Революция и судьбы русского реализма

В. А. Келдыш, Русский реализм начала XX века, «Наука». М. 1975, 279 стр.

Заглавием нашей рецензии определены главная тема и масштабы исследовательской мысли книги В. Келдыша.

Советское литературоведение обогатилось фундаментальным трудом, новаторским по замыслу и методологии, еще раз убедительно засвидетельствовавшим теоретическую зрелость марксистско-ленинской науки о литературе: литературный процесс начала XX века представлен как новый этап развития русского и мирового реализма; предпринят пересмотр устойчивой версии, согласно которой критический реализм неизбежно деградирует после появления реализма социалистического; показана несостоятельность советологических «концепций», общий смысл которых сводится к утверждению, что в русском литературном процессе начала XX века реалистический метод исчерпывает себя, выразителем же эстетического сознания эпохи становится модернизм. Раскрывая в сложном многообразии явлений русской литературы взаимосвязь важнейших тенденций ее развития, автор считает возможным взглянуть на нее как на определенную типологическую общность и исследует ее, чтобы «дать представление о ведущих закономерностях развития реализма этой эпохи, об основных направлениях художественной мысли внутри него, об его особом качестве по сравнению с прежним реализмом» (стр. 10).

Новизна его не только в том, что в этот период в творчестве Горького и писателей горьковского направления формировались основные структурные черты социалистического реализма, но и в том, что новые пути в реализме наряду с Горьким пролагали и корифеи «старого» реализма русской литературы. Справедливо видя главное качественное отличие упомянутой типологической общности в новой концепции личности – в пафосе «активной индивидуальности» человеческой воли, возмутившейся сущим, автор исследования убедительно доказывает, что и в последних сочинениях Л. Толстого (в самом художественном строе его творчества 900-х годов; способах обрисовки характеров, жанровом типе повествования, особенностях композиционной структуры) утверждается мысль о человеке-герое, связывающая позднее творчество писателя с творчеством его младших современников.

Глубинный процесс обновления происходит и в творчестве Чехова, Автор видит его в появлении деятельного человеческого характера, усилении пафоса творческой воли, вмешивающейся в «естественный порядок вещей», в напряженном ожидании перемен. При всем различии в художественном видении действительности, Толстой и Чехов близки отмеченными общими типологическими качествами и оба «своими самыми поздними сочинениями… активно формируют новый облик реализма» (стр. 13).

Концепция активности искусства прочно укореняется в русском реализме этого времени, а молодое социалистическое искусство России запечатлевает возрождение личности, связавшей свой путь с магистральным революционным движением века. В годы первой русской революции, отмечает В. Келдыш, утверждение пафоса активной индивидуальности в реалистических произведениях становится все более интенсивными захватывает все более широкий круг писателей-реалистов.

Ни в какой степени не нивелируя противоречий литературного процесса, В. Келдыш показывает его как поприще сложного взаимодействия трех основных направлений – социалистического реализма, реализма критического и модернизма. При этом характерной чертой типологической общности реализма, сложившейся в русской литературе, выступает и то, что критический реализм все более размежевывается с натуралистическими тенденциями и вместе с социалистическим реализмом противоборствует модернизму.

Заявленная во Введении методология историко-типологического подхода к литературному процессу (в сущности, еще очень молодая, вошедшая в советское литературоведение только во второй половине 60-х годов) обнаруживает свои несомненные научные достоинства и в характеристике художественной проблематики реалистической литературы начала века со стороны ее общественно-философского содержания. В. Келдыш и здесь находит общее (при всех различиях) противостояние социалистического и критического реализма «индетерминистской концепции» активности личности, которой модернизм и в художественных произведениях, а еще больше в разного рода философских (в том числе и эстетических) учениях апеллировал к изначальным духовным ценностям, будто бы совсем независимым от исторической действительности и материальной цивилизации.

И снова исследователь обращается к дневникам и философским размышлениям Толстого, к духовным исканиям и художественному творчеству двух величайших художников – Толстого и Достоевского – и опять же к творчеству Чехова, а затем к творчеству Короленко, Вересаева, драматургии Чирикова, Юшкевича, прозе Шмелева, Куприна, произведения этих писателей дают массу доказательств, свидетельствующих, что в реализме периода первой русской революции общим и одним из самых важных достояний является «обнадеживающая социально-детерминистская концепция» (стр. 102) и что в нем «интенсивнее, чем прежде, развивается позитивный аспект проблемы исторического детерминизма – как фактора, не только не сковывающего, а, напротив, при определенных условиях освобождающего личность, стимулирующего ее активно-творческие возможности» (стр. 99).

Особое внимание уделено группе писателей-«знаньевцев», в окружении которых «властно выдвигается как центральная фигура литературного процесса» М. Горький (стр. 105). В их творчестве наиболее ясно выступают основные линии типологических схождений: усиление эпической тенденции в реализме; углубление историзма художественного мышления, связанное с переоценкой отношений человека и среды, с новыми подходами к проблеме социального детерминизма и сущностной проблематике; пафос массы, «собирательного деятеля», сочетающийся с пафосом активной индивидуальности; попытки преодоления скептического отношения к политическим идеологиям и тяготение к социал-демократическому миросозерцанию; образ нового, революционно-пролетарского героя… Анализ творчества писателей «Знания» позволяет сделать вывод, что возникновением «особого типологического качества» русская литература была обязана и самой изменившейся действительности революционных лет, и – в немалой степени – непосредственному воздействию Горького, «Именно в России, – завершает обобщение В. Келдыш, – впервые возникает тот тип художественных взаимосвязей, которому суждено будет сыграть столь важную роль во всем литературном процессе XX столетия… соприкосновение двух типов реализма – социалистического и критического. И появление признаков нового качества в критическом реализме – во многом результат этого взаимодействия» (стр. 106).

В целом характеристика типологических черт и особенностей критического реализма предоктябрьского периода (1911 – 1917), данная в книге, является наиболее точной и аргументированной из всех, предложенных до сих пор в нашем литературоведении. На обширном материале накопленных исследователем наблюдений вполне доказано, что «новым становится и сам критический реализм» (стр. 107).

Раскрывая сложность и противоречивость поиска путей обновления жизни в творчестве писателей критического реализма, исследователь показывает, что критические реалисты в этот период не находили новой конкретно-исторической концепции, не могли преодолеть разноречия «сущностного» и исторического взгляда на действительность, что, наконец, «завершенным синтезом философской и исторической мысли обладало в ту пору лишь социалистическое искусство» в лице самого крупного его деятеля (стр. 164). Прочная связь писателя с революционно-пролетарским движением и его теорией не устранила из его творчества ни вечных тем, ни широких философских обобщений. Наоборот, «они раскрылись писателю в своей настоящей сути. Качества сущностного горьковского Человека еще усилились в Человеке историческом» (стр. 167).

Всем этим Горький оказывается кровно связанным с сущностной проблематикой, столь значительной для реализма XX века. «Однако в творчестве писателя она целиком избавляется от отвлеченного смысла, проникаясь глубоким историческим содержанием» (стр. 169). Так конкретизируется концепция художественных взаимосвязей двух реализмов, без уяснения которой невозможно было бы дать их типологическую характеристику.

В. Келдыш не делает попыток теоретически обосновать различие между понятием метода и направления в социалистическом (и критическом) реализме. В главе «Вопросы стиля» он предпочитает говорить только о «собственно стилевом аспекте» типологической целостности русского критического реализма. Но в книге есть немало наблюдений и обобщений, свидетельствующих о том, что такое все более утверждающееся в науке различение структурных сторон эстетической системы (метод и направление) ему не чуждо. Особенно примечательна (в кругу суждений о социалистическом реализме как направлении) мысль, что «социалистическое искусство, возвысившееся в произведениях Горького до целостного творческого метода, открыло новую художественную эпоху» (стр. 278; подчеркнуто мной. – М. П.).

Глубина аналитических наблюдений, концептуальное единство и убедительность характеристик стилевых течений заметно уточняют представление о литературном процессе начала века, особенно его последних, предоктябрьских лет. Стилевые течения представлены в развитии, и при этом прослежено, как процесс художественной активизации реалистического искусства – явление, которое надо рассматривать в масштабе всей мировой литературы нашего столетия, – протекал в России: «По мере развития этого процесса проблема условного языка (существенная для западноевропейского реализма нашего века) отодвигается на второй план. Преобладающим становится стремление обновить освященные традицией классического реализма выразительные средства» (стр. 209). В русской литературе XX века происходило «обновление «старого» реализма завоеваниями социалистического искусства» (стр. 278).

Нужно ли говорить, как выгодно отличаются эти представления от еще бытующих в нашей науке версий кризиса критического реализма и схематических концепций, согласно которым социалистический реализм – это критический реализм плюс социалистическая идеология.

В последней гласе – «Реализм и модернизм» – рассмотрены художественные явления «промежуточного» типа, двойственной эстетической природы, каждое из которых не укладывается в рамки одного художественного направления (критического реализма), «переходные состояния художественной мысли» (стр. 210) и главным образом такое в высшей степени характерное для этого периода русского литературного процесса явление, как противоборство двух эстетических систем – реализма и модернизма – внутри творчества отдельного художника (Леонида Андреева, Бориса Зайцева, Алексея Ремизова).

Разрозненные фрагментарные наблюдения над этими и подобными явлениями предпринимались и другими исследователями, но цельное рассмотрение и концепция, предложенная В. Келдышем, тоже являются вкладом в наше литературоведение. В этом смысле ему принадлежит приоритет в разработке данной проблемы.

«Закономерностью существования двух типов реализма стало не умаление одного за счет другого, а взаимное обогащение» (стр. 278) – это только один из главных выводов, сформулированных в Заключении, Но и вся их совокупность, перечисленная здесь, не может дать достаточно полного представления о богатстве результатов работы исследователя, о глубине и выверенности его наблюдений. И все лее в книге есть и недостатки. И не только частные, как это принято оговаривать.

Можно только пожалеть, что утверждение о «немалой степени непосредственного влияния Горького» на формирование особого типологического качества в русской литературе не нашло подтверждения и развития в стилевых аспектах третьей главы. Еще более огорчительно, что в книге нет ни малейших попыток заглянуть в пооктябрьскую эпоху, где исследованные явления и процессы имели свое продолжение или завершение. Нет сомнения, что книга В. Келдыша имеет непосредственное отношение и к спорам о преемственности и взаимодействии критического и социалистического реализма в советской литературе первых лет после Октября. Выходы за пределы дооктябрьского периода значительно повысили бы роль этого глубокого исследования в решении спорных вопросов.