№11, 1982/Публикации. Воспоминания. Сообщения

«Слово должно говориться не зря»

О Василии Ивановиче Лебедеве-Кумаче вспоминают прежде всего как о поэте-песеннике. А между тем он был и сатириком и драматургом, успешно работавшим в области прозаического и стихотворного фельетона и драматургии малых форм (одноактные пьесы в «Синей блузе», Театре обозрений при Московском Доме печати, в Театре сатиры). Более того, в 20-е годы и в начале 30-х эти стороны его творчества были ведущими. Тогда же, в начале 20-х годов, он серьезно увлекался актерским искусством. Работая в «Рабочей газете», «Лапте», «Крестьянской газете», в политуправлении Реввоенсовета республики в качестве «писателя-журналиста с тяготением к сатирическому жанру», он два года занимался в студии артиста МХАТа М. А. Чехова.

Первые его песни (эстрадные) прозвучали в 1931 году в спектаклях Театра обозрений в исполнении артистов Бориса Тенина, Льва Мирова и других на музыку композитора К. Листова. В архиве Василия Ивановича сохранились стихотворения, посвященные сцене, записи его о театре, актерах, работе режиссера.

Последние пятнадцать лет В. Лебедев-Кумач работал главным образом над песнями. Написал их около пятисот. Но не переставал выступать и как сатирик. В годы Великой Отечественной войны были очень популярны его «Колючие стихи», бичующие «негероев нашего времени». За военные годы он написал также стихи более чем к ста плакатам «Окон ТАСС».

Предлагаемые вниманию читателей дневниковые записи и отрывки из писем В. Лебедева-Кумача относятся к последним годам его жизни (1946 – 1948). Он никогда не вел постоянного дневника, хотя сожалел об этом, Но желание отреагировать «сию минуту» на что-то взволновавшее его оставалось всю жизнь. И тогда появлялись записи на отдельных листках, нескольких страничках блокнота или записной книжки. Характер записей – самый разнообразный: мысли о творчестве и маленькие жизненные истории, стихотворные строчки и философские раздумья о жизни и смерти, разговоры «за чайным столом» и картинки природы Подмосковья (которое Василий Иванович очень любил).

В эту пору В. Лебедев-Кумач хотел вернуться к прозе. Но представлял ее совсем иной, нежели ту, 20-х годов, когда вышло несколько небольших его книжек: «Людишки и делишки», «Три деревни, два села», «Защитный цвет» и др. Та – была сатирической по темам, по сути своей, по манере письма. В последние годы жизни Василий Иванович задумал написать художественно-философскую повесть «Второе рождение». Во втором разделе настоящей публикации представлены материалы, связанные с этим замыслом, так и оставшимся только в черновых набросках. Думал Лебедев-Кумач и о пьесе для театра, говорил об этом с Ф. Кнорре и А. Файко. Хотел попробовать работать с ними в этом жанре. С каждым – в отдельности. А может быть, и начинал работу. Во всяком случае, среди его записей есть и такая: «Вечером виделся с И. Берсеневым1 – говорили мельком о пьесе».

Заключительный небольшой раздел в предлагаемой подборке занимают отрывки из писем Василия Ивановича ко мне, дочери. В них он касается главным образом книг.

Ах, книги! Голоса и думы

Людей, которых с нами нет! –

 

прочла я на листочке из записной книжки много лет Спустя после смерти отца. И вспомнила, как произнес он эти слова, когда ехали мы с ним в машине, где лежала большая стопка новеньких книг, купленных во время сессии Верховного Совета РСФСР (июнь 1946 года).

Книгу он любил страстно. В юности увлекался переплетным делом. Прекрасно разбирался в шрифтах, художественном оформлении… На письменном столе у него лежали то малого формата девятитомный академический Пушкин, то «Пословицы русского народа» Владимира Даля, то афанасьевские сказки, то сборники стихов Беранже или Бёрнса, то стихи Некрасова, Курочкина, «искровцев» и многие другие любимые им книги. Он сам признавал, что при работе над песней испытывал большое влияние поэзии Некрасова (гражданственность) и Беранже (сатирический характер песенок французского поэта). Многие песенки Беранже любил напевать.

Публикуемые записи В. Лебедева-Кумача взяты из личного архива писателя, который хранится в его семье.

Великие традиции русской литературы. Гуманизм. Слово должно говориться не зря. Большая ответственность писателя. Слово-брак так же плохо, как брак в производстве.

Не случайно центральный орган нашей партии называется «Правда». В этом большой, огромный смысл. Лучшие люди человечества столетиями мечтали, чтобы на земле жила и творилась правда. И умирали с возгласом: «Нет правды на земле!» Да ее и не могло быть.

И только теперь у нас, в Советском Союзе, мы каждый день творим эту правду, нашу рабоче-крестьянскую, трудовую, большевистскую правду.

В чем заключается эта правда? В том, что человек человека не может эксплуатировать, унижать. В том, что в людях просыпается чувство общественной, гражданской совести.

Правду нашу надо не только понимать умом, надо, чтобы она вошла в чувство человека.

Рабство, подхалимаж, подсиживание, нечистые методы работы – неправда – рано или поздно вскроются.

Я помню, как унижался мой отец перед заказчиками, перед богатеями, перед сильными мира сего2. Я помню сам, как каждое «казенное» здание вызывало во мне чувство страха и унижения.

Темы и наметки.

Парень думал: – Полюблю ту, которая лучше всех.

Оказалось: – лучше всех та, которую полюбил.

Писатель впервые хочет написать пьесу. Но ему страшно за перо взяться. Щедрин, Гоголь, Чехов – все как будто смотрят.

Никто не хочет быть грязным и некрасивым. Все хотят быть чище и лучше. Особенно в детях.

«А ты видел когда-нибудь, как пустую бумагу на швейной машине шьют? Страшно, брат! Мать моя, когда в нерве бывала, – сунет старую газету в машину и ну строчить. А меня дрожь бьет…»

Хорошим (и добрым) можно быть не спеша. Впопыхах трудно быть хорошим.

Когда колесо быстро вертится, спицы сливаются в серый круг. И только при замедлении движения можно разглядеть, сколько спиц и какие они. Так и в жизни – при очень быстрых темпах дни летят, как спицы, серым кругом, нет ни разницы, ни отличая.

– Надо быть во всяком случае не глупее зрителя (драматургу). А то у нас на сцене дают задачку 2 х 2 = 4, а нет того, чтобы дать формулу посложнее.

Болен от бездарности, от серости жизни своей. Перестал видеть основную задачу – все мелко, все потускнело. Ну еще 12 костюмов, три машины, 10 сервизов… И глупо, и пошло, и недостойно… И неинтересно.

– Я так мучаюсь с этими домработницами!

– Уверяю вас, они с вами не меньше!

– Ах, нет! Это ужасный труд!

– Что? Эксплуатация человека человеком?

– Вы шутник!

– Нисколько.

Быть наркомом у нас совсем не то, что быть министром за рубежом. Конечно, и у нас это карьера, но какая? Что она дает и что с тебя спрашивает.

Это моя первая пьеса3, и мне хочется вложить в нее всю прожитую жизнь, весь опыт. Потом – мы становимся скупее.

Говорят, что лучшее средство воспитания – это говорить воспитуемому, что он хороший, добрый, честный и т. д., – и он-де таким и будет. У нас уж очень перегибают палку в эту сторону. Прописные добродетели в очерках и литературе.

Лист раскрылся, как зеленая ладонь.

И лентяю и сверхтруженику – одинаково не хватает времени. Первый не замечает, как оно уходит, а второму слишком много хотелось бы из него (из времени) сделать, и потому вечная нехватка «материала».

Жена принесла с собой приданое – все, что ей удалось скопить, живя с предыдущими тремя мужьями (вплоть до фетровых мужских шляп). Он вначале «мягко негодовал», а потом стал носить шляпы и носки прежних мужей.

В семье у писателя думали, что получать и тратить деньги гораздо важней и трудней, чем их зарабатывать.

Ангелов – нет. Искушения бывают даже у самых порядочных людей. Думаешь – вот счастье свое упустил. Но в том-то и сила, чтобы сознательно отойти.

Вел записные книжки, где писал нарочито высокопарные афоризмы и сентенции в расчете на то, что это будет опубликовано после его смерти. Но умирать не хотел и не торопился.

Небывалая вещь: апрельский дождь с радугой. Это – к счастью. Вообще дождь весной всегда к счастью.

Каждый вечер, перед тем, как уснуть, подытоживал прожитый день: что сделано, насколько продвинулся вперед… «Своя пятилетка».

Огромная широкоплечая шинель, нескладная, как шкаф, – и под ней быстрые стройные ножки. Ремесленница.

Именины или рождение. С этого начинается действие. Разговоры о традициях (вековых), которые при любом строе и режиме остаются. О родственниках. «Я не признаю родства внешнего по крови». – «Что ни говорите, а кровь всегда сказывается».

Надо или не надо в литературе описывать страданья, муки и прочее? Ведь и так в жизни много, чересчур много всего этого. Литература должна отвлекать, утешать и т. д. – Но позвольте – ведь это же не валерьянка! А потом если человеку не говорить о страданиях, он оскотиниться может.

О том, как люди жаждут уважения. Особенно наши советские люди. Все могут сделать, если их уважить.

На записи для радио. Пленку с записанными стихами пустили быстро-быстро (перематывали), и вдруг что-то закудахтало и закурлыкало по-птичьему. Подумал: а что, если птичью запись пустить наоборот, медленно, – вдруг там расшифруются целые богатства птичьей речи – разные языки, стихи и проза и т. д. Сюжет для фантастического рассказа.

Знал и чувствовал, что видит и слышит мир по-своему, по-особенному, но все казалось: а кому это нужно? И только когда стал записывать – понял, как это нужно прежде всего дли себя. И какое это дает удовлетворение, облегчение. Необычайно важно для человеческого аппарата вовремя и до конца отреагировать (Фрейд), выразить себя. Это нужно и маленьким, и большим людям. Толстой, Гёте (дневники и художественные произведения, автобиографические). Труд, труд, регулярный литературный труд, любимый, не по заказу !

Пришло время, когда надо осмысливать слова. Даже «здравствуйте» надо говорить со смыслом и с душой. Иначе – вовсе не говорить.

Быть готовым к смерти. Вряд ли кто к ней абсолютно готов. (Мечников – «Этюды оптимизма».) Крестьяне, заготовляющие колоды. Чувство предельной усталости, желание отдыха. Но для этого надо поработать (Дж. Леопарди4).

Мертвые слова как желтые листья. Запах тления в лучшем случае. А то так вообще пустота, тягость.

Легко руководить, когда все идет как по маслу, все налажено, всего хватает. И тебе только почет и уважение. А вот когда все и везде туго, надо выкраивать и нажимать – тут руководить очень и очень трудно.

Цель, идея работы. Во имя чего? Конкретные результаты для себя и для всех. Иначе работа – каторга, работа без цели и смысла. Аналогия с фронтом. Там были сводки, взятые города и пункты, отличившиеся части. Так должно быть и у нас на трудовом фронте. И подарки, как и там. Московским рабочим от колхозников Казахстана, например, и обратно.

Некрасивая фамилия, которой все в семье стыдились, но не меняли. Потом стали гордиться (сын, подвиг?).

На ответственном месте – директор, зав. Хочется успокоения. А нужно каждый день и час выть начеку. И никакие звания и награды не спасают. В этом суть нашей системы.

Пережитки старого (капитализма). Тяга к собственности. Показать, как в семье городской, интеллигентной и в крестьянской, колхозной – эти «родимые пятна капитализма» еще живы.

Показать, как человек, не осознавая, мучается от этих собственнических тенденций. <…> Но тут очень нужно найти меру между полным равнодушием ко всему (что есть уже обратный порок) и старой привязанностью к собственности. Так же и любовь к людям – «своим», «кровным» и «чужим». Порой «чужие» ближе «своих». Весь вопрос в том, как и куда человек положит душу свою.

«Есть люди, которых совершенно невозможно представить себе в роли начальников, завов. Возьмите, например, Сергея Петровича…» Все засмеялись, представляя его в качестве начальника. А через 2 месяца Сергей Петрович действительно был назначен начальником. Ряд волшебных изменений милых лиц окружающих. Самочувствие самого Сергея Петровича. «Божья коровка, мухи не обидит» – но оказался кремнем в вопросах принципиальных. «Сергей, ты с ума сошел!» А он вежливенько, но твердо и холодно отвечает на «вы». И стоит на своем.

Еще в юности, изучая логику, запомнил афоризм (вернее, силлогизм): «Все люди – смертны, я – человек, значит, я смертен». Но тут вдруг осязательно почувствовал это. В выпадающих зубах, в дряблости кожи…

Постоянное взвешивание в каждом деле и вопросе – за и против. Обнаженная, вечно бодрствующая совесть – вот подлинный большевизм. Это не мертвая теория.

Хотел позвонить и поблагодарить человека (что-то мучительно и настоятельно подталкивало). Пропустил день-два. Звонит. И тут оказывается, что ее убили. (Реальный случай с т. Беляевой с конд. ф-ки5.) Бренность всего и лишний раз напоминание, что все надо делать не откладывая.

Говорил: – Я вырастил новых буржуев, новых паразитов – моя жена и сын. Им ничего в жизни не интересно. Потому что право на интерес в жизни тоже надо заработать. А бездельники всегда скучали и скучают.

И слава может защекотать до смерти.

Только бы вернулись сказки! А я готов играть в них любую роль – даже Кащея Бессмертного.

Я у печки. Кот и пес.

За окном скрипит мороз.

 

Говорил: – Я бы хотел в каждую отдельную минуту точно знать, что мне надлежит делать (для счастья человечества), и делать это наилучшим образом… – Позвольте, но ведь это же сухо, скучно, рационально! – А вы все хотите по какому-то наитию делать, по вдохновению, по интуиции! Все чего-то сверхъестественного жаждете, иррационального!

Пахучая сосна на столике моем.

Сияет зимний день – и вечер за окном.

 

Впечатления детства, юности необычайно ярки и оставляют следы на всю жизнь. Книги, зрелища («Санин» Арцыбашева, первый фокстрот на сцене – Трутовская и Клейн6).

Председатель колхоза. Куда-то в глушь его приятель привез в подарок мандарины. «Знаешь, мандарины у меня связаны с войной. Сразу вспоминается авиачасть… Госпиталь…»

Счастье всегда рисовалось так (смутно). Обязательно – много солнца, света, тепла. Синее (голубое) небо. Необычайно легко, приятно дышать. Цветы, цветы, цветы… И тихо.

Мечтать – легко, думать – трудно. Мозговая работа – тяжелая работа. («Гений – это терпение мысли, устремленной в одном направлении». Ньютон.)

Всего страшнее – продать свою свободу мыслить!

«Предположим, что какая-то частица нашего организма, какой-то нерв вдруг стал самостоятельно-сознательным, осознал себя, зажил своим умом». Какая сразу путаница и революция во всем организме! (Может быть, и болезни от этого?)

О том, что хотелось сказать всю жизнь, – человек говорит перед смертью.

Беседа с Д. Заславским о новой французской литературе. Сартр и Камю. Экзистенциалисты.

  1. И. Н. Берсенев (1889 – 1951) – народный артист СССР, в то время-главный режиссер Театра имени Ленинского комсомола.[]
  2. Отец В. И. Лебедева-Кумача – Иван Филиппович Лебедев был кустарем-сапожником.[]
  3. В. Лебедев-Кумач имел в виду пьесу, над которой в то время работал (1946 год), но не завершил.[]
  4. В. Лебедев-Кумач имел в виду необычайную трудоспособность итальянского поэта Джакомо Леопарди (1798 – 1837). Известно, что «упорная, сумасшедшая работа сильно подорвала здоровье Леопарди. По собственному признанию, к двадцати годам он превратился в полного инвалида» (Джакомо Леопарди, Лирика, М., «Художественная литература», 1967, с. 9).[]
  5. Василий Иванович написал по просьбе директора кондитерской фабрики имени Бабаева М. А. Беляевой рекламные стихи о продукции фабрики (автограф в ЦГАЛИ). Она прислала большой набор конфет. Через два дня Беляева трагически погибла.[]
  6. Артисты Е. Трутовская и А. Клейн, первые исполнители на сцене таких танцев, как фокстрот, танго и т. д.[]

Цитировать

Лебедев-Кумач, В. «Слово должно говориться не зря» / В. Лебедев-Кумач // Вопросы литературы. - 1982 - №11. - C. 195-217
Копировать