистики, «Высшая школа», М. 1971 («Библиотека филолога»), 195 стр.
Новая книга А. Федорова подводит итог многочисленным исследованиям автора в области стилистики и теории перевода, а также важнейшим трудам в этой области отечественных и иностранных ученых. Имя ее автора хорошо известно всем, кто занимался переводом как теоретик, критик или практик; дело в том, что сам А. Федоров объединяет эти три профессии. За десятилетия творческой деятельности он перевел немало произведений западноевропейской прозы (Гейне, Гёте, Мюссе, Флобер, Мопассан, Пруст и др.), множество книг выпустил под своей редакцией, множество переводчиков обучил основам их ремесла; начиная с 20-х годов, когда вышли в свет первые статьи А. Федорова о переводе стихов, он – вот уже более сорока лет подряд – неутомимо публикует исследования о стилистике и переводе, рецензии, отзывающиеся на теоретические и критические новинки, которые появляются у нас и за рубежом, критические статьи о переводах прозы и стихов. Ни один серьезный автор не проходит мимо его сочинений; на его авторитет опираются, с ним соглашаются, еще чаще спорят, порою весьма темпераментно, – никого он не оставляет равнодушным. А. Федоров один из тех советских филологов, кто высоко поднял престиж переводческого искусства и кто прославил советскую школу перевода, ее практику и теоретическую мысль; он делит эту заслугу с К. Чуковским, совместно с которым сорок лет назад выпустил книгу о переводе; со своими, ныне уже покойными, коллегами по Ленинградскому университету – А. Смирновым, В. Жирмунским, В. Лариным; со своим многолетним оппонентом, в дружеских дискуссиях с которым выкристаллизовывалась истина, – И. Кашкиным.
В новой книге слышны отголоски старых споров. Ушли в прошлое дискуссионные излишества и недоразумения, основанные на неточных формулировках или случайном взаимном непонимании. А. Федоров остался при своей концепции, но она, эта концепция, не отличается ни догматичностью, ни жесткостью, ни претензией на единственность и универсальность.
Центральная идея книги формулирована так: лингвистический аспект изучения перевода – один из возможных аспектов, и он «отнюдь не означает рецептов перевода»; он «требует учета не только общности, но и различий, не только соответствий, но и расхождений между языками и прежде всего предостерегает от механического приравнивания элементов одного языка к элементам другого языка, напоминая о важности, особенно в художественном переводе, соответствий по функциям – и смысловым, и эстетическим, выявляемым в конкретном контексте. При этом их передача предполагает сугубо творческое отношение переводчика к языку, не использование каких-то мифических «готовых» соответствий, заранее кем-то установленных, а инициативу в поисках и выборе нужных средств из неисчерпаемого моря языковых ресурсов» (стр. 37). И далее: «Лингвистическая теория перевода говорит не о тем, что должен делать переводчик в любом отдельном случае, не регламентирует его творчество, а говорит о том, что есть в языке оригинала ив языке перевода и чем переводчик может, но вовсе не обязан, воспользоваться, она говорит прежде всего о возможностях, которые предоставляются ему на выбор или могут натолкнуть его на выбор других возможностей – по аналогии или по контрасту, так что ими репертуар его средств отнюдь не ограничивается» (стр. 37).
Среди многих появившихся за последние годы работ, посвященных вопросам стиля, стилистики и перевода, книга А. Федорова отличается конкретностью и особой широтой. Она привлекает многообразием проблем, стянутых воедино общей задачей: объяснить место понятия «стиль» в филологической науке. Над этой задачей высится еще сверхзадача, относящаяся к методологии научного исследования и обладающая в наши дни особой важностью – воссоединить распавшуюся филологию, вернуть ей былую целостность, примирить две ее области, которые, увы, все более расходятся в разные стороны и уже, кажется, уподобились возненавидевшим друг друга сестрам: литературоведение и языкознание. А. Федоров не устает повторять: «Объединитесь!» С горечью он констатирует: «Наше время – время невиданного ранее сотрудничества наук, порою даже и весьма далеких друг от друга (как языкознание и математика, математика и медицина и т. п.), а в филологии разобщение между ее столь близкими ветвями, как литературоведение и языкознание, еще очень сильно» (стр. 25). Реальным воплощением единства филологии должна стать стилистика; это может случиться именно теперь, надеется А. Федоров, «после того, как достигнут достаточно высокий уровень в изучении других областей филологии и в особенности – языкознания».
Разобщение филологии, и в частности стилистики, имеет действительно губительные последствия. Удалившись от лингвистики, литературоведение теряет точные методы, позволяющие исследовать материю словесного искусства, теряет даже и самое эту материю – на ее долю остаются только сюжеты, темы, концепции, идеи; слово отходит к лингвистике. А языкознание, теряя контакт с эстетикой, порой готово забыть о том, что принадлежит к семье гуманитарных наук, – оно устремляется к методам математики, надеясь приобрести иллюзорную точность и утрачивая по дороге к статистическим вычислениям свойственную ей гуманитарную противоречивость и (спасительную для нее!) неточность. Распря в гуманитарной семье уже имеет последствия катастрофические для обеих сестер, – ее углубление грозит их погубить.
А. Федоров, как теоретик перевода, в свое время немало пострадал от нападок «лингвофобов», которые демонстративно и даже, наверно, из озорного стремления к парадоксу выдвигали такую альтернативу:
«Одни провозглашают, что вначале бе слово, что довлеет оно переводу, – и осуществляют это в своей переводческой практике. Но ведь из этого чаще всего получается поистине машинальное творчество, а может ли быть что-либо противоречивее этих взаимоисключающих понятий?
Другие ищут начало перевода в единстве образной системы произведения и даже во всем творчестве переводимого автора…» 1
Одни – другие… Под еретиками, утверждающими, что «вначале бе слово», разумелся А. Федоров, автор «Введения в теорию перевода» (1953).
Несколько лет спустя появилась статья отнюдь не лингвиста, но поэта-переводчика Льва Гинзбурга, которая так и была озаглавлена: «Вначале было слово» 2.
Как же быть, если в самом деле – «вначале бе слово»? И если слово действительно нельзя отсечь от мысли, темы, идеи, ибо в художественной литературе, а в особенности в поэзии, «содержание» от «выражения» неотделимо?
Не могу здесь не заметить, что в одном пункте я с А. Федоровым не согласен. Он утверждает, что «предметом исследования стилистики является… отношение средства выражения к выражаемому содержанию» (стр. 77). Полагаю, что эту терминологию современного языкознания на художественную литературу переносить не стоит. Стилистика, занимающаяся литературой художественной, имеет своим предметом не «отношение средства выражения к выражаемому содержанию», а словесно-художественный текст как систему. Если же иметь в виду стилистику «лингвистическую», то ее предмет – функционально-речевые стили как системы и взаимодействие этих и традиционно литературных стилей между собой. Во всяком случае, как бы ни формулировать задачи стилистики, я бы остерегся от рискованных теоретико-языковедческих определений; остерегся бы я и от иных параллелей, вроде такой: «В стилистике отказ от изучения роли содержания, от различных форм соотношения с ним языковых средств так же неуместен, как, например, отказ от изучения значений слова в лексикологии» (стр. 77 – 78). Уже говорилось выше, что в речи вообще форма слова и его значение отделены друг от друга как содержание и выражение, форма же в художественном тексте от содержания неотделима, хотя и не составляет с ним тождества, так что параллель с лексикологией неточна.
Не согласен я с А. Федоровым и тогда, когда он принимает предложенную В. Виноградовым классификацию: будто бы существуют две разные стилистики – лингвистическая и литературоведческая, и будто бы первая в свою очередь подразделяется на: а) собственно лингвистическую стилистику и б) науку о языке художественной литературы. Зачем это деление? Ведь и сам А. Федоров видит в стилистике залог возрождения утраченного филологического единства, зачем же раскалывать и ее? А. Федоров возражает против концепции Ю. Сорокина, подразделяющего стилистику на аналитическую и функциональную; а почему он, собственно, возражает? «Аналитическая» – то есть изучающая стилистические ресурсы, содержащиеся в языке; «функциональная» – то есть изучающая функционирование этих ресурсов в речи и художественном тексте; в сущности, это не две стилистики, а два аспекта одной. Разве это не почти то же, что «лингвистическая» и «литературоведческая»? Ну, а для чего еще третья наука – «наука о языке художественной литературы»? В. Виноградов так и не доказал ее необходимости, ее специфики, особости ее предмета (недаром В. Жирмунский не раз заявлял о своем с ним несогласии).
В рецензии нет места для того, чтобы излагать развернутые теории; могу только сказать, что в этой гипотезе – «трех штилистик» – мы до сих пор не слишком нуждались, да и А. Федоров, много писавший в разных аспектах о стиле, обходился без нее (например, в книге «Язык и стиль художественного произведения», 1963).
Впрочем, даже и в рецензируемой работе теория «трех штилистик» ничего не определяет – автор излагает ее, но не в этом смысл и новизна его книги, В ней рассматриваются соотношения общей и сопоставительной стилистик – и теории перевода, изучаются – высшей степени конкретно и убедительно – признаки стиля, а также черты «стилистического явления» (стр. 67 – 71); относительно последнего А. Федоров выдвигает важнейшую мысль: «Стилистическое явление возникает в результате взаимодействия общего и частного, целого и отдельной его части, отдельного элемента, органически связанного с другими элементами, и – через них – с целым» (стр. 70). Принципиально важен раздел о сочетаемости слов и учении о тропах, – последнее автор справедливо полагает «едва ли не самым архаическим по своим традициям разделом стилистики как части поэтики» (стр. 80- 81). Сказанное относится к двум большим общетеоретическим главам. Затем следуют еще четыре главы более частного характера, но увлекательные и, во всяком случае, совсем новые по теме, материалу, истолкованию. В меньшей степени это относится к главе «Эксперимент в стилистике», в большей – к главе «Стилистическое явление в плане сопоставительного исследования», которая вся направлена на то, чтобы наглядно показать невозможность при переводе стандартных решений, «формализации лексических соответствий»; особенно замечательна подглавка, названная «Смысловая многоплановость слова и вопрос о сочетаемости в разных языках». Здесь автор размышляет о возможности воссоздать в переводе многозначность слова и многоплановость литературного произведения. Как часто поливалентность теряется! Сочетание «мертвые души» по-русски относится к помещикам и чиновникам, утратившим «душу живую», но сохраняет и смысл юридического термина – «умершие крестьяне» (стр. 131); в переводах на все европейские языки сохранен смысл иносказательный, но утрачен юридический, – Поливалентность уступила место плоской однозначности. То же показывает автор и на горьковских заглавиях – «В людях», «Дело Артамоновых», «На дне». Глава завершается выводом о необходимости поиска «нужных слов… путем последовательного расширения круга синонимических элементов» (стр. 140) и, в связи с этим, о потребности в больших двуязычных словарях разнообразных свободных сочетаний, в том числе метафорических; вывод этот давно назрел – словарей у вас вопиюще мало и прогресс в области перевода этим тормозится.
Весьма проблемна глава «Вопросы синхронии и диахронии в сопоставительной стилистике и в теории перевода», – она посвящена, собственно говоря, воспроизведению исторической дистанции при переводе. Так, прозу Рабле на русский можно переводить тремя разными методами: воссоздавая по-русски тот текст, который 1) воспринимали французские читатели XVI века, 2) воспринимают современные нам французы (принцип исторической стилизации), 3) пользуясь методом языковой модернизации. «Подобный принцип, – замечает А. Федоров, – отвечает тенденции максимального приближения текста перевода к нынешнему дню» (стр. 151). Можно полагать, что академический ученый, почтенный университетский профессор сердито осудит такое легкомысленное обращение с древним оригиналом; ничего подобного! А. Федоров сдержанно, но несомненно дает ему свое благословение: «Несмотря на возникающее при этом формальное несоответствие, даже иногда и противоречив исторической перспективе, не следует торопиться с выводом о полной функциональной неоправданности и о всегдашней непригодности такого принципа в целом» (стр. 151). И больше ни слова. А я добавлю: это метод Б. Пастернака и, скажем, Л. Гинзбурга. Объявлять его неоправданным, незаконным, непригодным – поздно, а все же некоторые литературные староверы это делают. А. Федоров понимает его равноправие с другими, академически признанными методами.
Последняя глава – «Индивидуальный стиль автора и случаи писательского двуязычия» – посвящена весьма специальной теме, любопытной, но в рецензируемых «Очерках» не обязательной. Впрочем, книга А. Федорова подкупает композиционной свободой, живостью и оригинальностью подзаголовков. Несмотря на эту свободу, она концептуально закончена и выводы ее вполне отвечают пестрому, но и цельному содержанию глав-очерков. В этих выводах говорится о принципе переводимости, сложившемся в теории перевода, и о соответствующем ему в стилистике принципе сопоставимости; о стилистике как части общего языкознания, с одной стороны, и поэтики – с другой…
Для современной филологии книга А. Федорова – явление значительное. Она собирает в один фокус проблемы эстетические, языковедческие, переводческие, стилистические. Она отстаивает единую филологию. Расщепление науки на отдельные малые направления – процесс неизбежный и прогрессивный. Но иногда «необходимо оглянуться и окинуть взглядом всю эту раздробившуюся науку в целом. Забыть о ней – значит почти что утратить смысл ее существования.
е. Ленинград