Современность как история.
«Литература и современность». Сборник пятый. Статьи о литературе 1963 — 1964 годов, «Художественная литература», М. 1964, 415 стр.
Оперативность очередного пятого сборника «Литература и современность» самоочевидна. Книга, сданная в набор 3 августа 1964 года, содержит шесть статей, опубликованных в газетах и журналах в том же 1964 году, в том числе две статьи из восьмых номеров журналов («Вопросы литературы» и «Дружба народов»).
Вошли ли в сборник все лучшие статьи или некоторые из таковых остались за бортом внимания издательства, составителей и редактора сборника, сказано ли в сборнике о всех лучших произведениях истекшего двухлетия — это вопрос, как мне кажется, рабочий, а не принципиальный, тем более что основную массу следующего ежегодника образуют, очевидно, статьи минувшего, 1964 года и, таким образом, многие пробелы будут восполнены.
Однако есть пробелы в ежегоднике, которые уж никак не зависят от составителей. Я имею в виду отсутствие в нем проблемных статей о современном рассказе и военной литературе (а она сегодня чрезвычайно велика и обильна!) и то, как представлена здесь наша поэзия. В статье Ал. Михайлова «Поэзия нравственного возвышения» более или менее справедливо подчеркивается (это звучало справедливее в конце 63-го года, когда писалась статья, чем в середине 65-го года, когда мне приходится говорить о ней), что «нынешний повышенный интерес к поэзии неоспорим». Однако сам состав ежегодника вполне успешно оспаривает этот тезис: из семнадцати статей здесь лишь четыре посвящены стихам. И дело не в количестве: картина движения современной поэзии получилась недостаточно полной, потому что в сборнике нет анализа творчества многих серьезных русских поэтов.
Поэме «Теркин на том свете» посвящена статья Вл. Орлова. Несомненным ее достоинством является четкий анализ замысла поэта, анализ поэмы как воинствующей «сказки о действительном», установление единства позиции поэта в обеих поэмах о Теркине, при всем различии художественного решения и темы.
Однако в некоторых пунктах статья Вл. Орлова ныне уже не вполне удовлетворяет. Вл. Орлов не замечает, что существенное изменение положения героя изменяет в чем-то и самого героя, Василия Теркина.
Начнем с очевидного: Теркин уже не солдат и поэма уже не про бойца. Какой может быть солдат без своего отделения, взвода, роты? Какой может быть боец, когда нет врага? С «того света» «враг» виден через стереотрубу, он недоступен для солдата — его созерцает «загробактив», и то по особым пропускам…
Воюет в этой поэме — против мертвой жизни — сама поэма. Вл. Орлов убедительно подчеркивает реальное содержание сказки: «Это правда действительной жизни, горькая правда того, что было трагически пережито народом». Но именно потому, что это верно, никак не можешь согласиться с тем, будто «смех — вот главное оружие, которое применил в данном случае Твардовский». До смеха ли было поэту, начавшему свою работу в 1954 году! Вл. Орлов говорит о шутке, о насмешке, вспоминает пушкинскую сказку о Балде, многие страницы «Кому на Руси жить хорошо», «Мистерию-буфф», «150 000 000» и делает вывод: «Новая поэма А. Твардовского, как и первый «Теркин», продолжает в этом смысле одну из коренных и плодотворных традиций русской поэзии». Но вправе ли мы поставить на одну доску шутку из «Книги про бойца» и острое словечко из новой поэмы? Ведь там Теркин шутит в кругу живых товарищей, и шутка выходит живой, а здесь у него один собеседник — и тот даже от настоящего табака отвык, приучен к условному, бездымному!
Горькая правда — горькая и шутка, вот в чем дело. Это сатира, доходящая до трагического звучания. Такова жанровая природа поэмы.
«Бесспорно, — пишет Вл. Орлов, — сказочный сюжет и общая сатирическая установка ставит перед Твардовским известные пределы в ходе его повествования». Но не вернее ли подчеркнуть обратную зависимость. «Пределы» содержания, его характер и смысл продиктовали необходимость данной формы.
Память, как ты ни горька,
Будь зарубкой на века!
Да, «зарубкой горькой памяти» и была задумана поэма, а не неким «зеркалом» всея Руси. Такой замысел сразу же потребовал сатирического воплощения, ибо только сатира обладает способностью изобразить одно лишь «тяжелое и неправое» и тем не менее не исказить правду жизни.
В поэме А. Твардовского уверенно выразило себя чутье современного человека на «живое» и «мертвое». Это общая тенденция. Одна за другой появляются книги об «условной жизни» «того света»», об «условном счастье» одного дня Ивана Денисовича на этом свете, об «условной» «тишине» послевоенных лет…
Масштаб обобщения требовал от поэта построения целостной поэтической модели мира. Теркин мог уподобиться Фаусту, но он предпочел пойти по кругам ада. Другие герои пошли по жизни.
Но это уже были герои прозы, герои, интересующие критику прежде всего тем, что встает за ними. Образно говоря, критика сегодня похожа на рыбака: она внимательно следит за поведением «поплавка» — ей важно знать, что же происходит в глубине. Вот почему все чаще критика говорит о проблемах жизни.
Проблемы, проблемы, проблемы! Экономика, экономика, экономика! Коли вещь хороша, читатель ее прочтет, будьте спокойны. А от критики он ждет не менее самостоятельного разговора о жизни на материале литературы… Тут уж «пересказом» не отделаешься.
Посмотрите, за что хвалят критики прозаика. Полистайте рецензируемый пятый ежегодник «Литература и современность»:
В. Озеров: «Однако для художника социалистического реализма всего важнее разобраться в общей картине, показать, как крепнет новое, по каким путям идут герои, в чем причины недостатков».
Л. Якименко: «Две социально весомые проблемы, как мне кажется, выделяются в современной литературе о деревне: проблема руководства, взятая в весьма сложном социально-этическом содержании своем, и проблема отношения к собственности во всех своих экономических и психологических проявлениях».
Н. Яновский: «Между тем посадка защитных лесополос на новых землях за последние десять лет почти прекратилась, более того, многие старые лесопосадки были погублены.
Что должен делать писатель, столкнувшийся с подобными явлениями?
Писатель, изучающий жизнь в ее реальных проявлениях, не по резолюциям, обязан раньше других замечать эти противоречия, обращать на них внимание общества, помогать быстрее преодолевать».
Как бы подхватывая тему Л. Якименко, Н. Яновский подробнейшим образом анализирует целую череду очерков и повестей с одной и той же точки зрения: а как в них решается проблема руководства крестьянством? Правильно — значит, литература. Неверно, легкомысленно — значит, «карточные домики» (имеется в виду повесть «У себя дома» А. Кузнецова).
Опять «руководство»! Естественно ожидать, что эта очень интересная для критики проблема будет поставлена и в историческом аспекте. Более того, мне думается, что хроника С. Залыгина «На Иртыше» уже позволила нам в этом отношении оглянуться на наш исторический опыт.
В двух статьях рецензируемого сборника — Л. Якименко и Н. Яновского — идет как бы «заочная дуэль» в связи с повестью С. Залыгина (кажется, почти единогласно признанной одной из лучших книг 1964 года).
В статье Л. Якименко нет ни слова о первой части «Поднятой целины» М. Шолохова, но стремление отрицать все, что, на взгляд критика, в чем-то «противоречит» этой знаменитой книге, — очевидно.
Н. Яновский выступает «с поднятым забралом», он сразу же вспоминает уроки «Поднятой целины», сопоставляет их с уроками истории и делает выводы:
«Давыдова М. Шолохов написал таким, каким и мог написать его выдающийся художник-реалист, жаждавший делом помочь колхозному строительству. Но теперь-то мы начинаем понимать, что даже двадцати пяти тысячам Давыдовых, посланных в деревню, не под силу миллионы крестьянских дворов сразу превратить в нечто единое, если сама деревня не возьмется за дело».
Но, по-моему, здесь спор — мнимый. Книги М. Шолохова и С. Залыгина не спорят друг с другом уже по одному тому, что они не отменяют друг друга. У автора первой части «Поднятой целины» было то, что было единственно возможно в то время: точка зрения Давыдова и Нагульнова — и, соответственно, правда Давыдова и Нагульнова. На стороне С. Залыгина — время, длительный и глубокий исторический опыт. Он видит процесс глазами крестьян — Нечаева и Степана — и, соответственно, видит правду Нечаева и Степана.
Мне думается, что Л. Якименко не прав, упрекая С. Залыгина за привнесение кое-чего «из нашего времени» — в «то время». Смена точки зрения закономерна и позволяет заметить и услышать то, что не было замечено и услышано прежде. Деревенский философ Нечаев знал о Степане Чаузове больше и лучше, чем Митя-уполномоченный и «товарищ Корякин», специально приехавший из города в только что созданный колхоз, — но тогда ведь его не послушали! Что ж, и теперь не надо прислушаться к нему, опасаясь «модернизации истории»?
В томе «Литературное наследство. Горький и советские писатели. Неизданная переписка» (этой замечательной книге в ежегоднике посвящена статья Ю. Юзовского) есть письмо М. Шолохова М. Горькому: «Думается мне, Алексей Максимович, что вопрос об отношении к среднему крестьянству еще долго будет стоять и перед нами, и перед коммунистами тех стран, какие пойдут дорогой нашей революции. Прошлогодняя история с коллективизацией и перегибами, в какой-то мере аналогичными перегибам 1919 г., подтверждает это. Вот своевременно ли писать об этих вещах?»
М. Шолохов оказался пророком: прошло тридцать три года и С. Залыгин вновь заговорил о том же — о середняке. В последнем вопросе шолоховского письма — отгадка всего. Тогда писать считалось «несвоевременным», теперь для этого пришло время. При чем же тут «привнесение кое-чего уже из нашего времени»?
Вот что говорит, например, П. Косенко, председатель колхоза «Заря» Новоазовского района Донецкой области («Известия», 16 февраля 1965 года):
«В этом году нам предложили самим составить производственно-финансовый план. Не все колхозники поверили в такую перемену: приедут, дескать, из района или из области — опять будут указывать: сей то, сей другое.
Однако к делу отнеслись серьезно…
Как раз в это время было совещание передовиков сельского хозяйства Украины в Киеве. Я был приглашен, и. надо сказать, оно мне очень понравилось. Нам прямо сказали: вы на земле живете, вам лучше знать, как ее обрабатывать».
Так все новые факты жизни подтверждают вывод, сделанный литературным критиком. «Наконец, сама история, — пишет Н. Яновский, — наш опыт колхозного строительства, опыт укрепления и развития колхозов оказался «за» Чаузова — мы сегодня пришли к тому, что хотел видеть в колхозе умный и хозяйственный российский мужик…»
Вот так неразъединимо переплетаются в литературе и в критике современность и история. Больше того: мы спешим и себя самих рассмотреть с высоты истории, оценить современность как историю. Не удивительно, что для нас и годы коллективизации, и годы войны, и даже послевоенные годы уже история.
Это значит, что, разрешая наши нынешние вопросы, мы не можем свой опыт не учитывать. Мы не хотим ошибаться так, как уже ошибались.
Не случайно сегодня критику так занимают воспоминания и документы из истории советской литературы. Наклонность к историзму сказывается во всем. И в рецензируемом ежегоднике целый раздел посвящен истории. Это статьи Е. Книпович о «Двойной радуге» Н. Тихонова, С. Машинского о книге К. Федина «Писатель, искусство, время» и Ю. Юзовского «Горький и его собеседники».
Предметом последней статьи стал очередной том «Литературного наследства», составленный из писем и ответов, которыми обменивался Горький с рядом советских писателей. Об этом сложном, богатом и чрезвычайно полезном томе ныне уже покойный Ю. Юзовский опубликовал статью, в которой самое ценное — тонкий и убедительный анализ отношений корреспондентов. Принципиально важен разбор критиком переписки Горького и Вс. Вишневского. Речь идет о полемике из-за «Конармии» Бабеля. Говоря кратко, Вс. Вишневский «отстаивал вульгарную точку зрения — определенная идейная позиция писателя предполагает одно-единственное художественное воплощение». Первоначально именно разница художественных решений была предметом полемики.
Но Вс. Вишневский, судя по его письмам к Горькому, обвинял Бабеля не только в недопустимости того или иного художественного воплощения — он ставил в вину автору «Конармии» и его позицию.
«В письме к Горькому, — говорится в статье Ю. Юзовского, — Вишневский утверждал, что Бабель «искривление показал» Конармию, что Бабель «не боец»; что он был «испуган», попав в Первую конную, что в его книге отразилось «болезненное впечатление интеллигента», и заканчивал свое письмо обращением к Горькому: «Хочу верить, что Вы все поняли».
Не случайно и Горький ответил Вс. Вишневскому: «Такие вещи, как ваша «Первая конная» и «Конармия», нельзя критиковать с высоты коня».
Речь опять идет о позиции! И чтобы именно это понял Вс. Вишневский, Горький разъясняет:
«Читатель внимательный, я не нахожу в книге Бабеля ничего «карикатурно-пасквильного», наоборот: его книга возбудила у меня к бойцам «Конармии» и любовь, и уважение, показав мне их действительно героями, — бесстрашные, они глубоко чувствуют величие своей борьбы».
Ю. Юзовский безупречно анализирует это сложное переплетение художественных и идеологических проблем.
…Фантазии гения имеют свойство превращаться в действительность. Козьма Прутков еще сто лет назад заметил, что «никто не обнимет необъятного». Ныне этот афоризм определяет самое существо литературной жизни. Вот как это доказывается и формулируется в одной из статей рецензируемого сборника: «Сто лет назад литература была обозрима, читал ее узкий круг людей… Сегодня сотни изданий ежемесячно наполняются читабельной словесностью, и сотни миллионов людей жадно пьют это книжное море. Охватить это море единым взглядом невозможно…»
Звучит архиубедительно! Уж больно «простое и неделимое» доказательство: море литературы! Что верно, то верно — «море». Однако литература охватывается коллективно критикой. Это и хорошо и плохо. Хорошо, что это есть. Плохо, что нет «единого взора».
Он вполне возможен. Для этого только надо, чтобы существовали и развивались «коллективные аккумуляторы» всего лучшего, что есть в литературе и критике.
Такие «коллективные аккумуляторы» существуют, но не развиваются. К сожалению! Сборники лучших новелл года прежде издавались, теперь уже не издаются. Сборники лучших критических статей года еще выходят (их выпускает издательство «Художественная литература»), но — если судить по трем последним ежегодникам — с каждым годом уменьшается их объем и тираж. Серии лучших романов, повестей и сборники лучших очерков года вовсе никогда не издавались.
Вот в чем беда! А «море литературы» — это все-таки хорошо.