Среди журналов и газет

ГЛАВНАЯ ДУМА – О РОССИИ (ЧИТАЯ И ВСПОМИНАЯ ФЕДОРА АБРАМОВА). «Я не был в числе самых близких Федору Александровичу людей, с которыми он делился своими сокровенными мыслями, – пишет на страницах журнала «Север» (1987, N 12)

В публикации «К биографии Н. С. Гумилева» К. Азадовский и Р. Тименчик, используя дневники и альбомы Ф. Фидлера, учеником которого Гумилев был в гимназии Гуревича, рассказывают о заседаниях кружка поэтов и поэтесс «Вечера Случевского», о посещении его Н. Гумилевым, членом которого он стал впоследствии, о взаимоотношениях между членами кружка.

На небольшом эпизоде взаимоотношений между К. Чуковским и Лидией Чарской В. Глоцер показал, как может быть непримирим истинный художник во всем том, что касается литературы, и как он может быть беспредельно чуток даже к своему литературному врагу. В статье опубликовано письмо Л. Чарской К. Чуковскому.

Л. Лурье публикует новые материалы – записанные Н. Рубакиным воспоминания народовольцев В. Н. Фигнер и А. Н. Шипицына о Г. Успенском.

«Традиции Л. Толстого в творчестве И. Новикова» – так назвала свою статью А. Грачева. Основное место в статье автор отводит роману И. Новикова «Между двух зорь».

Владимир Лавров. Однако, с другой стороны, знал писателя более четверти века, учился в Ленинградском университете, когда там Абрамов преподавал и заведовал кафедрой советской литературы, уже в шестидесятые, семидесятые годы, работая на телевидении, вел с ним передачи, предварительно еще в рукописи прочитав «Альку», «Пути-перепутья», рассказы, писал рецензии на его книги, старался не пропустить его публичные выступления…

Вот записка, полученная мной на заседании кружка студенческого научного общества после того, как прочитал доклад «Маяковский и Есенин»:

«Володя!

Я давно с интересом слежу за Вашей работой. Сегодня Вы сделали весьма содержательный и интересный доклад. Но в дальнейшей работе очень прошу обратить внимание на различие поэтов. Вы рискуете (и это уже наметилось) утратить разноликость этих поэтов. А это было бы ужасно… Ведь они совершенно различны даже по этике.

Ф. А.».

Это было весной 1958 года. «Нашел записку и сразу вспомнил то время, тот год и самого Абрамова, еще не переступившего порог сорокалетия, темноволосого, с цепким, чуть насмешливым взглядом черных глаз, – пишет далее автор публикации. – Он и на кафедре, и в университете существовал несколько обособленно, как бы сам по себе. Иногда к нему прямо на факультет приезжал один из братьев, и они шли потом по набережной домой. Очень похожие, крестьянской развалочкой шли, о чем-то горячо споря.

Нужно сказать, что с годами Абрамов внешне менялся мало. Те же темные упрямые волосы, не поддающиеся седине, тот же молодой цепкий взгляд…»

«В разговорах он был прям, порой беспощаден. Иногда такая прямота, жесткость пугала. Доброжелательное равнодушие мнений, их утешающий обман для нас привычней, уютней, что ли. К тому же в суждениях Абрамова была и пристрастность, режущая, как говорится, по живому. Признаться, я иногда просто боялся предстоящего разговора с Федором Александровичем: не разговора, а строгого суда. Но знал и другое: когда трудно, сложно становилось жить – хотелось увидеть именно Абрамова, потому что разговор с ним укреплял волю, веру в действие, в слово, в благотворную силу работы. В его оценках жизненных и литературных явлений никогда не было половинчатости, недомолвок. Уж если любил – то отдавался чувству целиком, а если отрицал – то до конца. Поэтому сам факт его присутствия в литературе обязывал, заставлял подтягиваться».

Никогда не упускал Абрамов случая сказать доброе слово о Твардовском.

«Получаю много писем, – сказал в одну из встреч. – Письма разные. Отклики на книги. Исповеди… Есть письма сердитые о нашей бесхозяйственности, о том, как архангельские леса губим… Но самое главное для меня письмо – от Твардовского.