Сотворение русского рубаи (И. Тхоржевский – переводчик и интерпретатор Омара Хайяма)

Европа открыла для себя Омара Хайяма в середине прошлого столетия – философско-лирические четверостишия персидского поэта далекого XI века в искусных переводах лондонского литератора Эдварда Фитцджеральда обрели сразу феноменальный успех у англоязычных читателей¹. В следующие десятилетия всеобщая любовь к Омару Хайяму широкими кругами разошлась по всему миру.

Для русских любителей поэзии время увлечения Омаром Хайямом пришло в конце 20-х годов, когда опубликовал свои переводы Иван Иванович Тхоржевский (1878 – 1951).

Русский поэт, автор двух стихотворных сборников «Облака» (1908) и «Дань солнцу» (1910), переводчик французских и итальянских лириков, И. Тхоржевский с 1919 года жил в эмиграции во Франции. В Париже в 1928 году он издал – и это самая значительная его литературная работа – книгу своих переводов Омара Хайяма, двумя годами раньше часть этих переводов была напечатана во Франции в русском журнале «Современные записки» (т. XXIX).

И. Тхоржевский создал первый хайямовский сборник на русском языке, не без основания его принято считать русским Фитцджеральдом, хотя в художественном переводе Хайяма у него было немало предшественников.

Первые опыты русских стихотворных переводов Хайяма начали появляться в России в конце XIX века – самая ранняя публикация датируется 1891 годом, когда «Вестник Европы» (кн. 5, т. III) напечатал 16 стихотворений в переводе В. Величко. В 1894 году в N 7 «Северный Вестник» предложил своим читателям два хайямовских рубаи в переводе П. Порфирова. К разряду литературных курьезов можно отнести книгу «Строфы Нирузама», в 1901 году опубликованную К. Герра (под этим псевдонимом выступил поэт и музыкальный критик К. Мазурин). Вниманию читателей была представлена, по словам К. Герра, русская публикация старой восточной рукописи стихов некоего Нирузама – хорасанского стихотворца X века. Современники проявили живой интерес к стихам восточного поэта – сборник включал 168 стихотворений, издатель назвал их строфами.

Однако уже вскоре критики расценили эту публикацию как искусную подделку, разгадав в имени Нирузама перевертыш фамилии издателя – Мазурин; книга прочно вошла в историю русских литературных мистификаций. Впервые разгадали загадку этого издания спустя многие десятилетия авторы настоящей статьи, идентифицировавшие в «строфах Нирузама» 110 рубаи Омара Хайяма и доказавшие, что основу публикаций К. Герра действительно составила одна из рукописей Хайяма².

С начала XX века имя Омара Хайяма стало чаще появляться на страницах русских изданий. Небольшие подборки его стихов были опубликованы в журналах в переводах С. Уманца³ и Т. Лебединского⁴. В. Величко выступил с циклом новых переводов Хайяма в 1903 году («Из Омара Хайяма. Арабески. Новые стихотворения»).

Самой заметной среди ранних публикаций была книга «Персидские лирики X – XV вв.», подготовленная академиком Ф. Коршем (М., 1916), куда вошли 19 стихотворений Хайяма в переводе И. Умова.

Мелкие публикации в периодических или научных изданиях (единственная крупная – «Строфы Нирузама» – не содержала имени поэта), переводы-вариации или переводы-пересказы, тяготевшие к академической бесстрастной точности, – все эти литературные опыты еще не могли решить задачу близкого знакомства русского читателя с Омаром Хайямом.

Согласно литературно-эстетическим представлениям этого времени, стихотворные переводы с восточного языка сознательно не воспроизводили особенностей стихотворной формы подлинника, они были адаптированы к восприятию европейского читателя.

Приведем примеры этих ранних опытов – они выразительно иллюстрируют всю историю постоянного совершенствования художественной передачи Омара Хайяма русскими стихами (для удобства дальнейших сопоставлений помечаем их номерами).

Вот из первой по времени публикации (перевод В. Величко, 1891 год):

1

Нет в суетной любви могучего сиянья:

Как пламя зыбкое в минуту погасанья,

Она не может дать живящего тепла!

Ее наследие – холодная зола!

Но кто божественной любовию пылает, –

Ни отдыха, ни сна, ни пищи тот не знает!

В сияньи радостном взойдет ли яркий день,

Иль мир окутает чадрою неги тень,

Несутся ль месяцы, годá чредой крылатой –

Все призрак для души, любовию объятой!..

Сопоставим с дословным переводом этого хайямовского рубаи:

Любовь, в которой нет искренности, не сияет огнем,

Словно полузатухший огонь, она не греет.

Для влюбленного – годы, месяцы, дни и ночи

Нет ни покоя, ни отдыха, ни пищи, ни сна!

А вот пример обработки Хайяма в «Строфах Нирузама» (1901 год):

2

Круговорот судьбы – безжалостный циклон,

Ломающий все, все, живое ненавидя!..

Тиран, от первых дней правителем ты сидя,

Смеешься над землей, ее внимая стон.

Земля несчастная! В надежде и труде

Ты силишься отнять судьбы бразды правленья.

Земля! отдай, скажи, где славные все, где,

Что по тебе прошли от первых дней творенья?!

Ты поглотила все, – и в недрах спят земли

Родители мои, знакомые и други,

Учители мои! Научные потуги

От разрушения спасти их не могли!

Эй, мальчик, дай вина! не нужно этих дум,

Бессмыслицу обнять не может здравый ум.

 

Подлинный текст рубаи:

О, коловращение небес! Все разрушения происходят

из-за твоей злобы,

Несправедливость – давний твой обычай.

О, земля! Если распороть твою грудь,

Как много бесценных перлов окажется в твоей груди!

 

И в более поздних (1903 год) переводах В. Величко придерживается тех же принципов вольной интерпретации. Например:

3

Знаешь ли ты, почему,

Чуть непроглядную тьму

Утро багрянцем зальет, –

Громко, немолчно поет

Вестник рассвета петух?

Он вразумляет, как друг!

В зеркало утра взгляни:

Кратки летучие дни!

Вот и еще отошла

Ночь твоя в бездну времен!

Ты же во тьму погружен,

В сердце неведенья сон,

В сердце неверия мгла!..

 

Сравним с точным переводом этого одного из самых известных четверостиший Хайяма:

Знаешь ли ты, почему на рассвете каждое утро,

Что ни миг, петух кричит свое «ку-ка-ре-ку»?

Это – чтоб проявилось в зеркале утра,

Что из жизни утекла еще одна ночь, а ты – не ведаешь!

А вот один из переводов И. Умова (1916 год):

4

Я дышу юных сил обаяньем

И блистаю тюльпана красой;

Строен стан мой, исполнен желаньем,

Как в саду кипарис молодой.

Но увы! Никому не известно,

Для чего, преисполнив огня,

Мой Художник Всевышний чудесно

Разукрасил для тленья меня?

 

Точный перевод этого не менее популярного хайямовского рубаи:

 

Хотя волосы и лицо красивы у меня,

Словно тюльпан – щеки и как кипарис стан,

Непонятно – в этом цветнике Вселенной Предвечный

Художник для какой цели так украсил меня?

 

Рубаи Хайяма воплощались в русских шестистишиях, восьмистишиях, нередко в стихотворениях в 10 – 16 строк, иногда количество строк было нечетным – 5, 7, 9, 13.

Впрочем, уже среди самых первых русских стихотворных переводов Хайяма были и четверостишия. Вот одно из них, с парнорифмующимися строками, принадлежащее В. Величко (1891 год):

5

Достойней, чем весь мир возделать, заселить –

В одной душе людской печали утолить,

И лаской одного в неволю заковать –

Чем тысяче рабов свободу даровать!..

 

Сравним – в подлиннике:

Если благоустроишь ты всю поверхность земли,

То это не лучше, чем успокоить одно скорбящее сердце.

Если пленишь ты ласкою одного свободного человека,

То это лучше, чем освободишь тысячу рабов.

 

Переводил отдельные рубаи четверостишиями и C. Уманец (1901 год):

6

Мой век мелькнул, как в пустыне

Прошел самум, –

Я о прошедшем и о грядущем

Гнал бремя дум!

 

Точный перевод этого общеизвестного стихотворения Хайяма:

Эти два-три дня, чреда жизни – промчались,

Как вода в ручье протекли и как ветер в степи.

Никогда не буду держать в памяти двух дней:

Тот день, который еще не наступил, и тот день,

который уже прошел.

 

Первую попытку перевода Хайяма не иначе как в равновеликой форме русских четверостиший предприняли А. Луначарский и К. Бальмонт. Луначарский в 1908 году в «Очерках по философии марксизма» в статье «Атеизм» опубликовал 12 четверостиший в переводе с итальянского языка, а Бальмонт в 1910 году в журнале «Русская мысль» (кн. 4) напечатал 11 стихотворений Омара Хайяма с персидского языка. Однако оба они, как и все переводчики до них, не считали необходимым воспроизводить ни твердую схему рифмовки рубаи (а-а-б-а), подменяя ее перекрестной или опоясывающей рифмой, ни частое употребление редифа – повтора в концах рифмующих строк. Даже для такого мастера, как Бальмонт, русское воплощение поэтической идеи Хайяма оказалось не по силам. Его переводы нельзя назвать удачными. Ниже приводятся образцы переводов Луначарского и Бальмонта.

Один из переводов А. Луначарского:

7

Наш мир фонарь волшебный, мне сдается,

И солнце служит фонарю огнем:

Мы тени. Бог же смотрит и смеется

На карлов, пьяных грезой и вином.

 

Точный перевод этого популярного стихотворения Хайяма:

Этот мир, в котором блуждаем мы,

Можно уподобить волшебному фонарю:

Солнце – это светильник, а мир – фонарь,

Мы же – картинки, которые кружатся в нем.

 

Приводим для сравнения перевод этого же рубаи Омара Хайяма, выполненный с персидского языка учеником известного филолога А. Крымского В. Рафальским; перевод опубликован в 1909 году:

Под сводом мы все полны смущенья.

В моих глазах он схож с волшебным фонарем,

Как светоч огненный, пылает солнце в нем,

А мы – мы кружимся, бросая отраженья.

 

А вот один пример из переводов К. Бальмонта:

8

До тебя и меня много сумерек было и зорь,

Но напрасно идет по кругам свод небес золотой.

Будь же тщателен ты, наступая на прах, – этот прах

Был, конечно, зрачком, был очами красы молодой.

 

Точный перевод этого классического хайямовского рубаи:

До тебя и до меня дни и ночи были,

Вращаясь, небосвод был занят своим делом.

О, берегись, осторожней ступай по земле,

Ибо эта пылинка была некогда зрачком в очах какой-нибудь

красавицы.

 

И вот – для сравнения те же рубаи Хайяма в переводах И. Тхоржевского:

1

В том не любовь, кто буйством не томим,

В том хворостинок отсырелых дым.

Любовь – костер, пылающий, бессонный.

Влюбленный ранен. Он – неисцелим!

2

«Мир громоздит такие горы зол!

Их вечный гнет над сердцем так тяжел!»

Но если б ты разрыл их! Сколько чудных,

Сияющих алмазов ты б нашел!

3

– Как надрывался на заре петух!

– Он видел ясно: звезд огонь потух.

И ночь, как жизнь твоя, прошла напрасно.

А ты проспал. И знать не знаешь – глух.

4

Хотя стройнее тополя мой стан,

Хотя и щеки – огненный тюльпан,

Но для чего художник своенравный

Ввел тень мою в свой пестрый балаган?

5

Прекрасно – зерен набросать полям!

Прекрасней – в душу солнце бросить нам!

И подчинить Добру людей свободных

Прекраснее, чем волю дать рабам.

6

Дни – волны рек в минутном серебре,

Песка пустыни в таящей игре.

Живи Сегодня. А Вчера и Завтра

Не так нужны в земном календаре.

7

Там, в голубом небесном фонаре, –

Пылает солнце: золото в костре!

А здесь, внизу, на серой занавеске –

Проходят тени в призрачной игре.

8

Сияли зори людям – и до нас!

Текли дугою звезды – и до нас!

В комочке праха сером, под ногою

Ты раздавил сиявший юный глаз.

 

Как же должна быть оценена роль И. Тхоржевского в таком русском литературном явлении, как история художественных переводов Омара Хайяма?

Как любили хайямовские стихи Тхоржевского его современники – это надо спросить у них!

Не имея свободного доступа к французским изданиям, русские любители поэзии распространяли их в машинописи, переписывали от руки, легко заучивали наизусть, часто и свободно цитировали в речи и в письмах.

Вот как вспоминает об этом Лев Ошанин, рецензируя томик Омара Хайяма, изданный «Библиотекой поэта» в 1986 году: «…не так часто иноязыкий поэт забирает тебя в плен эмоционально, прочно входит в твою жизнь, становится необходимым. Так, ко мне лично пришел Омар Хайям, когда в начале тридцатых годов в мои руки попала переписанная от руки тетрадка переводов совершенно мне не известного И. Тхоржевского. Я не поленился от корки до корки переписать ее для себя, и до сих пор помню наизусть многие замечательные рубаи из этой тетрадки. С переводами, как со всяким художественным произведением, ничего не поделаешь – или бегут мурашки по спине или нет» ⁵.

Омар Хайям И. Тхоржевского стал властителем дум русской интеллигенции. Стихи Омара Хайяма прочно вошли в литературный обиход, обрели независимую изустную жизнь. При этом стихотворный текст варьировался, в чем-то менялся, нередко забывалось имя переводчика. Читатель сам подключался к творческому процессу, домысливая на свой вкус высказывания восточного поэта, а то и создавая стихи-варианты. Перевод Тхоржевского постигла та же участь, что и рубаи Омара Хайяма: огромная их популярность, породившая их «странствование», привела к широкому варьированию поэтического текста.

Об одном из случаев рождения варианта мы находим упоминание в воспоминаниях академика В. Гинзбурга об академике И. Тамме: «В период с 1948 по 1953 г. Игорю Евгеньевичу приходилось работать вдали от Москвы, часто жить одному, без семьи. Я же в это время работал в Москве, но моя жена находилась в Горьком. В общем, было в тот период много работы и мало радости. Это и нашло отражение в том, что сказал мне однажды, году так в 1950, Игорь Евгеньевич: «Виталий Лазаревич, думал я тут как-то и о себе и о Вас, когда прочел Омара Хайяма». Затем он прочел стихи Хайяма, которого вообще очень любил. Я запомнил лишь смысл этого стихотворения, найти его в сборниках переводов мне не удалось. Но внук Игоря Евгеньевича сообщил, что он нашел в его бумагах даже три варианта перевода, по-видимому, именно этого четверостишия:

Сдавил мне сердце тесный обруч дней,

Дней без вина, любви лишенных дней,

А время-скряга и за них взимает

Всю цену полных, настоящих дней.

 

А вот другой вариант:

Над чашею пустой порой сидим одни.

Без песен, без любви бредут уныло дни…

Но как же так, Аллах?!

1. Об Э. Фитцджеральде см.: В. Н. Зайцев, Омар Хайям и Эдвард Фитцджеральд. – В кн.: «Восток – Запад. Исследования. Переводы, публикации», М., 1982.[↩]
2. См.: З. Ворожейкина, А. Шахвердов, Вернемся к одной литературной мистификации. – «Вопросы литературы», 1982, N 4.[↩]
3. «Кавказский вестник», 1901, N 4.[↩]
4. »Семья», 1901, N 22. [↩]
5. Лев Ошанин, Нужная людям книга. – «Звезда Востока», 1987, N 2, с. 191.[↩]