Широта горизонта
«Русская литература XX века (Дооктябрьский период)», Изд. Тульского пединститута, Калуга, 1968, 292 стр.
Пристальный интерес исследователей к литературному процессу конца XIX – начала XX века характерен не только для наших дней, но сегодня, когда так актуальны споры о соотношении критического реализма и модернизма, реализма и романтизма, его всего менее можно счесть чисто академическим.
У вас немало оснований обращаться к началу века, ко времени, отмеченному широкой переоценкой ценностей и борьбой различных художественных направлений и школ. И непременным условием здесь становится полнота охвата привлекаемых фактов. Ведь только на такой основе могут родиться четкие, выверенные оценки. Именно этими качествами подкупает рецензируемый сборник.
«Совершенно очевидно, – пишет один из его участников, П. Куприяновский, – что историко-литературный процесс конца XIX – начала XX века должен исследоваться во всем его объеме, без каких-либо ограничений и изъятий. Существовавшее до недавних пор выборочное изучение литературных явлений, когда не только отдельные писатели, а и целые течения были «забыты», привело к образованию значительного числа белых пятен на нашей литературоведческой карте». К сказанному могли бы, пожалуй, присоединиться и остальные авторы сборника, каковы бы ни были их конкретные исследовательские задачи.
Так, И. Баскевич в открывающей книгу статье «Пролетарская литература и ее роль в литературном процессе конца XIX – начала XX вв.» анализирует произведения, которые нередко из поля зрения литературоведов выпадают, а между тем они сыграли роль «спутников» горьковской «Матери». Это «Ткачи» А. Безродного, «В огне» А. Машицкого, рассказы А. Бибика и т. д. Анализ этих произведений нужен автору для того, чтобы обосновать главный вывод: «Концепция единого реализма, единого реалистического лагеря в литературе конца XIX – начала XX в., упрощая и огрубляя сложный и противоречивый процесс художественного развития, обусловливает не только недостаток внимания к пролетарскому, социалистическому направлению и его специфическим особенностям… но и к эстетическим исканиям художников критического реализма».
Нелегко, однако, признать правоту исследователя, когда он пытается вернуть нас к тезису о «кризисе» критического реализма на рубеже веков, якобы и приведшем к возникновению реализма социалистического. Если кризис был, непонятно появление как раз в эти годы таких произведений, как «Деревня», «Поединок» и некоторых других, значительных не только по своему художественному уровню. И. Баскевич недооценивает различия между старшим и младшим поколениями критических реалистов. Между тем последние обнаружили повышенную чуткость к кризисным явлениям самой действительности, затронули немало наболевших вопросов русской жизни, что неоднократно отмечал и Горький (недаром лучшие представители реалистического направления в литературе сплотились в эти годы вокруг «Знания»). Другое дело, что лишь в рамках нового метода, исторически наследовавшего завоевания критического реализма и обогащавшего их, можно было выразить движения времени во всей их полноте, то есть включая растущее самосознание пролетариата.
Впрочем, как бы ни относиться к тем или иным выводам статьи, нужно, повторяю, отдать должное стремлению её автора раздвинуть обычные границы рассмотрения историко-литературного процесса указанного периода. И хорошо, что и в следующих за ней статьях сборника эта тенденция в полной мере закрепляется.
В работе К. Петросова «Молодой Маяковский в литературной борьбе» рассмотрена история взаимоотношений и творческая полемика великого поэта с Игорем Северяниным. Нет необходимости приподнимать Северянина, обладавшего незаурядным поэтическим даром, но избравшего в литературе антинародный и антидемократический путь. Но не стоит игнорировать его популярности в начале века, роли его в литературной борьбе тех лет. Статья К. Петросова как раз и привлекает своей исторической объективностью, вьшеренностью методологических позиций.
Думается, верно его утверждение о том, что «отношение Маяковского к Северянину не сводилось только к литературной полемике… Стихи Северянина по-своему волновали Маяковского как поэта». Однако же, конечно, – и исследователь это подчеркивает, – такие разные поэты, как Маяковский и Северянин, должны были столкнуться. На первых порах (1913-1914) их полемика напоминала соревнование и лишь потом вылилась в борьбу, кончившуюся открытым и безусловным разрывом. Это было неизбежно, настолько различны уже в то время были взгляды на роль поэзии и назначение поэта, отношение к жизни и искусству у Маяковского и Северянина. Автор статьи пишет обо всем этом четко и недвусмысленно.
У статьи К. Петросова есть и еще одна привлекательная черта – автор ее вводит в обиход свежие мемуарные источники. Разумеется, это повышает читательское доверие к критическому слову.
Подобного рода достоверность отличает и другую статью сборника, написанную А. Карповым, – «Ранний Асеев».
В центре исследования интересный и сравнительно мало изученный период творческой деятельности поэта. В нем и истоки его будущих взлетов, и подспудные причины временных поражений. Все это прослежено внимательно и тонко, с максимальной опорой на поэтический текст, хотя не все выводы одинаково точны. Например, в конце статьи, отметив значимость «Четвертой книги стихов» и «Оксаны», автор заключает: «Идти дальше можно было, лишь выйдя из узкого круга чисто поэтических проблем…» Не противоречит ли это тому, о чем верно сказано на предыдущих страницах, – выходу молодого Асеева «к диктуемым жизнью темам», проникновению в его стихи «высокой человечности»?
Здесь, вероятно, в какой-то мере сказалась недостаточная (в теоретическом плане) изученность связей ряда видных поэтов эпохи с модернизмом и, в частности, символизмом, позднее ими преодоленным. Правда, тут положение начинает выправляться, взять хотя бы статьи рецензируемого сборника – «Из истории раннего русского символизма» П. Куприяновского и «Незнакомка» в творческой эволюции А. Блока» А. Микешина.
А. Микешин полемизирует с теми исследователями, которые надолго (вплоть до начала 10-х годов) «прикрепляют» А. Блока к декадентству, не желая видеть романтической природы многих его произведений, написанных после 1905 года, в том числе «Незнакомки». Исходя из альтернативы: либо модернизм, либо реализм («реализм – антиреализм»?), путь Блока можно представить, разумеется, лишь как поступательное движение от символизма к реализму. Между тем все не так просто – тут остается лишь присоединиться к А. Микешину: «Символизм, будучи одним из первых модернистских направлений на русской почве, по своим внутренним тенденциям и характеру художественного метода весьма близок к романтизму вообще, к мистическому романтизму – в особенности. Поэтому не удивительно, что многие талантливые художники, прорываясь сквозь тенета символизма и порывая с эстетикой модернизма, обнаруживают явное тяготение не к реалистическим, а именно к романтическим формам познания и отражения жизни». (Кстати, это подтверждается и опытом советской литературы первых послеоктябрьских лет. И вообще подобный взгляд помогает уловить внутреннюю эволюцию немалого числа художников, например того же Асеева.)
Закономерно, что в сборнике, исследующем литературное движение начала века, немало места уделено таким писателям, как А. Блок, И. Бунин, Л. Андреев, С. Сергеев-Ценский. Так, А. Блоку, кроме вышеназванной, посвящены еще три работы, Л. Андрееву – две, И. Бунину – три. Дело, само собой, не в количестве, и все же стоит вспомнить, что были годы, для упомянутых художников совсем не урожайные…
Говоря о художественных исканиях И. Бунина – прозаика в самом начале 900-х годов и формировании его новой эстетической программы, сопровождавшемся отказом от толстовства, Н. Кучеровский приходит к выводу о влиянии на автора «Деревни» символистской литературы (статья «О концепции жизни в лирической прозе И. А. Бунина»). Жаль только, что данный вывод не подкреплен стилевыми сопоставлениями.
Н. Кучеровский нашел удачное выражение для обозначения содержательности бунинских рассказов этой поры – «здесь нет объективированных характеров», существует лишь «эмоциональная реальность» – «настроение», «философия» произведения. Однако автор, как мне представляется, не уделил достаточного внимания качественному отличию этой особенности прозы Бунина от лирической беспредметности и разорванности, характерных для образцов символистской беллетристики. Что касается второй статьи того же автора – «И. А. Бунин в «Знании». «Чернозем», – то она не стала органическим продолжением предыдущей, так как не столь принципиальна в постановке вопроса. Весьма фундаментально, весомо написана небольшая работа О. Сливицкой о «Братьях» и «Господине из Сан-Франциско» – «Проблема социального и «космического» зла в творчестве И. А. Бунина». К числу удачных я бы отнес также и работу Б. Бугрова «На путях отрицания реализма» о драматургии Леонида Андреева, писателя, чье творчество было как бы зеркалом всей противоречивости художественных тенденций эпохи.
Нельзя умолчать о том, что в сборнике, включающем около двух десятков статей, есть и менее законченные, и чересчур описательные. Одни авторы пока в процессе овладения «темой», другие уже могут отойти от нее на известное расстояние и бросить взгляд «со стороны». Но все исследования сборника по-своему содержательны и устремлены к тому, чтобы расширить наши представления об этом периоде в развитии русской литературы.