Слово и число

В экономике существует понятие «произведенного национального дохода», охватывающее (за тот или иной отрезок времени) все созданное страной в области материальных ценностей.

В сущности, мы вправе применить это понятие и к области создания ценностей культурных, если бы его можно было вычислить, гае говоря уже о том, что в жизни они пересекаются. Не случайно Кутузов при штурме Измаила приказал всем военным оркестрам войти в боевые порядки атакующих полков, и звуки труб сливались с грохотом пушек в их едином пути к победе.

Не приходится говорить о том, какую роль в этом «культурном походе» играют язык и художественная литература, хотя иногда и здесь могут быть «усушки» и «провесы», мешающие производительности общественного труда в целом. Вспомним, например, угрозу русской орфографии в начале 60-х годов, которая могла обернуться большим ущербом нашему духовному богатству.

Часто о такого рода опасностях может, как своеобразный индикатор, предупредить школа, которая во всех ее видах охватывает » нашей стране около ста миллионов человек¹.

Не так давно в журнале «Коммунист» за 1980 год (N 14 и 18) были опубликованы чрезвычайно интересные данные о тех утратах, которые понесла почти за десятилетие наша школа из-за излишне поспешного и непродуманного внедрения в нее, казалось бы, более прогрессивных, чем ранее, методов изучения математики. Редакция журнала «Коммунист» определила увлечение ими как угрозу «формированию творческого потенциала страны» ², и наши виднейшие математики горячо поддержали выдающегося ученого, академика Л. С. Понтрягина, поставившего эту проблему в статье «О математике и качестве ее преподавания» ³.

Конечно, ошибки в этой важнейшей области в особенности чувствительны, не говоря уже о том, что они получили практическое выражение в школьных программах и учебниках и в сознании, нескольких поколений школьников, которых нельзя заменить, как программы.

Однако не всегда ведь требуется удар грома, чтобы ощутить приближение грозы. Проще предусмотреть ошибки, чем бороться с принесенным ими ущербом.

Вот почему мы считаем себя вправе поставить вопрос об изучении слова в плоскости как литературоведения, так в языкознания. В вузах уже готовятся те, кто в ближайшие годы войдет в двери школы, и от степени и характера подготовки будущих педагогов зависит очень многое, поскольку своеобразие изучения литературы и литературного языка как «предмета» состоит в том, что они готовят читателя, так сказать, на всю жизнь, то есть определяют средний уровень восприятия литературы в стране. Литература и литературный язык формируют художественный вкус и тех будущих писателей и критиков, которые в свою очередь сыграют важную роль в развитии языка и литературы, их большой общественной значимости.

Изучение поэтики не может иметь самодовлеющего значения, оно требует твердой методологической основы, определяющей понимание литературного произведения в целом и его «первоэлемента», по выражению М. Горького, – языка. Без этого обязательного условия поэтика превращается в несистемное описание частностей, нередко приводящее к крайне ограниченным, а иногда и просто неверным наблюдениям и выводам, мешающим правильному восприятию литературы, воспитанию методологической культуры.

Знакомясь с материалами распространившихся сейчас различных республиканских, областных, межвузовских и пр. конференций, сборниками их тезисов, «учеными записками» и подобными материалами, отражающими работу в вузах над словом, мы встречаемся со множеством обращенных к студентам – будущим педагогам – публикаций, переполненных наблюдениями весьма странного характера. Модная сейчас математизация поэтики доходит до подсчетов, якобы дающих математическую оценку художественных произведений и их языка. «С помощью математической символики, – говорит по этому поводу доктор физико-математических наук и вместе с тем известная, писательница И. Грекова, – можно написать столько ерунды.., что иной раз диву даешься… Порок этих работ – отсутствие доматематического, качественного анализа явления, подлинной постановки задачи» ⁴. Подсчеты букв в тексте (так называемые «анаграммы»), по иски символической значимости отдельных звуков и подтверждение ее при помощи ЭВМ, вычисление «теоретического ритма», содержащегося в прозе, и т. п., – все это не может не дезориентировать будущих педагогов и не может не угрожать восприятию различных аспектов литературы и языка.

Нет, конечно, спора в том, что в архаические времена числам придавали сакральное, магическое, мифо-поэтическое значение, но подсчитывать, сколько раз вообще употребляет в романе «Преступление и наказание» Достоевский имена числительные (оказывается, около 2000; интересно, сколько их в «Войне к мире», в процентах, конечно), – вряд ли приблизит нас к пониманию романа. Между тем числа эти (типа: «в двух шагах», «две улицы», «двое работников» и др.) анализируются с серьезным видом, им приписывается определенная значимость, которая затем переносится даже на буквы, их образующие (так, к числу семь, – «с» и «м», например, – отнесены слова «самолично», «самоварчик» и пр., хотя семи здесь вовсе нет и строка, скажем, «у самовара я и моя Маша» явно не имеет отношения к семи). А вывод таков: «…У Достоевского число введено в мир и определяет не только размеры, но и высшую суть его» ⁵ (?!). Тиражом в 150000 издательством «Просвещение» опубликована в 1979 году книга С. Белова «Роман Ф. М» Достоевского «Преступление и наказание». В ней особое внимание уделено числам 7 и 11. Но я этого мало: в рецензии на эту книгу Вл. Викторович не только повторяет данные С. Белова, но и упрекает его в том, что он не все числа привлек к анализу. Рецензия помещена в журнале «Литература в школе», имеющем тираж 256365 экземпляров (1981, N 1, стр. 57 – 59). Таким образом, примерно четыреста тысяч читателей-учителей данные о назначении чисел у Достоевского получают, так сказать, с двойной санкцией.

Однако само по себе изучение имен числительных в ряду других упрощений языковедческого и литературоведческого анализа могло бы и не представить особого интереса, если бы оно не являлось предзнаменованием появления целого нового направления с новой терминологией и с новыми целями, особенно тесно связанного с языком и стремящегося к своеобразному объединению с литературоведением. На нас надвигается новая волна уже не математизации, а грамматизации (мы бы сказали – драматизации) филологии. Поэтому на этом явлении придется остановиться более подробно, хотя бы в пределах одного, но чрезвычайно существенного примера: на понимании термина «грамматика» в так называемой «лингвистике текста» ⁶

Конечно, единства в истолковании этого сложного понятия нет и у самих грамматистов Специалисты в области грамматики, например, русского языка по-разному понимают вопрос о том, насколько грамматика может или не может отвлекаться от лексики, каково ее отношение к логике и психологии и т. д. И это естественно, если не забывать, что современная лингвистика – это сложная совокупность разных теорий языка, методологически во многом противоположных. И все же можно в самых общих чертах так определить грамматику, что само определение удовлетворит почти всех грамматистов, изучающих конкретные языки. Грамматика – это 1) строй языка, система отношений между его категориями и 2) раздел лингвистики, в котором изучается этот строй. Расхождения между учеными разной методологической ориентации начнутся позднее, когда возникнет вопрос, как следует изучать подобный строй, к каким «методам обращаться, к каким заключениям приходить и т.

1. См. «СССР в цифрах в 1979 году», «Статистика», М. 1980, стр. 208 – 209.[↩]
2. «Коммунист», 1980, N 14, стр. 99.[↩]
3. См. «Коммунист», 1980, N 14.[↩]
4. «НТР и развитие художественного творчества», «Наука», Л. 1980, стр. 225.[↩]
5. «Структура текста», «Наука», М. 1980, стр. 55 – 57.[↩]
6. См. «Новое в зарубежной лингвистике», вып. VIII, «Прогресс», М. 1978. Далее в тексте в скобках указываются страницы этого издания.[↩]