Совесть моя – Байкал…

О призвании и мастерстве публициста здесь уже немало было сказано полезного, проверенного опытом и сердцем. Мне же хочется остановиться на двух вопросах, давно меня волнующих: о верности литератора своей постоянной теме и о моральной его ответственности, ибо мало «поднять» проблему, важнее своим неостывающим интересом к ней увлечь других, сделать невозможным забвение важного дела. Подвижническая работа писателя Г. Медынского, развернувшего здесь перед нами животрепещущую – социальную и педагогическую – проблему воспитания подростков, как нельзя лучше служит нравственным примером для нас, молодых писателей. Пожилой литератор, столкнувшись с обстоятельствами жизни, ранее не исследованными им, оставил свои творческие замыслы, наброски, черновики, целиком посвятив себя публицистике. Ибо, по его разумению, некогда «откладывать» проблему, когда речь идет о завтрашнем дне нашего общества, о его духовном здоровье. И можно ли только уйти с головой в жизнь своих воображаемых героев, если в доме напротив, в народном суде разбирается дело о малолетних нарушителях уголовного кодекса? С точки зрения Г. Медынского, литературные герои, даже с ущербом для литературы, могут подождать. А те, живые, сидящие на скамье подсудимых?.. Как тут не вспомнить об одной-единственной слезе ребенка у Достоевского, могущей сделать человека несчастным! Такова уж испокон века русская литература, – исповедальность и совестливость, свойственные талантам ее писателей, не дают ей быть в стороне от жгучих проблем жизни. А публицистика, если так можно выразиться, – «скорая помощь» литературы, счастливая возможность для литератора немедленно поставить те проблемы, которые его волнуют, которые требуют безотлагательного разрешения, без чего писатель не сможет уверенно и твердо работать дальше, иначе будет нарушена «гармония» его души. Потому-то можно со всей уверенностью сказать, что не писатель выбирает публицистику, а публицистика призывает писателя к теме, от которой порою зависит судьба целого строительства или даже судьба человека!

В годы войны, например, боевая публицистика не только поднимала в атаку, но и «выковывала» характер солдата. В одном из сибирских архивов прошлой осенью я читал письма фронтовиков к моему духовному наставнику, замечательному поэту Леониду Николаевичу Мартынову. Письма эти были откликами на «Повесть о Тобольском воеводстве», вернее, на отрывки из этого исторического очерка, изданные брошюрой для фронта. Солдаты-сибиряки, взглянув глазами поэта на прошлое Сибири, еще и еще раз поняли, как могуча и прекрасна Россия и как велик край, который оставили они, чтобы разгромить врага. Зная исторические поэмы Леонида Мартынова и книгу его «Лукоморье», нельзя не прийти к выводу, что поэт отдал огромный запас внутреннего огня, еще не успевшего стать поэзией, именно тому жанру литературы, который прежде всего был мобилизован для борьбы с врагом.

Тем непростительнее отношение к публицистике как к «переходному» жанру – мол, это вот пока очерк, но разве не видно, что перед вами заготовки для рассказа? Это справедливо отметил И. Винниченко. Естественно, что любой жанр литературы знает немало ремесленников, покушающихся на «святая святых». Но, будем откровенны, в публицистике они встречаются чаще, и сами писатели, пожалуй, стали относиться к этому жанру снисходительнее. Спекулируя на возросшем интересе читателей к «литературе факта», многие авторы издают беллетристику второго сорта, прикрываясь аннотацией, в которой нас спешат уведомить, что герои-де не выдуманы, а описываемые события имели место в жизни.