Эренбург. «Вещь». Маяковский

Рассказывая о В. Маяковском в «Люди, годы, жизнь», И. Эренбург написал: «Встречался с ним в Москве – в 1918 году, в 1920-м, и в Берлине в 1922-м, и в Париже, и снова в Москве, и снова в Париже (в последний раз мы виделись весной 1929 года – за год до его смерти)». Из этих двенадцати лет 1922 год, когда Эренбург издавал в Берлине журнал «Вещь», оказался периодом наибольшего сближения, даже сотрудничества с Маяковским. Ему предшествовали несколько лет знакомства, когда Маяковский заинтересованно и последовательно служил новой власти, а политический, да и писательский путь Эренбурга был куда более сложным, так что его высказывания о Маяковском не меньше говорят о собственной его эволюции.

Вспоминая спустя сорок с лишним лет первую встречу с Маяковским, Эренбург скажет: «В нем уживались поэзия и революция… Мне даже показалось, что он может и мне помочь найти правильный путь». Как и многие суждения в книге «Люди, годы, жизнь», эти слова не следует понимать слишком буквально. Речь ведь идет о декабре 1917 года, когда политические позиции поэтов уже определились, – Эренбург решительно не принял Октябрьского переворота, а Маяковский его темпераментно приветствовал. За плечами обоих были сходные пути: идентичное большевистское отрочество (поразительные совпадения в пунктире жизни этих московских гимназистов 1906 -1908 годов говорят о типичности судьбы), антибуржуазные вкусы, нищенские годы художественной богемы, неприятие мировой войны. Более существенными, чем эти, все же внешние, совпадения, были расхождения в том, что можно было бы назвать усвоенными уроками гуманизма, мерой искренности в творчестве.

Со стихами Маяковского Эренбург познакомился, лишь вернувшись из эмиграции в Россию в 1917 году. О русских футуристах он слышал и в Париже; и в своем журнальчике «Вечера», выпускавшемся в 1914 году по образцу петербургского «Гиперборея», где его печатали и где его похвалил Мандельштам, Эренбург написал про «убожество нашего футуризма». Знакомство со стихами Маяковского совпало по времени с приездом в Москву их автора, и в записной книжке Эренбурга зимой 1917/18 годов в насыщенном, сжатом перечне встреч одна за другой следуют записи: «Маяковский. Его поэма. Правда неправды. <…> У Маяковского. Номер. Поэма. <…> Маяковский. Двойное чувство. <…> С Маяковским в клубе. <…> С Маяковским втроем. Его простота» ¹. Поэму «Человек» в авторском чтении Эренбург слышал несколько раз, в том числе и на описанном Пастернаком в «Охранной грамоте» вечере, у Цетлиных². Ощущение поэтической мощи Маяковского обозначилось для Эренбурга сразу.

Маяковский узнал имя Эренбурга, надо думать, в той же зимней Москве, и его впечатление о московских литературных кафе, где приходилось не раз выступать и встречаться с Эренбургом, известно из январского 1918 года письма к Л. Ю. Брик: «Кафе омерзело мне. Мелкий клоповничек. Эренбург и Вера Имбер (sic!) слегка еще походят на поэтов…» ³

В статьях 1918 года, где речь заходила о поэзии, Эренбург, неизменно подчеркивая несомненный талант Маяковского, писал о другом. Он сравнивал Маяковского, например, с тем самым обывателем и спекулянтом, которого с такой ненавистью изображал сам поэт: «О чем поет Маяковский? Что всего дороже ему? Да что в своих стихах сатириконских высмеивает: благополучие… Главное я! моя жизнь! мое наслаждение! моя слава!»»Выйдя из футуристического кабака, – заканчивает статью Эренбург, – мы не окунемся с радостью в тепленькую ванную нашей поэзии, а еще острее возжаждем горного ключа, подлинного Рождества нового искусства» ⁴.

«Молитва о России», в которую Эренбург собрал тогдашние свои стихи о крушении Родины, – «<…> для широкой публики (содержания ради) <…>», как говорится в его письме М. Волошину 13 декабря 1917 года⁵, – вышла в конце 1918 года и была подарена автором Маяковскому. Это искренняя книга, с обнаженным ощущением катастрофы. Неистовый С. Родов впоследствии назвал ее «одним из самых ярких литературных памятников контрреволюции» ⁶, а реплика Маяковского исполнена характерного небрежного презрения: «Молитва о России»… Скушная проза, печатанная под стихи. С серых страниц – подслеповатые глаза обремененного семьей и перепиской канцеляриста… Из испуганных интеллигентов» ⁷. (Формула про «испуганных интеллигентов» прижилась, звучала потом не раз, особенно впечатляюще – с трибуны мавзолея 7 ноября 1941 года.) «Испуганный» Эренбург в не закрытых еще эсеровских газетах продолжал обличать большевистскую власть и ее лизоблюдов (статьи «Тихое семейство», «Лужи крови и капли росы», «Льстецы «его величества»», «Карл Маркс в Туле» и др.), пока под угрозой расстрела ему не пришлось бежать из Москвы в Киев.

Н. Мандельштам вспоминала 1919 год: «В Киеве в мастерской Экстер какой-то заезжий гость прочел частушки Маяковского о том, как топят в Мойке офицеров. Бодрые стишки подействовали, и я рассмеялась. За это на меня неистово набросился Эренбург. Он так честил меня, что я до сих пор чту его за этот разнос» ⁸. В статье «Завсегда блюдолизы» Эренбург писал: «Декоративные села Екатерины научили Маяковского, и он в помирающей от голода коммуне описывает, как «дымятся фабрики, хлебятся поля»… Маяковский любит револьвер… У Маяковского особенное пристрастие к матросу, который хвастает: «Потрудился в октябре я, всех буржуев брея»… Они (Маяковский и К^o, – Б. Ф.) твердо верят, что как земля держится на китах, правительство покоится на сообразительных поэтах. Меняются гербы на блюдах и только… Славься, славься! – главное «ославься!», остальное приложится» ⁹.

Киевские и ростовские статьи Эренбурга 1919 года были не только антибольшевистскими; в них – и резкие высказывания против попыток возрождения монархических порядков: «Идеи коммунизма были ненародными и нерусскими, Россия вкусила яда, изготовленного в чужих лабораториях, и не только за свои грехи ответила, за темноту, нищету и бесславие, но и за грех бездушного машинного запада. И все же против большевистских идей нельзя выставлять лозунг былой дореволюционной России, ибо большевизм и был ответом на идиллию прежнего строя… О высоком назначении России грезили не только Леонтьев и Тютчев, но Пестель и Герцен… Большевики говорят – насилие, мы ответим – свобода. Мы не верим в рай, куда нужно загонять людей пулеметами… Советский строй – аракчеевское поселение, все регламентировано, и люди вечно в строю. Всякий, забежавший вперед или отставший, чья голова чуть выше на вершок других, должен погибнуть. Знамя новой России – свобода, и все пытающиеся запретить человеку верить и думать, говорить или петь по-своему только способствуют торжеству большевистской идеи насилия» ¹⁰. Но белое движение вырождалось – дикие жестокости освага, расстрелы и погромы, пьянь, воровство, черносотенство, фельдфебельское пренебрежение к культуре – все это мало напоминало гуманизм, демократию, свободу. Даже самые мудрые увещевания ничего тут не могли изменить, и газетные выступления Эренбурга уходили в песок: их не слышали, их не слушали.

В 1920 году в безлюдном, голодном Коктебеле Эренбург пришел к мучительному, но неотвратимому решению: признав полное поражение белой идеи, он решил возвращаться в Москву. Разумеется, большевики не стали за два года лучше, но народ их не прогнал, а время стать России «путеводной звездой для погрязшей в материализме Европы» еще не настало…

1. Центральный Государственный архив литературы и искусства (ЦГАЛИ), ф. 1204, оп. 2, ед. хр. 386, лл. 5 -6.[↩]
2. См.: Борис Пастернак, Собр. соч. в 5-ти томах, т. 4, М., 1991, с. 230.[↩]
3. Цит. по книге: Бенгт Янгфельдт, Любовь это сердце всего. В. В. Маяковский и Л. Ю. Брик. Переписка. 1915 – 1930, М., 1991, с. 50.[↩]
4. И. Эренбург, Большевики в поэзии. – «Понедельник власти народа», 25 февраля 1918 года [↩]
5. Институт русской литературы (Пушкинский Дом), ф. 562, оп. 3, ед. хр. 1338, л. 33.[↩]
6. Семен Родов, В литературных боях, М., 1926, с. 103.[↩]
7. Впервые – в единственном номере «Газета футуристов» (от 15 марта 1918 года), который В. Маяковскому, Д. Бурлюку и В. Каменскому удалось выпустить во время московских гастролей. См. также; Владимир Маяковский, Полн. собр. соч. в 13-ти томах, т. 12, М., 1959, с. 10.[↩]
8. Н. Я. Мандельштам, Воспоминания, М., 1989, с. 101.[↩]
9. »Киевская жизнь», 30 ноября 1919 года. [↩]
10. И. Эренбург, В защиту идеи. – «Киевская жизнь», 27 сентября 1919 года.[↩]