Среди журналов и газет

ПРООБРАЗ ГОРЬКОВСКОГО БАРОНА. А. Коновалова, автор статьи в журнале «Волга» (1975, N 11), сообщает, что в 1903 году в журнале «Новое время» критик Безобразов опубликовал якобы собранные им мнения босяков-«хитровцев» о пьесе Горького «На дне». Вот что, по словам нововременского автора, говорили ему босяки: «Действующие лица все время ведут философские разговоры, рассуждают о смысле жизни, у нас таких рассуждений не бывает, да и большинство «хитровцев» к ним не способны, когда мы сидим вместе, мы обсуждаем наши ближайшие нужды: как достать бутылку водки или кусок колбасы. Разговариваем о том, что «предстоит дождь», это на нашем языке означает полицейский обход. Рассказываем, где и как мы вчера пили, или кого-то обыграли, а с кого-то сняли сапоги».

Однако такую предвзятую и одностороннюю характеристику босяков, отмечает А. Коновалова, опровергает напечатанное в газете «Нижегородский листок» 10 декабря 1905 года постановление постоянных посетителей чайной «Столбы» и обитателей ночлежного дома, в котором говорилось: «Глубоко возмущенные самовольным выступлением в манеже (место собраний черносотенного общества «Белое знамя») 6-го ноября обитателя «Мильенки» Николая Чернова, заявившего от нашего имени, что мы готовы идти избивать интеллигенцию, представителей передовых партий, евреев и т. д., мы доводим до всеобщего сведения, что заявление Николая Чернова – наглая ложь и клевета на нас, и просим не смешивать нас с «черной сотней», преступным направлениям которой мы совершенно не сочувствуем».

Далее в статье говорится, что сопоставление одного из героев пьесы «На дне» с его прообразом дает интересный материал для подтверждения реальности ее персонажей. В статье «О том, как я учился писать» Горький вспоминал, что в Нижнем Новгороде, в одном из притонов «Миллионки»»дружно уживались бывшие зажиточные мещане с моим двоюродным братом Александром Кашириным, кротким мечтателем, с художником-итальянцем Тонтини, учителем гимназии Гладковым, бароном Б., с помощником полицейского пристава, долго сидевшим в тюрьме за грабеж, и со знаменитым вором «Николкой-генералом». В этих лицах нетрудно узнать почти всех персонажей горьковской пьесы, а за именем барона Б., несомненно, скрывается барон Петр Бухгольц, с которым писатель был знаком. В Горьковском областном архиве хранятся документы, свидетельствующие о принадлежности Бухгольца к оскудевшему роду баронов. Его мать, баронесса и вдова генерал-майора, умерла в 1889 году, оставив в Нижегородском банке всего 20 рублей 46 копеек. Дети от наследства отказались, чтобы избежать возможности предъявления ко взысканию кредиторами векселей покойной.

Через несколько лет Бухгольц окончательно опустился. В 1896 году он стал участником судебного дела. Некий Афанасьев был привлечен к суду за распространение слухов о готовящемся на Нижегородской Всероссийской выставке покушении на жизнь царя. Афанасьев показал, что слышал об этом в пьяной беседе в погребке от барона Петра Бухгольца. Последний был разыскан в одном из притонов и доставлен в полицию буквально в одной рубашке. Поведение барона-босяка на суде характеризует его как человека безвольного и беспринципного. Это, по мнению А. Коноваловой, позволяет провести сравнение между художественным образом и прототипом. Характеристика Барона из пьесы «На дне» вполне соответствует идейному и психологическому облику барона Бухгольца, каким он рисуется в описанном инциденте.

ВОСПОМИНАНИЯ О ПРИШВИНЕ, написанные его вдовой В. Пришвиной и включающие непубликовавшиеся дневниковые записи писателя, напечатаны в журнале «Север» (1975, N 5 – 7).

Летом 1944 года Пришвины арендовали маленькую дачку в Пушкине по Северной железной дороге. Там была возобновлена работа над романом «Осударева дорога», написан рассказ «Старый гриб», окончена «Повесть нашего времени», написана одним духом повесть «Кладовая солнца».

В. Пришвина приводит запись в дневнике, рисующую характер и настроения Пришвина: «1944 г., май. Задача: написать четыре детских рассказа и сделать на эти деньги на даче забор… За вчерашний день я ошкурил семь столбов и две слеги. Хочу сэкономить и построить забор сам…

– Как тебе не стыдно, – сказала Л., – можно ли связывать писание свое с забором!

– Отчего же нельзя, – ответил я. – У Ньютона яблоко упало, и это связалось со всемирным тяготением. А у меня забор – и полная-полная неуверенность, что из этого всего выйдет».

Рассказав о знакомстве и дружбе Пришвина с молодым человеком, садоводом по профессии, автор воспоминания цитирует запись из дневника писателя: «Вечером я сказал Л.: – Ты, живя со мной, была не раз свидетельницей явления подобных неведомых друзей. Вот за это я и живу в России, и люблю русский народ.

– Почему же русский, – спросила Л., – разве англичане или любой хуже?

– Наверно, не хуже, – ответил я, – но ведь это отвлеченно и неощутимо для меня; ни языков как следует не знаю, ни соприкосновения не имею. Вывод, конечно, делаю: человек – везде человек.