Сновидения стихом и прозой. Авторизованный перевод с польского О. Панченко

ТОСТ ЗА РОССИЮ

И уроню слезу за Герцена,

подниму бокал за Чаадаева,

тихо помолюсь памяти Радищева

языком, на котором этот народ выражает

свое святое посланничество, в котором

слово свободно, а звук чист,

чтобы над городом облако голоса

вознесло вас,

вольных,

манной молитвы.

БЛОК

Встретил Блока. Он шел полотняным, снятым с плаката рвом улицы на расщепленных, как у древесного пня, ногах. У него была квадратная голова высотного здания, которую дождь старался ему скруглить, и кровь снега, сплывающая по воротнику его пальто, пела, как первый весенний поток. Шел улицей, не поддающейся ржавчине времени, неся на своих плечах позирующую смерть.

Образ неожиданно скручивался в горсть сухих листьев какого-то оставленного позади дерева, брошенных с балкона (будто это были рассыпанные на снегу черные тараканы слогов), вынырнул отделом специальных поручений. Впереди шел Христос земли российской, держа в сжатой руке крестообразную рюмку. Те двенадцать, с оттопыренными штыками, штурмовали ворота сна, таща за собою туман потемневшего света.

Спрятанный в платье тьмы, шпик глотнул ветра, потом что-то нервно крикнул, сон казался исполненным всех признаков борьбы. Облако-Блок расплывалось на металлическом небе, отъезжало на деревянном покачивающемся коне. И в то время, когда автоматная очередь вырывала последние клочья плаката, заслоняя небесный силуэт луны, солдаты маршировали в сторону огненного плуга и затвердевали в массивную гору оружия прямо на снегу, на площади, в гору, которая росла на глазах. Прогремела пулеметная очередь, как будто у бочки выбивали дно. Прогремела – и стихла в пепле рассвета. Родившийся из снега голубь затрепетал крыльями и сорвался с места, брызжа на тротуар внезапно открывшейся кровью. Блок, черный, как бетонный блок, и белый, как облако, красный, как брусчатка мостовой, которая зажглась благодаря свежей траве, вынул пилочку для чистки ногтей и вбил ее в мягкое тело раннего утра.

На улице пылали искусственные огни, разметанные телами людей, несших вязанки хвороста. Блок неожиданно увидел свой силуэт, обвязанный по рукам, похожий на епитрахиль, сплывающую со снежного алтаря. Увидел Блока в ночи, затканной семенами ветра, пытающегося отгадать, кому принадлежат чужие глаза, схватившие шар, надпись и стену. На транспаранте, который как галстук обвивал его шею, Блок увидел красный струп революции и, размахивая руками, как полами шинели, заслонил перспективу улицы.

На тронутой ногой газете возникла искра огня. Чье-то лицо мигнуло на продолжении строки, и темная улица названия открылась горящим шрамом. Блок приподнял голову – прямо к нему простиралась протянутая рука солдата, на которой лежало желтое солнце махорки. Сон был коротким, только он не знал, его ли это сон или улицы.

ПЕТЕРБУРГСКИЕ СНОВИДЕНИЯ СТИХОМ И ПРОЗОЙ

Когда сверкает вбитый в пень топор,

воздух просится в руки.

Острие топора плывет в сумерках света,

неожиданно сворачивает

и ударяет в глаз темным дыханием.

Если бы трактовать это дословно,

то есть аналитически, —

а кто есть поэт,

если не аналитический монстр, —

можно посмотреть на это как на идею

или как на конкретное явление

(как идея топор —

это клин, вбитый в дерево

или в череп,

связанный со взмахом руки,

которая придает скорость железу;