«Сконгломерировав актеров и поэтов…». Публикация Ю. Ирошникова

Ресторан «Вена»:

из истории российской литературной богемы начала века

Когда-то в мои руки попала для реставрации удивительная книга – альбом «Десятилетие ресторана «Вена». Литературно-художественный сборник», напечатанная в СПб., тип. «Якорь», в 1913 году весьма малым тиражом. Последнее обстоятельство позволяет считать эту книгу раритетом.

Прекрасно изданная на мелованной бумаге формата in folio со множеством иллюстраций и факсимильно воспроизведенных автографов посетителей ресторана – цвета петербургской богемы начала XX века, с их воспоминаниями и отзывами о встречах, шутками, посвящениями, каламбурами, эпиграммами и карикатурами на постоянных посетителей, книга эта – замечательный документ восьмидесятилетней (юбилей!) давности.

Прежде чем предложить читателю несколько фрагментов из этого сборника, надо хотя бы вкратце рассказать о самом ресторане «Вена». Тихое и скромное открытие его состоялось 31 мая (ст. ст.) 1903 года в самом центре Санкт-Петербурга на углу Гороховой улицы (многие знают ее как ул. Дзержинского) и улицы Гоголя (в прошлом Малой Морской).

Казалось бы, событие не особо значительное для столицы: более ста лет на том же месте существовало много подобных заведений: и «Венский трактир» с «черной» и «белой», или «чистой», половинами, и ресторация «Вена», и «Интернациональный ресторан». Название «Вена» ресторан получил в 1897 году, но сменив за короткий срок восьмерых хозяев, перешел наконец в руки Ивана Сергеевича Соколова и его компаньона Михаила Феоктистовича Уткина, имевших большой практический опыт в ресторанном деле.

Главным достоинством нового заведения, сразу завоевавшего себе прочную солидную клиентуру, была прекрасно поставленная кухня. Посетители валом повалили в новый ресторан, и владельцам пришлось вскоре принимать срочные меры по его расширению. Несколько лет спустя, став единоличным хозяином «Вены», Иван Сергеевич все более стремился к тому, чтобы придать своему детищу черты исключительно семейного ресторана для столичной интеллигенции.

Кто только не бывал здесь! Писатели – А. Куприн, Тэффи, А. Блок, М. Горький, В. Маяковский, Л. Андреев, А Н. Толстой, Б. Зайцев, М. Арцыбашев, Е. Чириков, И. Северянин, А Каменский, С. Городецкий, О. Дымов, В. Муйжель, И. Рукавишников и множество других, журналисты и репортеры, художники, такие, как К. Маковский, С. Жуковский, Н. Богданов-Вельский, А. Рылов, актеры, артисты, имена которых открывают Ф. Шаляпин и Л. Собинов, театральная публика, представители промышленного и торгового мира, деятели различных политических партий и течений, включая большевиков вместе с их будущим вождем. Изо дня в день эта публика заполняла уютные залы, или закусывая наскоро у буфетной стойки, или расположившись компаниями за столиками для более или менее продолжительного времяпрепровождения.

Деловые или дружеские беседы, обсуждение макетов завтрашних полос многочисленных столичных газет представителями «шестой державы»- прессы, юбилеи. Но никаких кутежей, скандалов, неприличных сцен, непристойных выходок! Теплая уютная обстановка, вместо позолоты – на стенах обилие картин и рисунков знаменитых/и пока еще не слишком знаменитых клиентов, их автографы…

Прав премного был А. Куприн, написавший в послании Соколову:

Сконгломерировав актеров и поэтов,

Художников, певцов и прочих темных лиц,

Поистине собрал музей ты раритетов…

Право считаться первооткрывателями «Вены» постоянно оспаривали три кита петербургской богемы того времени: писатель Владимир Алексеевич Тихонов (Мордвин), основатель «Великорусского оркестра» Василий Васильевич Андреев и артист Малого театра Николай Петрович Мальский. Кто был самым первым, неизвестно, но все они – тонкие знатоки европейской кухни и очень интересные собеседники – заложили основу популярности молодого ресторана в мире людей искусства и литературы, и «Вена» заручилась симпатиями широкой публики. Видимо, к этому времени относится уже прочно утвердившийся среди гостей Соколова афоризм: кто не пил вина, не любил женщин и не бывал в «Вене», тот так дураком и умрет.

Залы «Вены» открывались для публики по выстрелу пушки в Петропавловской крепости. Время завтраков продолжалось до 3 часов дня, с 3 до 8 – обеды. Потом ресторан затихал, посетители разъезжались по театрам, концертам, редакциям, но к 11 публика снова начинает съезжаться, подходят завсегдатаи, заканчиваются спектакли в театрах. В полночь ресторан полон, и уже до 2 – 3 ночи получить столика нельзя: все заказаны…

Писатель И. Василевский, печатавшийся под псевдонимом Не-Буква, оставил такую запись: «Будущий историк отметит особый, «Венский период» русской литературы.

«Вена» была на высоте своего положения», – скажет историк.

Была ли на такой же высоте своего положения – и литература?»

Вероятно, «Венским периодом» навеяны и строки Н. Агнивцева, написанные уже в другие времена:

Вы помните былые дни,

Когда вся жизнь была иною?!

Как были праздничны они

Над петербургскою Невою…

И толщ Исакиевских колонн,

И разметенные по свету

«Биржевку», «Речь», «Сатирикон»

И «Петербургскую газету».

 

ОДИНОЧЕСТВО

…Там, за границей, этого нет…

Не пойдешь в осеннюю непогодь, в зимнюю стужу искать себе «пристанища»; не будешь целыми вечерами искать знакомой близкой души; не плюхнешься где-нибудь в первом встречном «заведении», чтобы среди сотни голов остаться таким же одиноким, как и на улице, и в своем кабинете, и за работой в конторе.

Там, за границей, этого нет… Нет нашего гнетущего одиночества, нашей русской печали, нашего вековечного надрыва, душевных мук и беспочвенного томления; там нет места тихой печали, задумчивой грусти и мечтательным порывам; там не с чего томиться странной нелепой неудовлетворенностью, жаждой подвига, мечтой о туманных далях, ярких порывах, о красоте и свободе…

А у нас?.. Творчество у нас надрывное, нутряное… Не забава – литература, а школа, кафедра, и никогда еще она не опускалась до роли увеселителя, до роли «сладкого лимонада летом»… Никогда!..

В холодных мансардах Петербургской стороны, в трущобах Пресни, в уютных кабинетах Сергиевской, в мещанских горницах Тул, Сенгилеев и Астраханей живут какие-то странные люди. Не торгуют, не служат, не начальствуют, ведут полуголодное необеспеченное существование. Нервны они, горячи, фантазеры, с горящим, воспаленным взором, небрежно одеты, нечесаны, а из их обиталищ сияет свет на всю Россию.

Читатель не оценит, критика «обложит», зависть доест, – или вдруг радость вползет в мансарду, счастье солнышком озарит убогое логово, – некуда идти русскому писателю.

Бывают моменты, что, словно в каземате, таракану рад, – с тараканом часами разговариваешь… А идти некуда!..

Литератору с литератором встретиться, по душам поговорить, мыслями поделиться никак невозможно – негде и как-то не соберешься… Да еще дома не застанешь или сам в таком подлом настроении, что на Волковом много будет веселее.

Слишком много в душе скорби за неустройство, за горе ближнего и дальнего, слишком велико несоответствие между грезами и трезвой действительностью, чтобы можно было остаться одному и не потерять духа от бесплодности усилий.

И не виноват он, если тянет его в светлую, уютную «Вену», где не отравят, где можно отдохнуть, на людей поглядеть и друг с другом встретиться.

Еще и сейчас указывают на ресторанчик «Прадер» на Вознесен-

ском, куда любил ходить Достоевский, Минаев ходил в «Ярославль», на Лиговке, Некрасов часами просиживал в первые годы своей деятельности в ресторане на Разъезжей…

Но это посещение русскими литераторами трактирчиков средней и «повыше» руки не объединяло писателей. Был у каждого свой любимый трактир, туда он и ходил. Являлась потом пара приятелей – тем дело и кончалось. И нравы тогда были другие – В то славное, доброе старое время, и жизнь была другая, и литература как будто другая, лучше или хуже – дело критики и истории русской литературы и русской богемы.

Говорят, что лучше все было. Пили, правда, ничуть не меньше, и «инциденты» выходили не так уже редко, но писали чуточку повнимательнее и, если угодно, поскучнее теперешнего…

А жизнь не стоит ни на одну минуту, летит, мчится, – и теперь старый Григорович с изумлением посмотрел бы кругом:

– Как измельчала литература!..

Не литература измельчала, а жизнь стала другая, а от нее и остальное все другое. Никогда литература не достигала той красочности, как теперь, никогда искусство не делало таких широких шагов, как за одно это десятилетие.

Но… завелся телефон, беспроволочный телеграф, появились тучи газет, железная дорога дошла до старого милого Тамбова, сама жизнь так осложнилась, что она теперь и немыслима – та литература Григоровича, Писемского и Тургенева.

Теперь в один час человек переживает столько, на сколько прежнему требовались месяцы, покуда тащишься на перекладных из Москвы до Питера.

Каждый миг – новое переживание, короткое, мимолетное, случайное. За ним другое, третье – и все короткие-короткие… Раньше не было этого, в миллион раз было меньше впечатлений и настроений, но каждое из них было громадно, длительно, глубоко.

Такова вся литература до нашего дня, барская, мужицкая, полевая, лесная, степная…

И нечего ее винить.

Жизнь выбросила новых литераторов с новыми настроениями, новыми взглядами, совершенно новым миросозерцанием…

Фабрика, улица, кинематограф, театр, газета, «сандвичи», светящаяся реклама, телефон, радиотелеграф, трамвай – вот факторы литературного «упадка».

Кипятиться, возмущаться, грозить – можно, но выгнать на улицу трамвай, телефон, ресторан из литературы – трудно и невозможно.

Нужно только констатировать…

До 1905 года о русской богеме совсем не было слышно.

На Владимирском проспекте существует старинный небольшой ресторан. Вывеска на нем маленькая, подъезда никакого нет, на улицу всего три окна, завешанных белыми шторками, – в глаза совсем не бросается и никого своим видом не соблазнит.

Испокон веков, благодаря центральному своему положению, посещался он отдельными литераторами, прозвавшими его почему-то «Капернаум». Захаживали туда Сергей Агава (Терпигорев), бывал частенько Ал. Майков, весьма часто сиживал там за пивом Мамин-Сибиряк.