Советский очерк и его исследователи

«Пути советского очерка», сб. литературно-критических статей, «Советский писатель», Л. 1958, 366 стр.

«Об очерке», сб. статей, Изд. МГУ, М. 1958, 235 стр.

Когда-то М. Горький сетовал на то, что «критика не удосужилась отметить значение очерка». Уж давно об очерке пишут много и во многих случаях содержательно. С полным основанием можно говорить о первых шагах и первых успехах очерковедения как части литературоведческой науки. Об очерках печатаются многочисленные статьи. Сравнительно недавно (1956 и 1957) вышли две первые специальные очерковедческие книги: «Советский послевоенный очерк» В. Рослякова и «Искусство очерка» Е. Журбиной. Последними откликами на темы очерка являются новые книги, представляющие собой коллективные сборники статей «Пути советского очерка» и «Об очерке».

Невзирая на обилие очерковедческой литературы, до сих пор – и это естественно – далеко не все вопросы, связанные с очерком как жанром художественной литературы, решены. Но в спорах постепенно обретается истина. Острота дискуссий на очерковедческие темы в значительной степени порождена и недостаточной теоретической разработкой вопросов очерковедения, и богатством, разноликостью очерка как художественного явления.

Некоторые проблемы, касающиеся очерка, можно считать уже давно решенными. Так, например, вряд ли кто-нибудь сейчас вновь станет спорить о том, является ли очерк действительно жанром художественной литературы.

Но среди старых вопросов есть и такие, которые поднимаются вновь. К примеру, обратимся к тому, как решалась и решается проблема соотношения советского очерка и русского очерка XIX века. Ведь было же модно в погоне за доказательствами в пользу самобытности советского очерка разрывать живые его связи с той традицией, которая сложилась в классической очерковой литературе, и неизвестно в угоду кому или чему искать новаторство советских очеркистов как раз там, где они плодотворно используют опыт своих предшественников.

Проблема традиций, питающих советский очерк, поставлена в работах многих участников двух недавно вышедших коллективных очерковедческих сборников. Оба они открываются статьями, в задачу которых входит решить проблему традиций. Статья Б. Костелянца «Традиции боевого жанра» начинает сборник «Пути советского очерка», а статья В. Пельта «М. Горький об очерке» идет первой в сборнике «Об очерке». Проблема традиций, то есть вопрос об отношении советского очерка к очеркам классиков и современного советского очерка – к очеркам зачинателей этого жанра в советской литературе, кроме того, ставится и в статьях других авторов. В свое время М. Шагинян специфику советского очерка, его новаторское преимущество перед очерком классиков усмотрела прежде всего в оперативности, якобы у них отсутствовавшей (предисловие к ее книге «По дорогам пятилетки»). Об этой ошибке писательницы можно было бы сейчас и не вспоминать, если бы отзвуки стремления противопоставить советский очерк очерку классиков и тем самым фактически принизить русский очерк XIX века в той или иной форме не проявились вновь в некоторых статьях. Так, например, П. Юшин в статье «О жанре очерковой литературы» категорически утверждает, что процесс развития очерка в советской литературе делает «все большим несоответствие очерковой практики со сложившимися в XIX веке воззрениями на очерк» ¹, имея в данном случае в виду высказывания об очерке В. Белинского. Или В. Пельт, сравнивая очерки Горького «По Союзу Советов» с классическими образцами путевых очерков прошлого (А. Пушкин – «Путешествие в Арзрум», И. Гончаров – «Фрегат «Паллада» и А. Чехов – «Остров Сахалин»), приходит к выводу, что очерки Горького далеко выходят за рамки путевых очерков, созданных этими классиками, потому что им присущи «глубокая философская мысль, большие социальные обобщения, взгляд в будущее. Автор не боится высказать свое отношение к художественно обрисованным фактам» (курсив мой. – Л. Ж.)» ². Подобное заявление выглядит противопоставлением очерков Горького лучшим произведениям очеркового жанра прошлого, мотивированное таким образом – оно вряд ли к чести исследователя.

Литературоведы и критики, разрабатывающие проблему традиций, в большинстве случаев решают ее в правильном направлении. Наиболее обстоятельно эта проблема рассматривается в статье Б. Костелянца. На большом материале истории русского очеркизма исследователь защищает тезис о традициях оперативности, боевитости и публицистичности, сложившихся в разных видах очерка у передовых русских писателей-классиков на протяжении более чем векового существования этого жанра. В доказательной борьбе за значение опыта классиков для работы современных очеркистов – пафос статьи Б. Костелянца, что, на мой взгляд, перекрывает недостатки, в ней имеющиеся.

Но и сейчас еще встречаются работы, в которых проблема традиций ставится формально. Для примера обратимся к интересной в целом статье И. Эвентова «Маяковский-очеркист». Как только исследователь подходит к вопросу об историческом значении работы Маяковского-очеркиста, к выяснению роли его очерков в развитии жанра и их значения для работы советских очеркистов следующих поколений, он ограничивается абзацами ничего не говорящими, ставшими дурным обыкновением для многих статей. «Маяковский, – пишет И. Эвентов, – создавал культуру путевого очерка нашего времени, он был одним из первых советских писателей, наблюдавших жизнь зарубежного мира и запечатлевших ее в своих литературных трудах… Опыт Маяковского, несомненно, сказался в принципах освещения зарубежного мира писателями Советской страны…» ³. Вот и все. О том, что «художественная практика» Горького-очеркиста является «образцом и в наши дни», – мимоходом заявляет автор упомянутой выше статьи «М. Горький об очерке» В. Пельт.

И И. Эвентов, и В. Пельт, и авторы других статей ограничиваются декларациями насчет того, что традиции М. Горького, В. Маяковского и других выдающихся советских очеркистов 20-х годов играют значительную роль в развитии современного очерка, и не стараются осмыслить, как же эти традиции преломляются в живой жизни очерка сегодня.

Есть исследователи, которые, как им кажется, выясняют не только вопрос о традициях, но и о новаторстве советского очерка на разных этапах его существования, а на деле лишь запутывают его. Так, П. Юшин в уже упоминавшейся выше статье «О жанре очерковой литературы» называет в качестве зачинателей портретного очерка в советской литературе Серафимовича и Фурманова. Упоминая Горького, автор «проглядел» его среди зачинателей этой жанровой разновидности, и произошло это не случайно. Дело в том, что П. Юшин неправильно решает проблему традиций и новаторства советского очерка вообще и портретного очерка в частности. Да простит нам читатель длинную, но вынужденную выписку из статьи:

«Интересна эволюция портретного очерка. В классической литературе мы не находим очерков, в центре которых стоял бы простой труженик, человек-рационализатор, изобретатель, усовершенствовавший методы труда или открывший в нем новые возможности, осуществление которых приносит несомненную пользу обществу. Это и понятно. Подневольный, тяжкий труд на помещика и капиталиста не мог способствовать широкому раскрытию народной инициативы.

В советской литературе портретный очерк возник как живой, документальный рассказ о жизни и деятельности замечательных людей, прославившихся в борьбе за освобождение народных масс от ига эксплуатации…

Герой как конкретно историческая личность, как представитель борющегося народа, воплотивший в себе лучшие его черты, вошел в нашу литературу вместе с революцией и гражданской войной. Зачинателями советского портретного очерка были Серафимович и Фурманов. Уже в их очерковой практике заметны тенденции к выделению этой разновидности жанра» ⁴.

Но нельзя же забывать, как это делает П. Юшин, о том, что в классической литературе существовали очерки, в центре которых стояли труженики, представители народа («Записки охотника» И. С. Тургенева, «Петькина карьера» и другие очерки Гл. Успенского, очерки В. Г. Короленко и др.), а то, что эти труженики не были рационализаторами и изобретателями, определялось положением народа в царской России, а не спецификой состояния портретного очерка как жанровой разновидности.

Тем же отрицанием классической традиции отдает от утверждения, будто в классической литературе не существовал очерк как живой, документальный рассказ о лучших людях нации, отдавших свои жизни борьбе за интересы народа. Разве не серией подобных очерков являются знаменитые «Былое и думы» А. Герцена?

Забвение П. Юшиным М. Горького как «первооткрывателя» нового советского портретного очерка, имеющего свою специфику, расширившего, обогатившего пределы жанра, можно объяснить только суженным представлением автора статьи о тематике ранних советских, в частности портретных, очерков.

Вопрос о значении М. Горького – очеркиста-портретиста для творческой практики советских писателей, к сожалению, обходится и А. Рубашкиным, автором интересной статьи «Михаил Кольцов – очеркист» («Пути советского очерка»). А ведь здесь разговор этот особенно напрашивается.

Раздумья над традициями, воплощенными в очерках того или иного советского писателя, попытка выяснить их место и значение – путь к познанию его творческой индивидуальности, самобытности. Так, например, на много бы выиграла в конкретности исследования статья И. Демина «В дороге и дома» В. Полторацкого» («Об очерке»), если бы автор ее, обратившись к изучению очерков этого писателя о загранице, «выверил» его творческий почерк опытом М. Горького и В. Маяковского.

Специальных статей о том, как традиции классиков или представителей старшего поколения советских писателей преломляются в творчестве наших очеркистов, критики и литературоведы почти не пишут. Такого рода статьи являются счастливым исключением. Из работ на тему о традициях, воплотившихся в советском очерке вообще и в современном очерке в частности, следует назвать статью С. Касторского «Горьковские традиции в современном очерке» ⁵.

Если в нашем очерковедении еще далеко не все в порядке с разработкой проблемы традиций, то как же обстоит дело с исследованием новаторского существа советского очерка? Этому посвящены усилия большинства авторов. Плодотворно стремление выяснить новаторскую сущность советского очерка в историко-литературном плане, отличающее исследователей, работы которых составили сборник «Пути советского очерка». Настало время для создания истории советского очерка, и названный сборник является первой, хотя и далеко не исчерпывающей попыткой такого рода.

Для выяснения новаторской сущности советского очерка надо представить себе наиболее полную картину развития очерка с первых лет существования советской власти и до настоящего времени. Эта цель в сборнике если и не окончательно достигнута, то значительно приближена статьями В. Дробышевского, И. Эвентова, Г. Цуриковой, А. Рубашкина и др. Особенно важно изучение ими очерков талантливых советских очеркистов, произведения которых до сих пор не были предметом историко-литературного исследования.

В. Дробышевскому (статья «В борьбе за новое. Очерки и очеркисты 20 – 30-х годов») и А. Рубашкину (статья «Михаил Кольцов – очеркист»), на примере Л. Рейснер, М. Кольцова и других передовых советских очеркистов 20 – 30-х годов, удалось раскрыть новаторское существо самого типа очеркиста, сформировавшегося в условиях советской действительности, многосторонность его интересов, определяющую многотемность его творчества.

До самого последнего времени только вскользь упоминалось об очерках В. Маяковского, которого как очеркиста заслоняла гигантская фигура поэта. Вот почему так привлекает внимание работа И. Эвентова «Маяковский-очеркист». На большом материале исследователь убедительно показал, как далеко ушел В. Маяковский от лефовских теорий очерка, как практика очеркиста, стоявшего на позициях революционного класса, привела поэта к защите художественного очерка от лефовских его ликвидаторов.

И В. Дробышевский, и А. Рубашкин, и И. Эвентов, и Г. Цурикова (статья «Очерк-портрет») видят новаторское начало творчества советских очеркистов прежде всего в том, что они не наблюдатели тех или иных явлений жизни, а непосредственные участники ее строительства, участники борьбы. Им удается определить новаторское положение жанра, в значительной степени его новаторскую роль. Но к исследованию новаторства жанра по существу наши очерковеды еще только нащупывают пути.

Для того чтобы в полной мере исследовать новаторское существо советского очерка, необходимо прежде всего решить ряд теоретико-литературных проблем.

Утверждение М. Горького, что очерк находится где-то между исследованием и рассказом, имеет уже свою «литературу вопроса», но, несмотря на ее обилие, в осмыслении этого положения великого писателя немало было запутано и запутывается до сих пор. Многие критики ведут, думается, схоластический спор о том, в каких случаях очерк ближе к исследованию или к рассказу и даже пытаются именно так разделять, классифицировать очерки, в этом случае опять-таки прибегая к авторитету М. Горького.

Так, например, В. Пельт, излагая воззрения великого писателя на очерк, заявляет, что они меняются «в зависимости от того, к чему стоит очерк ближе – к «исследованию» или к «рассказу». «С этих позиций, – по мнению автора статьи, – необходимо рассматривать и отдельные, иногда, казалось бы, и противоречивые высказывания и положения М. Горького об очерке» ⁶. Но сам В. Пельт этого не делает, и надо думать потому, что он обнаружил у М. Горького тезис, вряд ли писателем выдвигавшийся.

В очерковедении делались разные попытки истолковать горьковское положение об очерке как жанре литературы. Большинство критиков сошлось на том, что очерк является и исследованием и рассказом одновременно. Иначе говоря, он включает в себя моменты научности, публицистичности и художественности. Так, М. Щеглов справедливо писал о том, что слово «среднее» в определении М. Горького: «Очерк – нечто среднее между рассказом и исследованием» – «нужно понимать не как «расположенное посредине» между тем и другим, но как являющееся одновременно и рассказом и исследованием, объединяющее две основные функции – художественную и научно-познавательскую» ⁷.

Но тот же критик, решая еще один старый и до сих пор не решенный вопрос – о чисто художественной специфике очерка, – приходит к выводу спорному, когда категорически утверждает, что «своеобразия способов создания типических образов, сюжетики, композиции, позиции автора и т. д. в очерке попросту не существует» ⁸.

В приведенном положении – пафос его статьи «Очерк и его особенности» (1954). Позиции М. Щеглова в этом вопросе сводились, в сущности, к утверждению того, что художественной специфики в очерке нет и отличие его от других малых прозаических жанров только в степени документированности. Нам представляется, что в споре, который вел М. Щеглов по вопросу о художественной специфике очерка с Е. Журбиной (ее статьей «Искусство очерка», – «Знамя», 1953, N8 – 9), правда на стороне последней.

Большинство литературоведов и критиков настойчиво занимается вопросами композиции, построения сюжета, принципов типизации в очерках разных видов, и многие из них приходят к плодотворным результатам. В частности, в этом плане внимания заслуживает статья Б. Лосева «Конфликтный послевоенный очерк» ⁹, автор которой ведет разговор о художественной специфике очерка и в целях ее определения удачно сопоставляет произведения двух жанров на одну и ту же тему – очерк В. Овечкина «Районные будни» и рассказ П. Нилина «Знакомство с Тишковым».

На тех же позициях стоит и А. Коган в статье «Жизнь, жанр, мастерство» («Об очерке»), исследуя очерки и рассказы И. Антонова, С. Залыгина, Г. Бакланова, Г. Троепольского. Выше уже упоминалась статья П. Юшина «О жанре очерковой литературы». Вопросы художественной специфики очерка он пытается рассматривать в процессе развития жанра и отдельных его видов. П. Юшин делает интересные наблюдения над теми чертами очерка, которые отличают его и от рассказа, и от публицистической статьи.

Авторы самых разных статей на очерковые темы, обращаясь к конкретным произведениям или изучая творческую манеру отдельных писателей-очеркистов, делают ряд верных наблюдений, ведущих в конечном счете к установлению художественной специфики очерка. Так, например, в сборнике «Об очерке» небезынтересны наблюдения М. Лапшина над характером сюжетного построения очерков В. Овечкина (статья «Районные будни» В. Овечкина»), и размышления В. Чалмаева (статья «Проблема характера в очерках В. Тендрякова») над соотношением в очерке проблем и характеров. Обращаясь к «Районным будням» и «Трудной весне» В. Овечкина, В. Чалмаев, как думается, правильно усматривает художественную силу очеркиста не в стирании граней между рассказом или повестью и очерком, то есть не в отходе от очеркизма, а, наоборот, в наиболее полном использовании возможностей этого жанра.

Много метких замечаний о стиле очерков разных видов в статьях Г. Цуриковой, И. Эвентова, Д. Молдавского, А. Рубашкина и других исследователей в сборнике «Пути советского очерка». Но, невзирая на отдельные успехи, проблема художественной специфики очерка еще далеко не решена, а без этого не может быть решена и проблема новаторства советского очерка, и задачи эти по-прежнему стоят перед советским очерковедением.

На первый взгляд кажется, что классификация советских очерков по видам как будто бы не имеет большого значения. Но в действительности дело обстоит не совсем так. То обстоятельство, что в литературе, посвященной очеркам, до сих пор существует разнобой в принципах их группировки по видам, ограничивает возможности проникновения в суть жанра и наиболее полного исследования его различных явлений. Одни, например, по старинке различают в очерковой литературе путевой очерк и очерк нравов; другие делят ее по тематике – деревенский очерк, производственный очерк, военный очерк; третьи пытаются найти специфически-художественные границы внутри жанра – очерковая зарисовка, портретный очерк и т. д.

Деление на путевые очерки и очерки нравов существует издавна. Под рубрикой путевого очерка обычно числятся очерки о загранице советских писателей Л. Рейснер, В. Маяковского, М. Кольцова, И. Эренбурга и многих других вплоть до В. Полторацкого и В. Некрасова. Путевыми принято называть цикл очерков М. Горького «По Союзу Советов», очерки М. Шагинян «Путешествие по Армении». К этому же виду очерков В. Канторович¹⁰ относит и «Владимирские проселки» В. Солоухина, «Я иду по меридиану» Н. Михайлова, «Путешествие в чужую жизнь» В. Сафонова.

Даже беглое знакомство с перечисленными очерками неизбежно’ убеждает в том, что как вид очерка они не едины. Думается, что прав П. Юшин, отметивший неточность наименования «путевой очерк». «Оно больше связано, – пишет этот исследователь, – с поездкой автора по определенному маршруту, чем с жанровой разновидностью» ¹¹. И действительно, критики и литературоведы, пытающиеся установить особенности путевого очерка как жанровой «особи», неизбежно принуждены называть или чисто внешние, ничего не выражающие признаки, или обнаруживать его специфику там, где ее нет. Так, например, В, Канторович утверждает, что «путевой очерк – наиболее открытая форма выражения личности самого писателя, его видения мира». Но позволено будет задать вопрос критику: разве нельзя написать очерк в виде дневника автора, наблюдающего, например, жизнь колхоза? В этом случае он будет самой открытой формой выражения личности писателя, независимо от того, приехал ли тот в колхоз в качестве посетителя, проделавшего путешествие, или искони жил и работал вместе с теми колхозниками, о делах и днях которых он пишет.

В сборнике «Пути советского очерка» опубликована статья Д. Молдавского «По краям далеким, но родным (О жанре путевого очерка у писателей-ленинградцев)». На страницах этой обстоятельной статьи читатель найдет много интересных размышлений об отдельных очерках и индивидуальных особенностях творческого почерка разных очеркистов. Но как только Д. Молдавский обращается к вопросу о том, «что такое путевой очерк… в чем основные черты этого жанра» ¹², он принужден признать:

«Нам кажется, что говорить об единстве путевого очерка в жанровом отношении – очень трудно; следовало бы его разделить на ряд различных типов», и далее, пытаясь классифицировать путевые очерки, предлагает вести речь о путевом очерке, стоящем на грани беллетристики; об очерке-исследовании; о путевых заметках, близких к жанру мемуаров; о путевом дневнике, широком по жанровому диапазону, и др. Такое членение путевого очерка только с наибольшей убедительностью иллюстрирует, что он не является особым видом или типам очерка, той гранью, по которой он может быть признаком классификации внутри жанра.

По мере развития советского очерка (20, 30, 40-е годы), делавшегося тематически все более и более разносторонним, в критике, естественно, возникало стремление подчеркнуть многообразие жизненных явлений, охваченных этим жанром литературы. В 30-х годах, например, страстно спорили по поводу так называемого производственного очерка. Наряду с ним заговорили об очерке на колхозную тему. В связи с событиями Великой Отечественной войны прочно вошел в литературный обиход термин «военный очерк».

Правомерна ли такого рода классификация очерковой литературы? И на определенном этапе литературоведческого изучения очерка и для определенных целей сегодня – вполне. Принято и более широкое повременное деление очерков: «Очерки 20 – 30-х годов», «Очерки периода Великой Отечественной войны» или «Послевоенные очерки». Так, например, полезную книгу «Советский послевоенный очерк» выпустил В. Росляков.

По тематическому или повременному принципу объединены очерки, являющиеся предметом анализа в статьях многих авторов, – см. В. Дробышевский, В борьбе за новое (Очерки и очеркисты 20- 30-х годов); А. Бейлин, Героическая летопись народной борьбы; Ю. Константинов, Облик дня (Современный очерк о советской деревне) ¹³.

Но работы В. Дробышевского и А. Бейлина не были бы так доказательны, не побоимся сказать – историко-литературно значительны, несмотря на отдельные недостатки, которые в них имеются, если бы эти исследователи не пошли по пути не только тематической и хронологической, но и чисто художественной внутрижанровой классификации очерков, что и открывает им широкие возможности эстетического анализа.

А. Бейлиным показано, как в ходе войны, в процессе развития жанра сочетались и уступали друг другу место разные виды очерков (очерки-дневники, портретные очерки и т. д.). Интересна его попытка связать жанровую разновидность очерка, а именно очерк-портрет, с теми практическими воспитательными целями, которые он во время войны осуществлял.

Одна хронологическая или тематическая классификация не открывает еще перед автором широкие возможности анализа очерков как явления жанра. В каждом отдельном случае критик имеет дело не только с тематической, но и с художественной его разновидностью, которая далеко не всегда совпадает с тематической. Так, например, тематически и хронологически очерки М. Кольцова о Луначарском и Матэ Залка, очерк С. Диковского «Товарищ начальник», Г. Николаевой «Председатель колхоза» или очерк В. Полторацкого «Старый бакенщик» – явления разные, но как явления жанра они стоят в одном ряду. Все это отличающиеся друг от друга очерки-портреты, они дают интересный материал для размышлений об эволюции и расширении диапазона определенной жанровой разновидности.

О плодотворности деления очерков по художественным признакам, их отличающим, в целях наиболее полного исследования особенностей очерка как жанра художественной литературы свидетельствует и статья Г. Цуриковой «Очерк-портрет». Автор ее рассматривает очерки-портреты разных советских писателей от М. Горького до Г. Троепольского и В. Тендрякова включительно. Исследовательнице удается наметить отдельные группы очерков-портретов, установить их специфику.

Конкретность анализа дает возможность Г. Цуриковой обнаружить живую жизнь горьковской традиции очерка-портрета в очерках М. Кольцова, посвященных немецкому рабочему-революционеру Максу Гельцу, Матэ Залка, А. Луначарскому. Исследовательница устанавливает наличие двух путей создания портретных очерков. Как у М. Горького и М. Кольцова, когда писатель через индивидуальность одного исторически существующего лица прозревает многих, или, например, как у С. Диковского, который создал образ Гордова (очерк «Товарищ начальник») не в результате знакомства с одним человеком. В первом случае – это типизация в пределах мемуарного портретного очерка, во втором – основанная на жизненных же наблюдениях (С. Диковский ознакомился с биографиями тридцати четырех командиров), но не ограниченная фактами, связанными с одним лицом. В пределах очерка-портрета по мере его развития, расширения рамок этой жанровой разновидности Г. Цурикова различает наличие очерков психологических (С. Диковский «Товарищ начальник»), производственных (Б. Галин «Киреевы – отец и сын») и т. д. Можно спорить с предложенными автором наименованиями, не соглашаться с его оценкой отдельных произведений (например, очерка Г. Николаевой «Председатель колхоза»), но ясно одно: Г. Цурикова исследовала очерк-портрет как художественную разновидность жанра. В последние годы все чаще публикуются статьи, авторы которых делают попытки анализировать очерки и с точки зрения их содержания, и с точки зрения их формы и жанровых особенностей. Но вот перед нами статья Ю. Константинова «Облик дня», посвященная очеркам о современной советской деревне. В ней есть отдельные меткие наблюдения (мысль о драматическом начале, носителями которого являются не только положительные, но и некоторые отрицательные герои очерков В. Овечкина, А. Калинина, С. Залыгина, Г. Бакланова), справедливые указания, например, на те стороны жизни, которые, получив отражение в разбираемых автором очерках о деревне, делают их силой, противостоящей «Рычагам» А. Яшина и другим произведениям подобного рода. Но в целом статья вызывает чувство неудовлетворенности. Думается, происходит это потому, что автор ее, сочувственно процитировав выступление В. Овечкина на всесоюзном совещании писателей, работающих над колхозной темой, в той его части, где писатель требует от критики внимания к мастерству, сам слишком мало внимания уделяет изучению мастерства писателей, очерки которых он исследует. Авторы большинства очерковедческих работ изучают советский очерк как явление жанра в его соотношении с жизнью и в процессе исторического развития советского человека. Есть уже отдельные попытки рассматривать советский очерк в его взаимосвязях с русским очерком XIX – начала XX века. На этих путях, надо думать, и следует искать решения вопросов, связанных с художественной спецификой жанра, решения проблемы новаторства советского очерка.

Перелистывая страницы очерковедческих книг и статей, радуешься тому, что очерк уже начали рассматривать и в процессе исторического развития жанра, и в его художественной специфике, что изучение его уже стало предметом науки, разделом литературоведения. Но, вчитываясь в статьи и книги, посвященные советскому очерку, в большинстве их, к сожалению, не чувствуешь той оперативности, которой отличается сам очерк. Авторы публикуемых работ часто забывают о своем профессиональном долге литературных критиков участвовать в сегодняшней жизни жанра. Но вспомним хотя бы выступления В. Белинского по вопросам физиологического очерка вообще и по поводу «Записок охотника» И. Тургенева в частности. Великий критик не только направлял развитие очерка, но и прояснял многое в сознании самих авторов на материале их же очерков, им разбиравшихся.

В наших журналах почти не появляются хорошие, боевые статьи, написанные, что называется, «по свежим следам событий», об очерках только что опубликованных. Текущая жизнь советской страны требует острого проблемного очерка, а текущая жизнь очерка как жанра литературы требует проблемных статей об очерке, которых у нас пишется непростительно мало.

В качестве примера далекой от проблемности рецензии можно привести хотя бы статью М. Черепахова «Глубокие корни (Об очерках Анатолия Калинина)». Автор положительно оценивает действительно значительные очерки А. Калинина. Он заканчивает словами: «У творчества Калинина глубокие корни, уходящие в благодатную почву – жизнь» ¹⁴. Но как и чем глубокие корни творчества писателя уходят в жизнь через художественную ткань его произведений, М. Черепахов не сумел вскрыть. Поэтому-то статья его и приобретает эскизный характер, представляет собой серию беглых характеристик отдельных очерков и персонажей, в них выведенных.

Мы назвали статью М. Черепахова не статьей, а рецензией не случайно. В самом этом названии нет ничего компрометирующего ее автора. Но рецензия-то эта, к сожалению, не аналитического, а в основном только оценочного порядка.

Читатель должен верить М. Черепахову на слово и тогда, когда он утверждает, что А. Калинину удаются портреты, и тогда, когда критик заявляет, что агроном Кольцов очерчен довольно точно, и ряду других утверждений. Остается только невыясненным, как же достигает всего-этого писатель, какие проблемы советского очерка и как помогает решить творчество А. Калинина?

Очерковедение – все-таки самая молодая отрасль литературной науки, которой надлежит быть и самой боевой. Ей в области этого жанра отведена та же роль разведчика, которую выполняет сам советский очерк в жизни и литературе. И эту роль наша критика должна выполнить с честью!

1. Сб. «Об очерке», стр. 40.[↩]
2. Там же, стр. 39.[↩]
3. »Пути советского очерка», стр. 183. [↩]
4. «Об очерке», стр. 50 – 51.[↩]
5. Сб. «Горький и вопросы советской литературы», «Советский писатель», Л. 1956, стр. 207 – 261.[↩]
6. »Об очерке», стр. 12. [↩]
7. М. Щеглов, Литературно-критические статьи, «Советский писатель», М. 1958, стр. 19.[↩]
8. Там же, стр. 23.[↩]
9. »Ученые записки Свердловского государственного пединститута», вып. 15. Литература. Свердловск. 1957, стр. 109 – 147. [↩]
10. В. Канторович, Новое в очерковой литературе, журн. «Вопросы литературы», 1958, N 7, стр. 64 – 88.[↩]
11. »Об очерке», стр. 47. [↩]
12. »Пути советского очерка», стр. 316. [↩]
13. Все эти статьи напечатаны в сборнике «Пути советского очерка».[↩]
14. »Об очерке», стр. 223. [↩]