Современный роман: идеология или философия?. Текст конференции подготовлен к публикации Е. Погорелой

Очередная Букеровская конференция, прошедшая 14 ноября 2013 года в здании банка «ГЛОБЭКС», была посвящена одной из наиболее острых проблем, касающихся современного романа. Чем руководствуются нынешние романисты: идеологией или философией? В каком контексте — актуальном или же историческом — существуют их произведения? К обсуждению были приглашены критики и писатели из Москвы (Алексей Алехин, Наталья Иванова, лександр Кабаков, Владимир Кантор, Олег Кудрин, Владимир Новиков, Маргарита Хемлин, Сергей Чередниченко, ергей Шаргунов), Санкт-Петербурга (Александр Мелихов, Елена Чижова), Перми (Марина Абашева, Елена Бразговская), Ростова-на-Дону (Денис Гуцко, Владимир Козлов), а также читатели, библиотекари и студенты.
Традиционно вел конференцию литературный секретарь Букеровской премии критик Игорь Шайтанов.

Т.Владимирская. От имени нашего банка я привет­ствую участников традиционной Букеровской конферен­ции, которая уже второй год проходит в стенах банка «ГЛОБЭКС». Предваряя тему конференции, хотелось бы отметить, что каждая интеллектуальная идеология опи­рается на философскую концепцию и переплетение идео­логии и философии вполне закономерно. Но если в цен­тре внимания философии находится выявление возмож­ностей и обязанностей человека исходя из его положения и предназначения в мире, то идеология имеет дело не столько с человекомвообще, сколько с частнымчеловеком, занимающим конкретное место в конкретном социуме. Обсуждение темы сегодняшней конференции — «Совре­менный роман: идеология или философия?», — как мне кажется, позволит рассмотреть эту взаимосвязь с пози­ции литературы текущего времени.

И. Шайтанов. Спасибо вам, Татьяна, спасибо и Вита­лию Вавилину — председателю ГЛОБЭКС­банка, кото­рый является, как мы знаем, еще и замечательным читате­лем: не случайно именно ГЛОБЭКС­банк стал спонсором премии «Русский Букер». Сегодня мы присутствуем на ежегодной Букеровской конференции, время проведения которой в последние годы зафиксировано между шорт­листом и финальной церемонией (в 2013 году она состоя­лась 4 декабря). Это не значит, что мы обсуждаем произ­ведения финалистов — хотя сегодня в нашем разговоре участвуют и те, кого выбрали, и те, кто выбирали. Из фи­налистов к нам присоединились Маргарита Хемлин и рос­товчанин Денис Гуцко, а из членов жюри нынешнего го­да — прозаик, философ Владимир Кантор.

Пожалуй, никогда прежде тема предполагаемой кон­ференции не вызывала столько вопросов участников — вопросов в духе «а что вы имеете в виду?». Для объясне­ния смысла этого парадоксального названия я пригла­шаю писателя Александра Кабакова.

А. Кабаков. Чем объясняется идея этого названия? Общее соображение такое: на мой взгляд, к сожалению (что можно отнести за счет собственной обиды, ну и ради бога), современный роман — или то, что нам предлагается в качестве современного романа, — утратил все признаки романа как такового. И прежде всего главный признак… Как известно, в русском языке слово «роман» имеет по крайней мере два смысла — литературный жанр и отно­шения между влюбленными. Так вот, этот литературный жанр с отношениями между влюбленными разошелся на­ прочь, и, боюсь, вскоре надо будет для какого­то из этих понятий изобретать новое слово.

Я бы предложил кому­нибудь из вас вспомнить роман о любви, появившийся в последнее десятилетие. Даже не десятилетие, а десятилетия! Романов о любви теперь не пишут. Наиболее актуальными произведениями сейчас называются «Сахарный Кремль», «Опричнина»… Какая там любовь! Мода на глубоко политизированную и идео­логизированную утопию, заданная несколькими литера­торами  в  конце  1980­х  годов,  продержалась  столько, сколько не должна держаться ни одна мода — будучи, по самому своему существу, явлением эфемерным, быстрым, мгновенно меняющимся, за которым трудно уследить и т. д. А тут и следить не надо! Прошло десять лет — напи­сана антиутопия, еще десять лет — еще одна антиутопия… Конца нет. Что это такое?

На мой взгляд, это демонстрирует абсолютное отсут­ствие интереса к собственно литературе. Еще раз говорю: роман — даже не без любовнойлинии, а без любовнойсущ­ности— это, по сути, вообще не роман. И то, что любовь в современных произведениях отсутствует, фактически означает, что писать романы у современных прозаиков нет никакого желания. Писать политические памфлеты, актуальные статьи, социокультурные исследования — это пожалуйста, да, но роман?

По нынешним понятиям «Анна Каренина» — вообще неизвестно что, неизвестно про что и неизвестно зачем. Вот разве что про тяжелое положение трудящихся, кото­рые обстукивают колеса…

Почему так происходит? Мне кажется, я догадыва­юсь, почему. Я думаю, что постмодернистские игры ис­ключили из сознания людей все реальное, все настоящее, все, что не подразумевает ернической оговорки «какбы». Обычный текст — это «Иванов полюбил Петрову», без оговорок, а постмодернистский текст — «как бы Иванов как бы полюбил…» и т. д. Подобное развитие отношений приводит к тому, что не только читающим, но и пишущим неинтересно все, что происходит без условного «как бы». Тогда любовь уходит; в лучшем случае она пародируется, в худшем случае — ее просто не существует.

Более того, уходит вообще то, что относится… я не гово­рю — к внутреннему, но хотя бы к «не­внешнему» миру. Внешний мир — политика, идеология, социальные пробле­мы — этого сколько угодно. Внутренний, который, как пра­вило, бывает связан с полным отсутствием проблемы внеш­него  мира  или  с  полным  его  недопущением, —  этот внутренний мир писателям не интересен! Я задаюсь вопро­сом — почему? И прихожу к выводу, что он неинтересен ни­кому оттого, что литература, ставшая постмодернистской игрой, просто не может включать в сферу своих интересов ничего настоящего. Это, знаете, как если драгоценный ка­мень  оправить  в  металлизированную  пластмассу…  Ведь очень странно будет выглядеть в такой оправе бриллиант! Очень странно выглядят любые настоящие чувства — или вообще что бы то ни было настоящее — в постмодернист­ской игре. Они не сочетаются с ней, поэтому и не нужны.

Думаю,  что  любой  подбор  лауреатов  литературных премий за последние несколько лет, независимо от их на­правленности: «Национальный Бестселлер», «Нос», пы­тающийся не снимать галстука «Букер», «Большая Кни­га», — покажет, что все эти лауреаты обитают на некоем постмодернистском архипелаге, где нет людей, а есть какбылюди, вступающие в какбыотношения между собой… За редчайшими исключениями, которые либо вызывают раздражение, либо, наоборот, привлекают внимание и оце­ниваются высоко, но в любом случае остаются исключе­ниями. И сейчас просто нужно понять, что и идеология, и политика, и философия вызывают к жизни вот этот новый роман: без чувств. Современный роман занимается чем угодно концептуальным, но ничем человеческим.

И. Шайтанов. Спасибо, Александр Абрамович. После такого вступления я должен напомнить историю, приклю­чившуюся в «Букере» около четырех лет назад, когда пре­мию присудили роману «Цветочный крест» Елены Коля­диной — роману, который, как тогда говорили, должен был оказаться крестом, вбитым в могилу премии «Русский Бу­кер».  А  это  ведь  роман  о  любви!  Может  быть,  именно стремление к роману о любви заставило жюри вчитаться в него поверх всех несовершенств колядинского романа — боровшегося, напомню, с действительно мастерским, заме­чательным романом Маргариты Хемлин «Клоцвог», рома­ном, если я его правильно прочитал и правильно понял, на­оборот, о безлюбии! А еще можно вспомнить роман Елены Чижовой, которая сейчас присутствует с нами благодаря телемосту, — «Время женщин». Произведение с таким на­званием может ли быть написано не о любви? Я бы хотел предоставить слово Елене Чижовой.

Е.Чижова. Нехорошо говорить о себе, но, в сущности, все, что я делаю в прозе, я делаю о внутреннемчеловеке— и думаю, что в этом смысле я не одна. Просто, наверное, в современных романах любовь принимает разные формы, иногда  довольно  уродливые…  И  потом,  все­таки  лю­бовь — это не только взаимоотношения мужчины и жен­щины, это всякого рода взаимоотношения с миром. Но я хочу сказать не об этом…

Вы знаете, когда я в первый раз задумалась над про­блемой сегодняшней конференции, о том, чем же питает­ся современный роман: идеологией или философией, — я для начала попыталась разобраться в терминах. Дело в том, что для меня философия — это нечто сродни миро­воззрению, это то, что писатель взращивает внутри себя самостоятельно,  тогда  как  идеология,  наоборот,  есть некая  готовая  система  убеждений.  Как  правило  даже, система, которая насаждается государством. Поскольку мы обсуждаем вопрос о том, сосредоточен ли интерес со­временных романистов на проблемах сегодняшнего дня или их интересуют вопросы исторического плана, хочет­ся сказать, что для меня оба эти понятия — идеология и философия — важны в их взаимодействии с историей.

Идеология, по сути, тесно связана с фальсификатом ис­тории — то есть является своего рода инструментом для ее фальсификации, в то время как философия позволяет ос­мысливать реальную историю. В сущности, в этом и за­ключался главный конфликт XX века — во всяком случае, главный литературный конфликт. Понимаете, что касает­ся актуальных вопросов сегодняшнего дня… В позапрош­лом, XIX, веке их можно было решать без оглядки на исто­рию. А. Кабаков уже упомянул «Анну Каренину»; так вот, я хочу сказать, что когда в финале Вронский уходит на войну, сам по себе этот факт ничего не добавляет к осмыслению взаимоотношений героев. Он просто ставит точку в его личной судьбе. Но в XX веке все существенным обра­зом изменилось; подлинная история стала необходимым бэкграундом литературы. В разной, конечно, степени: так, «Мастера и Маргариту» Булгакова еще можно читать по­верхностно, неглубоко, имея слабое представление о том, что же, собственно, происходило тогда в предвоенной Мо­скве, — но вот уже «Долгое прощание» Трифонова невоз­можно понять, не зная о процессе против космополитов 1940—1950­х годов. Главный конфликт произведения про­сто не раскрывается. И мне кажется, что это противостоя­ние идеологии и философии продолжается и в наше время. Коротко говоря, так же, как А. Кабаков не может пред­ставить себе настоящий роман без глубокой любовной истории, я не могу представить себе современный роман, сосредоточенный  исключительно  на  проблемах  сего­дняшнего дня. Потому что… это только кажется, что про­блемы — сегодняшние, а на самом­то деле они вчерашние или даже позавчерашние. И писатель, который этого не чувствует, а пишет, условно говоря, только о вечной и чистой любви, как мне кажется, либо предлагает читате­лю  ходульных  персонажей,  традиционно  населяющих массовую литературу, либо — и здесь я, как в компьютер­ной игре, перехожу на следующий уровень, более прису­щий «Букеру», — сознательно или бессознательно попа­дает в пространство идеологии.

Вот эту тенденцию впадениявидеологию я начала на­блюдать у целого ряда писателей где­то с середины «нуле­вых» годов. До этого, действительно, главенствовал наш российский постмодернизм. Но где­то с середины 2000­х эта «идеологическая» тенденция стала крепнуть. Право­славие, самодержавие, народность, суверенная демокра­тия, особый путь России, ее величие и т. д. — все эти мифы порою высовываются из самых стилистически безупреч­ных текстов, и это меня удручает; но, впрочем, надеюсь, что рано или поздно мы все­таки это преодолеем.

И. Шайтанов. Спасибо. Прежде чем выступят другие наши спикеры, каждый по­своему воспринимающие совре­менность и современный роман, мне бы хотелось услышать голос читателей. Тольятти, вы с нами? Откликнитесь!

А.Кешкурно. Я думаю, что мы могли бы представить сейчас точку зрения читателей. Наша библиотека, круп­нейшая библиотека Тольятти, библиотека Автограда, на­считывает шестьдесят пять тысяч читателей. Мы прово­дим здесь регулярные встречи, говорим в том числе и о современной литературе — и наблюдаем, особенно в по­следние годы, рост вкуса к прозе, к современной качествен­ной прозе. В частности, успехом пользуется один из рома­нов, в начале 2000­х завоевавших Букеровскую премию, — роман М. Шишкина «Взятие Измаила». На примере этой книги видно, что противопоставление философии и идео­логии, актуальных проблем и проблем исторических мо­жет быть чистой условностью; во всяком случае, с точки зрения Шишкина все исторические периоды равноценны и равнозначны для человеческого естества.

Какие еще романы, кроме шишкинского, интересны се­годняшнему читателю? Ежегодно мы проводим опрос о так называемой книге года: мы просим читателей назвать кни­ги, которые показались им особенно важными, значимыми в уходящем году. Рассказать о читательских предпочтениях я попрошу нашего библиотекаря Ольгу Беляеву.

О.Беляева.  Должна  сказать,  что  результаты  этого эксперимента весьма интересны. Так, в первый год мы имели пеструю картину — от Дарьи Донцовой и до Елены Чижовой, а в прошлом году со значительным отрывом у нас победили Дина Рубина и Людмила Улицкая. В любом случае, мы имеем возможность наблюдать, как происхо­дит формирование читательского вкуса, — и мы надеемся так или иначе формировать этот вкус.

И. Шайтанов. Действительно, от Чижовой до Донцо­вой —  это  очень  широкий  вкусовой  спектр…  Впрочем, Елена Чижова — замечательный романист и за Донцову не отвечает. Что же по поводу философии и идеологии думает литературоведение? Слово предоставляется про­фессору МГУ, критику, литературоведу Владимиру Но­викову.

В.Новиков. Как вузовский преподаватель скажу, что было бы невозможно говорить со студентами, не называя имен писателей и не приводя заглавий романов. Поэтому хочу подбросить в пламя дискуссии конкретных дров — и назвать те романы, которые в соответствии с текущей по­весткой являют пример идеологического творчества; ведь если слово «идеология» освободить от советских тотали­тарных коннотаций, то в общем­то оно само по себе не­дурное. Романист вполне может иметь идеологию, как и его произведение.

Итак, на мой взгляд, идеологическими романами на се­годняшний  день  являются  «Теллурия»  В. Сорокина, «Лавр»  Е. Водолазкина,  «Красный  свет»  М. Кантора, «1993» С. Шаргунова и «Обращение в слух» А. Понизов­ского. При этом один полюс — антиутопический; здесь яв­ный лидер — Сорокин, и по его поводу я соглашусь с Каба­ковым: та же «Теллурия» — вещь превосходная, виртуозно написанная, но сколько же можно твердить о том, что Рос­сия погибла, погрузилась в средневековый мрак! Эту идео­логию движет просто инерция… А на противоположном фланге — Е. Водолазкин, нашедший ту самую «духовную скрепу», которая теперь востребована (православная точка зрения заявлена в «Лавре», но я не буду сейчас раскрывать и анализировать содержание).

С другой стороны, у нас есть М. Кантор с его реабили­тацией советского проекта, осуществленной к тому же на языке  социалистического  реализма  1950­х  годов.  Не­сколько в отдалении — С. Шаргунов, который сопрягает политическую тему с семейным романом, и А. Понизов­ский, предлагающий некий либерально­западный вари­ант проникновения в реальность.

Я не оцениваю сейчас эти произведения, а просто хо­чу призвать к их обсуждению. Что же касается перехода от идеологии к философии, то, должен признаться, я ви­жу здесь только один путь — чисто технологический, чис­то сюжетный. У нас мало романов не потому, что в них мало любви, как считает А. Кабаков, но потому, что по су­ти это не романы, а хроники. События в них развиваются хронологически, при том что фабульная, то есть причин­но­следственная, причинно­временная, связь между ни­ми отсутствует. Нам не хватает обычного качественного беллетризма; обратили ли вы внимание, что все претен­денты на Нобелевскую премию в литературе, среди кото­рых наших соотечественников почти нет, — писатели беллетризированные, «сюжетные»? Это качество из совре­менной литературы ушло.

А между тем все помнят, что ведь был такой писатель­идеолог, придумавший еще и беспроигрышную сюжет­ную фабулу — о студенте­юристе, который убил ростов­щицу…  И  идеологически­философский  потенциал  этой фабулы разгадывается уже довольно давно. Чего я и же­лаю современным писателям.

И. Шайтанов. А вы не думаете, что роман Водолазки­на — это как раз попытка сделать шаг от идеологии к фи­лософии? Что Водолазкин пытается этот шаг сделать?

В.Новиков. Я бы сказал так: очень умственная все­таки фабула. Эмоционального контакта с читателем — в моем лице — эта фабула не достигает.

И. Шайтанов. В таком случае я передаю слово еще од­ному романисту. Денис Гуцко ведь присутствует в студии Ростова­на­Дону?

Д.Гуцко. Пока мы налаживали аппаратуру для теле­моста, мы обсуждали предложенную тему и сошлись на том, что вопрос выбора между идеологией и философи­ей — это довольно условный вопрос и противопоставле­ние здесь ни к чему. Либо идеология, либо философия? Все­таки хотелось бы и того, и другого.

И вместе с тем Александр Кабаков сказал очень точно о моде, диктующей современный роман. К сожалению, ожидать того, что эта мода пройдет в ближайшее время, пока не приходится. До сих пор все романы на идеологи­ческую тематику, в том числе «Теллурия» и «Красный свет», имеют дело с идеологиями, сформулированными ранее. Это либо реабилитация советского проекта, либо некая интерпретация истории, которая сама по себе есть и инструмент, и продукт идеологии. Читателем, как вид­но, это действительно востребовано, потому что нынеш­ний читатель как­то воспаленно идеологизирован.

Но по законам сюжета вскоре должны появиться ро­маны, в которых если и не сформулирована будет новая идеология, то хотя бы предпримется попытка ее как­то нащупать и предсказать…

И. Шайтанов. Денис, прерву вас вопросом: а как вы думаете, в ваших двух букеровских романах — «Русского­ ворящий» и «Бета­самец» — есть ли попытка создания новой или преломления старой идеологии?

Д.Гуцко. Вы знаете, я вдруг вспомнил Шаламова… Он, как известно, разделял литературу на ту, которая «от Тол­стого», и ту, которая «от Пушкина». И вот первую, одно­значно идеологизированную, проповедническую, он обви­нял  во  всех  смертных  грехах.  «Бешеная  проповедь Достоевского», как он считал, — коротко говоря, привела нас к ГУЛАГу. Это идеология.