Шекспир в Узбекистане. Комментарии к переводам сонетов на узбекский язык

Знакомство узбекской аудитории с Шекспиром началось в 1930-е годы. В 1934-м был сделан первый перевод трагедии «Гамлет» на узбекский язык известным писателем и представителем движения джадидизма¹ Абдулхамидом Чулпаном (1898–1938). Годом позже узбекский зритель впервые увидел шекспировскую пьесу на сцене в постановке Маннона Уйгура (1897–1955).

Вплоть до конца XX века перевод шекспировских произведений осуществлялся не с оригинала, а с русского посредника. Для перевода «Гамлета» Чулпан пользовался прозаическим переводом П. Каншина. После Чулпана было сделано две попытки перевода трагедии на узбекский язык: литературоведом и философом Вохидом Зохидовым (1914–1983) и поэтом Максудом Шайхзодой (1908–1967). Этот последний вариант принято считать самым удачным — возможно потому, что в качестве русского посредника был использован перевод Б. Пастернака. Дополнительно к пастернаковскому переводу Шайхзода также пользовался переводом на азербайджанский. В отличие от Чулпана, перевод которого был полностью прозаическим, Шайхзода перевел стихотворные части пьесы соответствующе.

В 1940–1950-е годы один за другим были переведены «Отел­ло» (1940), «Ромео и Джульетта» (1949), «Король Лир» (1954) и «Юлий Цезарь» (1958). Немного позже известным поэтом и писателем Аскадом Мухтором (1920–1997) был переведен «Ричард III». Перевод «Ромео и Джульетты» Шайхзоды выполнен в традиции узбекской классической любовной поэзии, из-за чего местной аудитории было проще воспринять текст.

Переводы «Отелло» и «Короля Лира» были сделаны поэтом Гафуром Гулямом (1903–1966), «Юлия Цезаря» — поэтом Уйгуном (1905–1990). В 1960 году был опубликован первый сборник шекспировских пьес на узбекском языке. Большинство с успехом ставились на сцене. Самой любимой и востребованной трагедией Шекспира оказался «Отелло» — на протяжении 18 лет с премьеры в декабре 1941 года актеры театра им. Хамзы в Ташкенте сыграли ее около 500 раз.

Как уже было сказано, долгое время для перевода пьес Шекспира на узбекский язык использовались исключительно интерпретации на русском языке. Напрямую с английского оригинала лишь в конце XX века начал переводить Жамол Камол (1938–2022). В 2007 году в его переводе был опубликован трехтомник шекспировских пьес, среди которых «Тимон Афинский», «Кориолан», «Венецианский купец», «Зимняя сказка», «Генрих IV», а также «Антоний и Клеопатра» [Сулаймонова 1978: 78].

Что же касается сонетов Шекспира, интерес к ним зародился немного позже. Первые попытки переводов нескольких сонетов состоялись в 1964-м и принадлежат опять-таки Шайхзоде. Позже такие поэты, как Аъзам Обидов (род. 1974) и Хуршид Даврон (род. 1952), тоже пробовали себя в переводе сонетов, а в начале 1970-х, пользуясь переводами Маршака, начал работу нам сонетами поэт и переводчик Юсуф Шомансур (1938–1978). В 1978-м у узбекского читателя появилась возможность познакомиться со всеми 154 сонетами в его переводе [Шекспир 1978]. Переводы с английского, выполненные Жамолом Камолом, были опубликованы в 2010 году [Шекспир 2010].

В качестве примера того, как переводились шекспировские сонеты на узбекский язык, возьмем два классических текста — 73 и 66 сонетов.

В сонете 73 лирический герой размышляет о своем преклонном возрасте с помощью нескольких разно­плановых природных метафор. В первом катрене старость сравнивается с осенью, во втором — с закатом, в третьем — с угасающим в камине огнем. Метафоры примечательны тем, что они транслируют внутреннее отношение героя к своей старости: первые две представляют цикличные явления — после осени и зимы наступает весна, а ночь сменяется днем. В третьем катрене, как будто бы принимая неизбежность конца своей молодости и близость надвигающейся смерти, лирический герой прибегает к метафоре угасающего огня. Таким образом, 73 сонет можно интерпретировать как попытку примирения с мыслью о смерти:

That time of year thou mayst in me behold,
When yellow leaves, or none, or few, do hang
Upon those boughs which shake against the cold,
Bare ruined choirs, where late the sweet birds sang;
In me thou seest the twilight of such day
As after sunset fadeth in the west,
Which by and by black night doth take away,
Death’s second self, that seals up all in rest;
In me thou seest the glowing of such fire
That on the ashes of his youth doth lie,
As the deathbed whereon it must expire,
Consumed with that which it was nourished by;

This thou perceiv’st, which makes thy love more strong,
To love that well, which thou must leave ere long.

То время года можешь ты во мне узреть,
Когда последние желтые листья свисают
С ветвей, дрожащих от холода,
Голые разрушенные хоры,
где недавно пели сладостные птицы;
Во мне ты видишь сумерки такого дня,
Когда закат, мерцающий на западе,
Постепенно забирает черная ночь,
Второе «я» смерти, запечатывающее все в покое;
Во мне ты видишь сияние такого огня,
Что лежит на прахе его юности,
Как на смертном ложе, на котором он должен умереть,
Поглощенный тем, что его питало;