Стихотворение и песня

Известно, что театр иногда доделывает, дорабатывает пьесу совместно с автором. На репетициях актеры, умудренные жизнью художники, читают так, как им удобнее, исправляя, дополняя автора (разумеется, с его ведома) или прося сделать это его самого. Автор часто бывает благодарен им за это. То есть они создают не только спектакль, но и пьесу. Такое возможно, когда театр одного – высокого! – уровня с драматургом, даже в чем-то выше, опытней, профессиональней его.

Похожее происходит и в песне.

Поэт всегда хочет, чтобы его стихи стали песней, и не всегда понимает, почему это невозможно. Но, чувствуя, что стихи порою сложны, чтобы свободно петься, некоторые поэты, работая над песней, переходят на несвойственный им тон: так иногда взрослые разговаривают с детьми – не как с равными, а сюсюкая, подлаживаясь под них.

Самый счастливый случай – это когда берется стихотворение, целиком, как есть, кладется на музыку и естественно становится песней. Таким редчайшим, удивительным свойством обладает поэзия М. Исаковского. Едва ли не каждое его стихотворение, даже длинное («Враги сожгли родную хату»), делалось песней – в полном значении этого слова, то есть ее знали и пели все.

Но вот Л. Твардовский, великий поэт, глубоко народный, рассказывал мне когда-то, что в 30-е годы, перебравшись в Москву, он очень желал, чтобы на его стихи появилась известная песня, но ничего не получалось. Александр Трифонович с легкой усмешкой заметил, что был еще особо заинтересован в этом, так как за песни тогда хорошо платили, что было для него в то время обстоятельством немаловажным. Но конечно, не только это. Перед ним был пример стремительного песенного успеха его земляка и друга, да и, помимо всего прочего, ему самому хотелось слышать свое слово слившимся с жизнью народа.Причины неисполнения этого его желания ищут обычно в особенностях стиха Твардовского.

Конечно, его стих густ, насыщен деталями и подробностями, музыке как бы некуда втиснуться, он часто слишком длинен (для песни), повествователен и т. д. Все это так, но уверен, однако, что просто не нашлось композитора или исполнителя, который бы разглядел песню в стихах Твардовского, сумел ее там найти.Разве некрасовские «Коробейники» песня? Нет, это поэма. Но ведь кто-то выбрал из нее песню. Дума «Смерть Ермака» К. Рылеева тоже поется не целиком. Время и художественный гений народа отсекают все лишнее, исправляют даже абсолютно точные, но не вполне удобные или понятные в пении строки. Так, у Ф. Глинки сказано:

Не слышно шуму городского,

В заневских башнях тишина!

«Заневские башни» – это Петропавловская крепость. А в песне поется: «За Невской башней тишина». Не так точно, но более бесхитростно, наивно, что для песни тоже не последнее дело.Следует заметить, что некоторые практические предложения композиторов коробят, отпугивают поэта, так как касаются не сути, а лишь таких вещей, как ударение, стихотворный размер вещи и т. п.

– Мне не хватает куплета!

Но поэту «хватает». Ведь для него это вполне законченное произведение. Что тут делать?Бывают курьезные, даже дикие случаи.Среди прочих у меня есть два весьма коротких стихотворения, оба без названия.

По горным кряжам, вырубкам

и долам,

На краткий миг склоняясь

над ручьем.

Шагал я с неудобным

и тяжелым

Противотанковым ружьем.

В ночи ориентируясь

по звездам,

Пуская ввысь махорочный

дымок,

Привык себя считать я очень

взрослым, –

Иначе б это выдержать

не смог.

Я спал, постелью хвойною

исколот.

Горело натруженное плечо…

Лишь в тридцать лет я понял,

что я молод.

Что сорок – тоже молодость

еще (1956)

И второе (1966):

Резко озаренные луной,

К дому поднимаются ступени.

И царит над скатертью льняной

Ворох фиолетовой сирени.

Над водою дремлют невода,

И вода качается устало.

Не смогу поверить никогда,

Чтобы вовсе этого не стало.

Жизнь, свершая свой

прекрасный путь,

Этому не может покориться!

Но чуть-чуть внимательнее будь:

Многое уже не повторится

Что есть общего в этих двух, написанных с десятилетним интервалом, стихотворениях, кроме того, что они принадлежат одному автору? Размышления о жизни? Но ведь они совсем разные по мысли и настроению.И вот я получаю авторский сборник харьковского композитора Даниила Хоптия. С нотами. И там есть песня на мои стихи, вернее, утверждается, что на мои. Называется она «Пути фронтовые»:

I

По горным кряжам, вырубкам

и долам,

На краткий миг склоняясь

над ручьем.

Шагал я с неудобным и

тяжелым

Противотанковым ружьем.

Припев:

Над водою дремлют невода,

И вода качается устало.

Не смогу поверить никогда.

То, что было, этого не стало.

2 раза

II

И в ночи ориентируясь

по звездам,

Пуская ввысь махорочный

дымок.

Привык себя считать

я очень взрослым –

Иначе выдержать не смог.

Припев.

III

Я спал, постелью хвойною

исколот,

Горело натруженное плечо…

И в тридцать лет я понял,

что я молод.

Что в сорок – молодость

еще.

Припев.

И это издано. Правда, не типографским способом, а на стеклографе. Но под грифом «Творческое объединение харьковских композиторов УССР» и даже с портретом автора на обложке.

Остается надеяться, что никто этого петь не сможет, а те, кому попадется сей «текст» на глаза, догадаются, что что-то здесь не так, что профессиональный литератор такое написать не в состоянии. Но ведь могут и не догадаться.

А теперь я хочу рассказать о том, как стихи становятся песнями. Как стихотворения перевоплощаются в песни, меняясь внутренне или внешне или почти оставаясь самими собой. Я хочу рассказать три истории создания именно таких песен, истории, происходившие, что называется, на моих глазах или даже при моем участии. Все три связаны с практикой Марка Бернеса. Почему именно его? Потому что это примеры уникального сотрудничества поэтов с исполнителем, ищущим, тонким художником, настойчиво создающим свой репертуар. Мы ничуть не погрешим против истины, если скажем, что Бернес часто становился соавтором поэта при рождении новой песни, а результат этой совместной работы превосходил самые смелые ожидания.

В 1955 году Евгений Винокуров напечатал в журнале «Новый мир» стихотворение «Москвичи». Выглядело оно так:

Там синие просторы

спокойной Сон-реки,

» там строгие костелы

остры и высоки.

Лежит в земле,

зеленой

покрытые травой

Сережка с Малой Бронной

и Витька с Моховой.

А где-то в людном мире

который год подряд

одни в пустой квартире

их матери не спят

Свет лампы воспаленной

пылает над Москвой,

в окне на Малой Бронной,

в окне на Моховой,

Друзьям не встать.