Советский язык и русские писатели

Когда к конференции по проблемам перевода, проходившей в Вене, я готовила доклад¹, темой которого была интертекстуальность, или, конкретно говоря, трудности перевода художественных текстов, в которых авторская речь»заражена» множеством языково-литературных заимствований, а наглядным материалом к теме служил советский тоталитарный язык, меня очень сковывала необходимость при двадцатиминутном регламенте объяснять, пусть и в самых общих чертах, англо- и франкоязычным коллегам специфику этого языка. «Все слова нуждаются в общем опыте», – писал Хорхе Луис Борхес. Действительно, будь слушатели одни немцы, особенно из бывшей ГДР, достаточно было бы напомнить о языке Третьего рейха, так блистательно описанном Виктором Клемперером², или о стилистике партийной «Neues Deutschland». Однако сразу надо оговорить, что тоталитарный язык в русском варианте господствовал гораздо дольше всех иных своих разновидностей, был гораздо прочней структурирован и, как мне кажется, был единственным, который в качестве художественного приема использовался писателями. Все это к тому, что, обращаясь к русскому читателю, я могу ограничиться отсылкой к достаточно уже обширной литературе о советском языке³, а из многочисленных его параметров выделить лишь те, которые непосредственно обосновывают мое изложение.

I

При определении тоталитарного характера советского языка следует выделить два аспекта: притязание на тотальность охвата действительности и тотального контроля над обществом, с одной стороны, и агрессивность самого его внедрения в тоталитарном государстве- с другой. Французский философ и писатель-структуралист Жан-Пьер Фай (Jean Pierre Faye), первым, по- видимому, введший в обиход понятие тоталитарный язык, определяя этим понятием «своеобразный код», «псевдоязык» развивающегося немецкого и итальянского фашизма, четко выявляет взаимосвязь между вербальной пропагандой фашизма и его главным постулатом – абсолютным приоритетом государства перед человеком⁴. А репрессивный характер не позволяет ставить этот язык в один ряд с политическим языком демократий, тем более что в силу своей идеологичности он посягает и на быт, и на спорт, и на семейную жизнь, и – с сладострастным рвением – на секс («здоровая советская семья» странным образом предполагает цензурное табу на «постель»).

Комплект советских лозунгов типа «народ и партия едины…», «весь (прогрессивный) мир требует… осуждает… скорбит…», «все на уборку урожая!», да и сам коллективный «советский человек» – эти сигналы тоталитарных посягательств на самоценность личности могут задним числом показаться вполне безобидными» тем более что ко времени застоя-маразма они настолько стерлись, что воспринимались с меньшей досадой, чем курильщиками вывеска в кафе: «У нас не курят». Словечки все, весь и единодушно наряду с широкими массами первенствуют на положительном полюсе языковой номенклатуры, а на отрицательном стоит слово отдельные («отдельные товарищи проявили…»). Даже скромнейший Чехов эксплуатируется во имя тотальности:

Чехова бессмертные творенья

Вся земля читает вновь и вновь

Русскому пленительному гению

– Наша всенародная любовь!

(Агитплакат N 5744, 1984 г.)

На соцартовской картине под красным лозунгом на всю ширину полотна: «Наша цель – коммунизм» – стоит подпись: В. Комар и А. Меламид, и сатирический эффект (я проверяла) непонятен людям, не выросшим под сенью подобных лозунгов, глашатаями которых позволялось быть исключительно мировому пролетариату, партии, народу или, на худой конец, сплоченному коллективу строителей энной атомной электростанции.

Но безобидность – кажущаяся. Тоталитарный язык стремится регламентировать жизнь общества и в защиту установленных норм выставляет цензуру и репрессивный аппарат. Репрессивный характер советского языка, их языка, новояза, убедительно и сильно описан Солженицыным в «ГУЛАГе». «А следователь пишет протокол сам, он переводит на свой язык…» (курсив здесь и ниже Солженицына. – Э. М). Их язык – это, например, литерные статьи ОСО, просто перечень самых зловещих вокабул советского языка:

«– АСА – Антисоветская Агитация

– КРД – Контрреволюционная Деятельность

– КРТД – Контрреволюционная Троцкистская Деятельность (эта буквочка «Т» очень утяжеляла жизнь зэка в лагере)

– ПШ – Подозрение в Шпионаже <…>

– СВПШ – Связи, Ведущие (!) к Подозрению в Шпионаже

– КРМ – Контрреволюционное Мышление

– ВАС – Вынашивание Антисоветских настроений

– СОЭ – Социально-Опасный Элемент

– СВЭ – Социально-Вредный Элемент

– ПД – Преступная Деятельность <…>

– ЧС – Член Семьи (осужденного по одной из предыдущих литер)».

А предписанная иерархия аплодисментов: безатрибутные простые, продолжительные, долго не смолкающие, бурные, переходящие в овацию, и, наконец, овационная кульминация в едином порыве: все встают? А кара за нарушение нормативов хлопанья в ладоши, тоже описанная Солженицыным? А кара за опечатки в сакральных словах?

(Ср. у Войновича мытарства редактора, у которого указания Сталина из мерила превратились в мерина.) Барон Мюнхгаузен у Сигизмунда Кржижановского после посещения Москвы рассказывает о демонстрации работ «Института нивелирования психик» с помощью расчесывания волос (они же провода мыслительных процессов) на голове подопытных. Один строптивый кролик, все шепчущий непотребные слова, за которые «к стенке ставят», тут же был обрит наголо и этим вообще лишен мышления. Маленький отрывок (повесть «Возвращение Мюнхгаузена» написана в 1927 году, опубликована лишь в 1991-м) обыгрывает два ключевых понятия при описании тоталитарного языка: нивелирование (у нацистов откровенно- Gleichschältung) и силовое вдалбливание (придумка Геббельса: einhammern – дословно: «вбивать молотком» ⁵).

II

Лингвистически этот язык можно описать как систему означающих (знаков, сигнификантов), за которыми или вообще не стоит означаемого (референта, сигнификата), например: счастливое детство, или же стоит прямо противоположное тому, что принято данными словами называть на естественном, то есть человеческом, языке, например: высшая мера социальной защиты вместо – расстрел (государство не только довлеет над личностью, но и претендует на защиту общества от нее). Нужды нет приводить примеры, но от одной, хоть и длинной, но очень убедительной цитаты отказаться не могу. Писатель Борис Хазанов: «В Москве на Ленинском проспекте, на одном из больших домов, мимо которых я проезжал каждый день, висел лозунг: Выше знамя социалистического соревнования за дальнейшее повышение качества… Я старался понять, что это значит. Некто держит знамя – полотнище на длинной палке. Это полотнище надо поднять еще выше. На самом деле, однако, речь не об этом. Речь идет о социалистическом соревновании. В действительности никакого соревнования нет, просто кто-то где-то работает. Хотя качество этой работы высокое, его надо сделать еще выше. Но добиться этого тем способом, который рекомендован, то есть поднимая знамя соревнования, невозможно, так как не существует ни соревнования, ни знамени. Фраза, составленная грамматически правильно, напоминает сложный арифметический пример с дробями и многочленами: вы долго решаете его, и получается ноль» ⁶. В том и задача советского языка: с помощью русской лексики и грамматики создавать тщательно отделанную грандиозную симуляцию чего-то, что должно именоваться развитым социализмом.

Советский язык не стоял на месте, его развитие вполне диалектично. Если послереволюционный террор именовался революционной законностью, то сталинский террор выступает после 1956 года под кодовым названием нарушений социалистической законности. Слова советского языка однозначны, это как бы полутермины, по определению Даниэля Вайсса (Weiss) ⁷. Синонимия может возникать только на уровне естественного языка, где множество вариантов новояза воспринимается в их чисто сигнальной функции – как угроза или как заклинание. Однако несоответствие между советскоязычными утверждениями и всем знакомой, видимой действительностью делает этот язык при всей его стандартизации – неопределенным, при всей негибкости – каким-то размытым, иначе: «косвенным», если воспользоваться выражением Андрея Платонова, к которому мы в этой связи еще вернемся. А теперь пора перейти к теме – русские писатели и советский язык.

III

Нужно ли оговаривать: речь идет о литературе художественной, которую в нашем случае легко охарактеризовать как не-партийную, не-секретарскую, не-пропагандистскую или просто: не- соцреалистическую. И еще: предлагаемая ниже попытка описать различные подходы русских писателей к советскому языку, разумеется, не может даже стремиться к полноте обзора. Я заведомо ограничиваюсь желанием систематизировать лишь различные примеры того, как этот язык под пером писателей использовался в качестве повествовательного или жанрообразующего приема.

Открытие сатирического потенциала советского языка, наверно, принадлежит Александру Архангельскому. В 1923 году, задолго до Оруэлла, даже не «1984», а до его «Памяти Каталонии» (1938), содержащей первые предупреждения об убийственности партийных языков, Архангельский преподносит журналистам рецепт изготовления «передовиц, фельетонов, телеграмм от собственных корреспондентов и прочего» с набором сигнальных слов и имен зарождающегося советского языка: «Взять Пуанкаре, Муссолини, Ллойд-Джорджа, изрубить мелко на 800 – 1000 строк плотного корпуса, затем взять и истолочь двух меньшевиков и трех эсеров. Все это хорошенько смешать и держать в портфеле дня три-четыре. Перед употреблением посыпать мировой революцией и подавать ежедневно по два столбца» ## А. Архангельский, Подарок молодым журналистам. – «Крокодил», 1923, N 16.

1. Е. Markstein, Sprache als Realie: Intertextualitat und Ubersetzung. Am Beispiel totalitarer Sprache. – In: «Translation Studies. An Interdiscipfine», Amsterdam, 1994.[↩]
2. V. Klemperer, LTI (Lingua Tertii Imperii). Notizbuch eines Philologen, Leipzig, 1991.[↩]
3. Кромецитируемыхдалееисточников, это, например: «Essais sur le discours sovietique», Grenoble, 1981 – 1986, N 1 – 6; «Essais sur le discours sovietique, russe et autres discours slaves», 1987 – 1991, N 7 – 19; A. Green, A Dictionary of Newspeak, London, 1982; I. Zemcov, The Lexicon of the Soviet Political Language, Epping, 1985.[↩]
4. J. P. Faye, Langages totalitaires, Paris, 1972; Theorie du recit, Paris, 1972.[↩]
5. Еще до захвата нацистами власти Геббельс («Kampf um Berlin») кичится тем, что ему удалось свое мировоззрение «in die Köpfe der Parteigenossen einzuhämmern» (цит. по: J. P. Fауe, op. cit, немецкий перевод, Frankfurt/M., 1977, Bd. 2, S. 715).[↩]
6. Б. Хазанов,Будем лопать пустоту. Радиоэссе на станции «Свобода», Мюнхен, май 1992.[↩]
7. D. Weiss; Was ist neu am «Newspeak». Reflexionen zur Sprache der Politik in der Sovjetunion. – In: «Slavistische Linguistik» 1985, München, 1986.[↩]