Славянофильство и его истолкователи (Некоторые итоги дискуссии)

1

Процесс познания так же бесконечен, как сама жизнь. Время от времени возникает необходимость проверить, уточнить и углубить те или иные положения и выводы, добытые наукой я долго считавшиеся истинными. В истории нашей отечественной литературы и общественной мысли есть еще немало заповедных мест, нуждающихся в том, чтобы туда проникла свежая и острая исследовательская мысль.

За последние годы на страницах нашего журнала было проведено обсуждение ряда серьезных историко-литературных проблем, – например, реализма, народничества и народнической литературы, романтизма. Коллективная дискуссия оказывается – эффективным методом осмысления таких сложных вопросов. Это подтвердилось и в ходе обсуждения проблемы славянофильства. Явление, рассмотренное с разных точек зрения, взятое в различных ракурсах, становится яснее и поддается более глубокому изучению. Хотя конкретные результаты этого изучения могут сказаться и не сразу.

В центре дискуссии поначалу предполагалось поставить литературно-эстетические проблемы раннего славянофильства. Однако границы дискуссии раздвинулись, и активному обсуждению подверглись некоторые общие аспекты раннего славянофильства, хронологически ограниченного примерно 1840 – 1850-ми годами.

Возникнув в конце 30-х годов, славянофильство как определенное идейное течение в истории русской общественной мысли просуществовало по крайней мере полвека. В самом начале оно пыталось выразить себя как целостное теоретическое учение, охватывающее самые разнообразные стороны общественной идеологии. В социологии и философии, истории и этике, эстетике и даже художественном творчестве – в каждой из этих областей славянофилы претендовали на «новое слово», далеко, впрочем, не всегда соизмеряя с этими претензиями свои реальные возможности. Именно в первые два десятилетия раскрылись наиболее существенные стороны славянофильства. Проявились они также и в эстетике, литературной критике, во всем, что непосредственно соприкасается со сферой художественного творчества. Константин и Иван Аксаковы, Алексей Хомяков и Юрий Самарин, Иван и Петр Киреевские оказались наиболее видными фигурами раннего славянофильства. Его изначальную теоретическую программу они отразили особенно полно и разносторонне.

В дальнейшем славянофильство претерпело весьма существенную эволюцию. В 60 – 80-х годах оно начисто утратило ранее присущие ему элементы критического отношения к действительности, сохранив и весьма укрепив те стороны мировосприятия, которые превратили это идейное течение в откровенно охранительное и реакционное. К тому времени уже не осталось в живых многих зачинателей славянофильства – обоих Киреевских, К. Аксакова, А. Хомякова. Выразителями славянофильской доктрины стали Н. Страхов, К. Леонтьев, Н. Данилевский да и сильно подавшийся вправо И. Аксаков. Это позднее славянофильство лишь отчасти напоминает тот корень, из коего оно выросло. Воинствующий национализм и панславизм, оголтелый религиозный обскурантизм и откровенное мракобесие – вот на каких принципах основывалась деятельность славянофилов новой формации. В исторических условиях последних десятилетий прошлого века позднее славянофильство стало теоретическим и идеологическим оружием реакции в ее борьбе против революции¹.

Раннее славянофильство имело свои особенности. На них естественно и правомерно сосредоточилась наша дискуссия. Это ограничение вызывалось еще и тем, что раннее славянофильство более широко и органично разрабатывало литературно-критические, эстетические проблемы и рассматривало их как важную составную часть своей общей теоретической концепции.

В коллективном обсуждении приняли участие десять авторов – литературоведов и историков. С разных сторон и на различном материале они пытались осмыслить довольно широкий круг вопросов. Теперь есть возможность подвести некоторые итоги состоявшегося разговора.

В остро и темпераментно написанной статье А. Янова «Загадка славянофильской критики», положившей начало дискуссии, есть много интересных и верных наблюдений, характеризующих преимущественно общесоциологические, а отчасти и эстетические воззрения славянофилов. Автор стремился раскрыть историческую роль этого течения, его политическую доктрину, его отношение к искусству. Кроме того, А. Янов предпринял пересмотр укоренившихся в нашей научной литературе взглядов на славянофильство. Такой пересмотр, по словам автора статьи, тем более необходим, что вообще до сей поры славянофильство остается «белым пятном», «терра инкогнита» истории нашей общественной мысли». Славянофилов-де несправедливо, «без суда и следствия», подвергают безоговорочной хуле, их объявляют «махровыми крепостниками, ретроградами и охранителями», их отождествляют с идеологами «официальной народности», в их «модели» отказываются видеть малейшее проявление демократизма и прогресса. Между тем деятели революционно-демократического движения, хорошо понимавшие многие отрицательные стороны славянофильства, все же в конце концов склонны были признать его «позитивную функцию». Единственная область, в которой наиболее полно и откровенно проявились реакционные стороны славянофильства, – литературная критика, эстетика. Разгадку этой «загадки» автор статьи видит в гипертрофированном, извращенном демократизме славянофилов, в их обожествлении «простого народа», в религиозном ему поклонении.

Такова исходная позиция А. Янова.

Следует сказать, что в этой позиции не все ладно. В интересно задуманной, полемической статье А. Янова, давшей толчок к содержательному, дискуссионному разговору, оказалось, к сожалению, слишком много полых мест, неточных, приблизительных суждений. Совершенно справедливо подчеркивая необходимость более глубокого и основательного изучения славянофильства, автор статьи кое-где сбивается на идеализацию этого течения, рассматривая его вне общей социально-исторической перспективы, изолированно от его классовых корней, неверно обозначив его место в развитии русской общественной мысли.

Правильные и интересные рассуждения автора соседствуют с ошибочными, основательные наблюдения – с приблизительными. А самое главное в том, что концепция этой статьи основана на фундаменте чрезвычайно зыбком, далеко не всегда согласующемся с реальными фактами истории. В иных случаях самый подбор фактов у А. Янова представляется односторонним, порой даже произвольным. Такой метод анализа, естественно, приводит к выводам неточным, а то и вовсе не верным.

Ряд участников дискуссии резонно отметил безосновательность утверждения А. Янова относительно того, что, «несмотря на десятилетия споров и лес сломанных копий», славянофильство до сих пор остается неким белым пятном в истории нашей общественной мысли. Мощно быть неудовлетворенным итогами десятилетних споров, но «белое пятно» и «терра инкогнита» – все-таки весьма сильное преувеличение, ставящее автора статьи в ложное положение Колумба. Участник нашей дискуссии С. Дмитриев, по докладу которого почти три десятилетия тому назад развернулось в Институте историй Академии наук СССР интересное обсуждение проблем славянофильства, был куда ближе к истине, заметив тогда, что хотя западничество и славянофильство привлекали к себе «внимание многих историков и литературоведов» и по этому вопросу существует «громадная литература», тем не менее можно говорить о «недостаточной изученности» указанных течений в истории русской общественной мысли². Такая постановка вопроса, надо полагать, существенно отличается от ссылок на «белое пятно» и «терра инкогнита».

За последние три десятилетия тоже было кое-что написано на эту тему – ив общих исторических, и литературоведческих монографиях, и на страницах «Ученых записок» и журналов. Но конечно же, у нас нет оснований утверждать, что славянофильство достаточно изучено. Напротив, многие его аспекты нуждаются еще в очень серьезном исследовании. Однако такое исследование предполагает прежде всего трезвый учет того, что уже достигнуто наукой в этой области и с какого рубежа следует идти дальше.

Если бы А. Янов сознавал значение этого принципа, важного в любой научной, исследовательской работе, он, вероятно, не стал бы на основе отдельных, случайных цитат делать те торопливые обобщения, с которыми мы встречаемся в его статье. Создается впечатление, будто бы едва ли не все советские ученые, писавшие до него о славянофилах, рассматривали их как «махровых крепостников, ретроградов и охранителей». Сославшись на сочинения ряда авторов, А. Янов патетически восклицает: «Как видите, ни малейшей не было пробито бреши в этой жесткой позиции за целые десятилетия развития науки».

Между тем картина, нарисованная А. Яновым, не отличается достоверностью. И дело, разумеется, не в количестве примеров вульгаризации, на которых он основывает свои далеко идущие обобщения, их-то можно было бы легко умножить. Прискорбный и весьма красноречивый пример такого рода приводит, скажем, Л. Фризман, ссылаясь на изданную несколько лет назад, отдающую сильным вульгарно-социологическим духом книгу А. Буцыка. Нельзя не заметить, что и некоторые участники нашей дискуссии оказались далеко не безупречны в этом отношении. Отдельные, не очень продуманные формулировки С. Покровского явно не учитывают всей сложности предмета и заключают в себе соблазн к поспешным и уж слишком прямолинейным выводам.

Жаль, что в ходе дискуссии не была проанализирована позиция Плеханова, который внес серьезный вклад в изучение истории русской общественной мысли и славянофильства. В таких его работах, как «История русской общественной мысли», «М. П. Погодин и борьба классов», «И. В. Киреевский», и других содержится немало глубоких наблюдений, мимо которых не вправе пройти ни один исследователь. Большая заслуга Плеханова состояла в том, что он убедительно раскрыл социальные корни славянофильской идеологии, ее дворянский, помещичий характер. Философия и социология славянофильства исходили из той предпосылки, что любое движение общественной жизни вперед, какие бы то ни было перемены в ней возможны лишь при одном непременном условии – если они не вызовут революционного взрыва. Плеханов называл славянофильское учение «ретроспективной утопией, основанной на идеализации таких общественных отношений, которые предполагались свободными от классовой борьбы» ³. И хотя эта оценка не исчерпывала всех сторон славянофильства, она, однако, фиксировала внимание на одной из самых существенных, коренных ее особенностей. Вместе с тем следует отметить, что Плеханов ошибался, отождествляя славянофильство с идеологией «официальной народности», называя славянофилов крепостниками, отстаивавшими будто бы незыблемость крепостного права.

Как бы то ни было, суждения Плеханова о славянофильстве, основанные на большом и во многих случаях критически осмысленном материале, никак нельзя игнорировать. Они сами по себе являются важной вехой в развитии нашей марксистской исторической науки.

Существенным событием в научном изучении славянофильства явилась и содержательная дискуссия 1940 года в Институте истории Академии наук, подробный отчет о которой был в свое время опубликован на страницах журнала «Историк-марксист». Кстати, там высказывались соображения весьма далекие от тех, за которые А. Янов делает ответственной всю советскую науку. Указывалось, например, что славянофильство представляло собой течение внутренне противоречивое, что оно, хотя в целом имело консервативный характер, заключало в себе и некоторые относительно прогрессивные элементы.

В самом деле, признавая самодержавие и православие незыблемой основой «духовной силы» русского народа, славянофилы, однако, ощущали тревогу в связи с серьезным неблагополучием в современной им России. Они подвергали критике различные неполадки в государственном механизме, обличали деспотизм высшей бюрократии, произвол властей, они отстаивали необходимость свободы слова, гласного суда, поднимали вопрос о созыве Земского собора. Они призывали к отмене телесных наказаний, требовали ликвидации института крепостного права, которое К. Аксаков называл «делом возмутительным» и «бесчеловечным» ##»Полн. собр.

1. Мысль Л. Фризмана, высказанная им в дискуссии, о целесообразности начисто отделить позднее славянофильство, как «качественно иную идеологическую структуру», от раннего и не применять к нему термина «славянофильство» не представляется нам обоснованной. При многих резких различиях было, однако, и кое-что общее дающее право этим явлениям быть обозначенными одним термином.[↩]
2. «Историк-марксист», 1941, N 1, стр. 86.[↩]
3. Г. В. Плеханов, Сочинения, т. ХХШ, ГИЗ, М. – Л. 1926, стр. 108.[↩]