Серьезная тема и ее воплощение
А. И. Иванов, Роль мировоззрения в творчестве писателя, Изд. Саратовского университета, 1962, 387 Стр.
Книга, о которой пойдет речь, озаглавлена: «Роль мировоззрения в творчестве писателя».
В эстетической теории проблема мировоззрения художника принадлежит к числу основных. Решение ее – рубеж, разделяющий реакционную буржуазную эстетическую мысль и марксистскую теорию искусства.
В русской литературной науке исследование этой проблемы имеет богатую традицию. Еще революционно-демократическая эстетика поставила вопрос о мировоззрении художника, о его осознанной идейной позиции в центр своих концепций. Это направление продолжила и подняла на новый уровень марксистская философия и критика. Ленинские работы открыли нашей науке путь к дальнейшим исследовательским поискам и теоретическим решениям в области проблемы мировоззрения и художественного творчества.
Советская эстетика и литературоведение никогда не прекращали целеустремленной разработки этого вопроса. И все-таки мы не ошибемся, если скажем, что интерес к проблеме мировоззрения художника особенно обострился в последние годы. В связи с политикой коммунистической партии, направленной на укрепление связи искусства с жизнью народа, изучение условий идейного воспитания» художника стало одной из самых актуальных задач современности.
Появилось значительное количество работ, авторы которых сосредоточили свое внимание на этой теме. Она ставится в сборниках и коллективных трудах1. Ей посвящены многочисленные журнальные статьи, главы и разделы монографий многих авторов (Л. Тимофеев, М. Храпченко, Б. Бурсов, С. Петров, А. Ревякин, Н. Шамота, Б. Мейлах, Ю. Борев, А. Егоров, В. Щербина, Б. Кубланов, И. Виноградов, В. Иванов, А. Бушмин, М. Лифшиц, А. Мясников и др.).
Но важен в данном случае не только количественный «показатель». Проблемы мировоззрения писателя ставятся в настоящий момент в весьма разнообразных аспектах. Ими занимаются – на конкретном материале, в связи с живой практикой искусства слова – литературоведы, и надо сказать, что это заметно повысило уровень историко-литературных трудов. Разрабатываются эти вопросы и в борьбе с буржуазным литературоведением, ревизионистскими и догматическими концепциями.
Это отнюдь не означает, что можно успокоиться на достигнутом. Многие грани вопроса о мировоззрении писателя еще остаются не освещенными. В трудах, затрагивающих эту тему, немало спорного.
Но важно подчеркнуть, что для лучших из них характерно стремление исследовать мировоззренческую проблему в органическом единстве с другими важнейшими теоретическими вопросами: в связи с ленинской теорией отражения, с изучением специфики литературы, ее познавательной сущности, с вопросами творческого метода, индивидуального стиля, мастерства. Вопросы мировоззрения писателя неизменно встают в связи с проблемами реализма. Многое вносит в их понимание исследование метода социалистического реализма, проблем народности и партийности литературы.
Подвергается разоблачению как вульгаризаторское отождествление мировоззрения и творчества, так и разрыв этих понятий в модернистской эстетике. Нашей наукой, утвердившейся на правильной методологической основе, плодотворно поставлен вопрос о конкретизации содержания самого понятия мировоззрения (несводимость его к политическим взглядам писателя, теоретическая ошибочность приравнивания мировоззрения к сознанию и т. д.). Марксистско-ленинская эстетика приступила к изучению диалектики взаимодействия реальных процессов действительности и мировоззрения, сложной, опосредствованной связи мировоззрения и метода.
, Одна из ответственных задач нашей эстетики – определить типы писательского мировоззрения в их внутренней соотнесенности с различными направлениями и творческими методами (классицизм, романтизм, реализм, социалистический реализм).
Вот почему обращение А. Иванова к этой теме, безусловно, заслуживает поддержки. И если мы отнесемся к его книге со всей строгостью, – то лишь из желания видеть в работах и этого, и других авторов такой научный уровень, которого требует исследуемый вопрос.
Конечно, все эти сложные проблемы не могут быть решены в одной или нескольких монографиях раз и навсегда.
Надо ли доказывать, что труду, где рассматривается такая серьезная теоретическая проблема, совершенно противопоказаны поверхностность, догматизм, несамостоятельность мысли, вульгаризаторство, неосведомленность и уж тем более – недобросовестность. Следует помнить, что допустить упрощенчество, повторение общеизвестных истин в трактовке сложной проблемы (а теоретическое уяснение роли мировоззрения в творчестве писателя – проблема нелегкая) – это значит ослаблять позиции научной эстетики, давая повод для идеалистических спекуляций и несправедливых обвинений по адресу нашей теории.
От новой работы на столь важную тему ждешь нового слова. Но знакомишься с книгой А. Иванова – и по мере углубления в нее растет разочарование.
Хотя с первой до последней страницы она пестрит именами, фактами, названиями, датами, цитатами и примерами, при ближайшем рассмотрении оказывается, что «фактура» работы прикрывает неумение анализировать материал, обобщать его.
Чуть ли не каждый вопрос, затронутый А. Ивановым, освещается с широчайшим размахом. В связи с критикой натурализма рассматриваются факты в диапазоне: от первобытной настенной живописи до горьковских времен. В промежутке упомянуты Л. Толстой, Салтыков-Щедрин, Достоевский, заключают список А. Роб-Грийе, Н. Саррот, Б. Дор, лефовцы, Ци Бай-ши. Освещая «учение о типическом в искусстве», автор начинает с Аристотеля, успевает упомянуть теоретиков классицизма, Дидро, Гегеля, Белинского, Чернышевского, Добролюбова… К 97-й странице он уже на рубеже наших дней, рассказывает про монографию А. Ревякина о проблеме типического в литературе.
На двух-трех страницах А. Иванов разделывается с двумя десятками веков, охватывает столетия в одном абзаце. Второпях он обычно успевает только назвать имена, дать самые общие характеристики.
Имена и названия всплывают неожиданно и случайно, берутся в совершенно произвольной связи. Для русских писателей-реалистов, сообщает автор, «абсолютной истиной было», что писатель обязан стоять «на уровне высшего для своего времени мировоззрения… Большой интерес представляют высказывания по этому вопросу М. Е. Салтыкова-Щедрина». После излишне подробного пересказа известных положений сатирика – непредвиденное продолжение: «Изложенные нами идеи Салтыкова-Щедрина полностью разделял и развивал дальше В. Г. Короленко». Почему «интерес» для автора представили высказывания только Салтыкова-Щедрина; по каким причинам именно Короленко предстает основным преемником щедринской эстетики – понять невозможно.
Беглость перечислений ведет к грубо суммарным, приблизительным характеристикам. А. Иванов очень любит оптовые определения, которыми можно «охватить» сразу большую группу разнообразных мыслителей и художников: «Все великие художники слова, начиная с античных времен, отстаивали необходимость единства этических и эстетических принципов в произведениях искусства». А далее – «Демокрит доказывал», «Дидро считал», «борьба, «которую всю жизнь вели Л. Толстой и М. Горький», «здесь полезно вспомнить и мнение… А. Блока». Нужно ли доказывать, насколько различным было самое представление об «этическом» и «эстетическом» не только у Демокрита и А. Блока, но и у Л. Толстого и М. Горького?
Скоростной, довольно неразборчивый подбор материала призван служить чисто иллюстративной задаче. Факты и тексты служат не источником исследования, а суммой примеров, приложенных к заранее заготовленному тезису.
На странице 186-й заявлено: «Идеи атеизма несли в массы многие писатели-реалисты и романтики». А затем – ряд иллюстраций, друг с другом не связанных: в романах Стендаля «церковь… показана как сила реакции, одурманивающая народ»; «Другой писатель-реалист (А. Франс)»»называл религию… лживой мечтой человечества»; «Следующий пример возьмем из творчества Мартена дю Гара»; «Новый шаг в борьбе с религией внесли русские писатели» (следует новая серия «примеров», перечисляются имена от Ломоносова до Короленко).
Или: «Новое должно быть богаче старого и в этом его неодолимость. Приведем несколько ярких примеров, подтверждающих эту истину» (стр. 280). На полутора страницах упоминаются некоторые факты из истории русской и французской живописи. А. Иванов берет их, откуда придется, мимоходом заглядывая во все области творчества, и подверстывает к уже сформулированному положению.
Автор заранее знает все, что он хочет найти в материале, так что, в сущности, никакого исследования нет, и в этом важнейший методологический порок его работы. Это – та самая привычка к явлениям жизни подходить с готовыми мерками, отталкиваться от готовых формул, о которой академик Л. Ф. Ильичев говорил на общем собрании Академии наук СССР в октябре 1962 года как о главной помехе в сегодняшнем развитии нашей философской науки.
Однако еще хуже то, что выводы, к которым подводит книга, заранее известны не только ее автору, но и читателю. Читателю предлагается масса азбучных истин, тезисов, не требующих доказательства, положений, настолько общеизвестных, что испытываешь невольную неловкость, когда их всерьез и словно впервые «обосновывает» А. Иванов. Очень интересно в этом смысле проследить, каковы итоговые заключения по главам – так сказать, квинтэссенция авторской мысли, «Итак, культ фактов в искусстве неизбежно приводит к потере перспективы, обобщающей идеи», а «сами факты приобретают смысл при освещении их обобщающей мыслью, определенной идеей…»»Итак, подводя общий итог, мы можем сказать, что реализм требует от писателя изображения обобщенного содержания жизни, выраженного в типических образах». Таких правильных, но не принадлежащих А. Иванову мыслей, суждений, которые никак нельзя зачислить в авторский актив, в работе великое множество.
В разделе, названном «Методологическая основа для решения поставленной проблемы», пересказываются известные положения марксизма о природе, развитии и значении общественного сознания. Автору здесь принадлежит одна-единственная фраза: «На наш взгляд, их можно выразить следующим образом».
Иногда А. Иванов невольно отмечает, что изложенный им тезис давно и надежно обоснован: «Сам по себе этот вопрос предельно ясен…» – так начинается глава «Связь творчества с политикой. Классовость, партийность литературы». И все-таки он толкует об этом вопросе на 44-х страницах, хотя не только новых фактов, своих мыслей – своих слов для него не находит! На десятках страниц А. Иванов пересказывает содержание партийных документов, нигде не поднимаясь до теоретического освещения их. Да какая уж там теоретичность, когда автор впопыхах просто списывает без указания источников целые абзацы. Вот некоторые примеры.
Л. Плоткин, Партия и литература, Л. 1947, стр. 8: «Искра» поддерживала стремление писателей и художников теснее сблизиться с освободительным движением». А. Иванов, стр. 290: «Искра» поддерживала стремление писателей и художников теснее сблизиться с освободительным движением, глубже отражать жизнь народа в произведениях искусства». «Коммунист», 1957, N 3, стр. 15: «Дело в том, что в обстановке великой победы, одержанной героическим советским народом в войне, у известной части деятелей нашей культуры появилось настроение благодушия. Дружественное отношение к союзникам по войне стало у них притуплять непримиримость к буржуазной идеологии. В отдельных случаях это вело даже к ярко выраженному низкопоклонству перед буржуазными нравами и культурой. Наряду с этим под влиянием лишений и потерь, понесенных в войне, получили некоторое распространение упадочнические тенденции». А. Иванов, стр. 303: «В обстановке великой победы, одержанной героическим советским народом, у известной части деятелей нашей культуры появилось настроение благодушия. Дружественное отношение к союзникам по борьбе с фашизмом стало у них притуплять непримиримость к буржуазной идеологии. Отдельные писатели просмотрели активизацию антисоветской деятельности сторонников буржуазной культуры. Вместе с тем под влиянием лишений и потерь, понесенных в войне, в среде работников литературы и искусства получили некоторое распространение упаднические настроения». А вокруг и далее – целая мозаика извлечений из тех же источников (см. стр. 298, 300 – 301, 303 – 305).
Фактический материал, лежащий в основе работы, не собран по крупицам усилиями автора. Наспех подобранные ходовые цитаты вместе с их обрамлением нередко попадают к А. Иванову из чужих рук. Так, Белинский, например, цитируется не столько «по Белинскому», сколько по Кубланову (см. стр. 93).
Цитаты без кавычек при полном умолчании об источнике являются, так сказать, органическим элементом книги. Чем дальше, тем больше убеждаешься, что это – не случайный грех, а своего рода «метод работы». Критикуя ницшеанство, автор вспоминает о Ст. Цвейге. «Надо сказать, что до тех пор, пока идеи Ницше не начали реализовываться в идеологии и практике фашизма, многие буржуазные интеллигенты Запада воспринимали его как «революционера» мысли». Конечно, «надо сказать», но при этом надо бы и вспомнить Б. Сучкова, автора вступительной статьи к «Избранным произведениям» С. Цвейга (М., 1957), где на стр. 22 читаем те же слова. А. Иванов обязан Б. Сучкову и страницами 206 – 208 своей книги, целиком скомпонованными из вступительной статьи к I тому полного собрания сочинений Т. Манна (стр. 27 – 32).
Это уже не «философский анализ»»накопленного литературоведением богатого материала». Из вторых рук берется все: материал, теоретические формулировки, идейно-эстетические оценки.
Неудивительно, что, просматривая эту книгу, все время испытываешь «чувство знакомости».
В то же время остаются даже незатронутыми важнейшие проблемы философии искусства, к исследованию которых обязывала автора его тема. Сложный вопрос: как согласовать идеализм мировоззрения некоторых писателей-классиков с тем, что они все же создали великие произведения искусства слова, по существу, не поставлен в книге. Нет здесь постановки действительно актуальных философских проблем: нет сколько-нибудь убедительной критики ревизионистских концепций (а ведь они до сих пор живучи); нет настоящего разбора догматических порожденных культом личности теорий.
Выпуская по временам из рук спасательный круг проверенных цитат и аксиом, автор сразу попадает в критическое положение. На странице 56 процитировано суждение о роли фантазии в творчестве, взятое из статьи Чернышевского «Критический взгляд на современные эстетические понятия». А. Иванов странным образом не заметил «пустяка». Эти мысли не принадлежат Чернышевскому, демократ-материалист в данном случае просто излагает идеалистический гегельянский взгляд на этот вопрос. После точки с запятой, на которой прерывает цитату А. Иванов, говорится: «прекрасное не предмет, как он существует в действительности, а создание фантазии…» л. т. д. Заключается у Чернышевского весь раздел словами: «Мы изложили обыкновенные понятия о прекрасном и его сущности. Постараемся теперь изложить наши собственные мнения о том, в чем состоит сущность прекрасного». Вот уж поистине пассаж: в книге, претендующей на марксистское освещение философских проблем, материалисту Чернышевскому приписываются, без каких-либо оговорок, идеалистические положения, против которых он воюет!
Еще больше несуразностей появляется в тех местах книги, где автор отваживается на собственные «теоретические» построения. Таких мест немного. Но лучше уж их не было бы вовсе, чем предлагать то, что содержится, скажем, в главе 3-й «Роль литературы в развитии мировоззрения». Задачей ее является вроде бы «глубокий анализ развития философской мысли в…литературе»»с целью выявления развития… общих методологических проблем, тех или иных вопросов философской науки». Автор заранее предупреждает, что даже «культурный, философски образованный литературовед» с этим заданием не справится, так как тут «кроме способности к философскому мышлению, необходима повседневная практика в обобщениях, в раскрытии диалектических противоречий развития действительности, понимание общих закономерностей развития материального мира и специфики форм существования материи». Во всеоружии этой практики и понимания автор приступает к философскому анализу всей мировой литературы.
Прежде всего оказывается, что «на наш взгляд, можно выделить три группы писателей, творчество которых необходимо изучать не только с литературоведческих позиций, но и с философских, раскрывать в нем источник развития философской мысли». «Первую группу представляют философы-писатели…», произведения которых «конечно… являются художественными, поскольку они имеют реальную фабулу жизни (?) и типичные образы», но в то же время «бывают до предела насыщены раздумьями писателя над судьбами человечества и его культурой». Здесь мы видим Дидро, Руссо, Вольтера, Радищева, Герцена, Чернышевского – то есть писателей, которых еще задолго до указания А. Иванова исследовала философская наука и во многом успешно.
«Вторую группу составляют писатели, произведения которых прочно вошли в золотой фонд мировой литературы». Это – М. Горький, А. Толстой, М. Шолохов, Л. Леонов, К. Федин. Наконец, «в третью группу писателей… входят имена, особо выделенные историей развития общественной и теоретической мысли, историей литературы и искусства». Сюда отнесены Шекспир, Гёте, Бальзак, Пушкин, Л. Толстой и Горький. «Что же дает возможность из множества гениальных писателей выделить именно этих шесть ее представителей? Особый вклад, внесенный ими в развитие не только мировой литературы, но и всех видов искусства», – поясняет А. Иванов. «Стихийный диалектик»»Шекспир, как верховный судья, стоял на пороге всех направлений в литературе, одних писателей осуждал, других – благословлял»; далее появляется диалектический реализм Гёте. Процесс «материализации» диалектической мысли в искусстве» порождает Бальзака. Вслед за основоположником «метода критически-утверждающего реализма»
Пушкиным место занимает Толстой, который «по сравнению с Гёте и Бальзаком… глубже связан с интересами народа» и т. д.
В предложенной автором схеме поразительно все. И субъективно-легкомысленные «принципы» деления, при которых Горький, например, угодил сразу в две категории (кстати, что же – Пушкин и Гёте не создали «произведений, вошедших в золотой фонд», если для них оказалось достаточно одной 3-й группы?) И то, что за пределами этого «номенклатурного списка» осталась буквально вся мировая литература как не представляющая философского интереса. И то, что вторая «группа», предназначенная у А. Иванова для советских писателей, не включает даже Маяковского…
Остается невыясненным главное: чем же «философский анализ», предложенный автором, должен принципиально отличаться от давно практикуемого анализа философской проблематики произведения? А. Иванов дает понять, что философу следует изучать большого писателя с точки зрения его вклада в теорию познания. Быть может, над этим стоит подумать, но уже сейчас ясно, что не стоит делать это так: «Вопросы материалистической гносеологии, пути познания жизни здесь (в «Хождении по мукам» А. Толстого) конкретизируются и получают дальнейшее развитие. Разум в борьбе с предрассудками эпохи одерживает серьезные победы».
А как ведется в книге полемика? А. Иванов оспаривает не концепции оппонентов, а какие-то произвольные извлечения из их высказываний, не мысли, а слова. Л. Якименко, например, замечает, что для изучения определяющего значения мировоззрения в творческой практике у нас сделано больше, чем для выяснения проблемы творческой индивидуальности художника, влияния творческого метода на характер стиля. «Но здесь допущена принципиальная методологическая ошибка: автор статьи противопоставляет мировоззрение стилю писателя, получается мировоззрение – одно, а стиль – совсем другое», – строго «поправляет» А. Иванов, хотя даже из цитированного в книге отрывка (не говоря уж о содержании всей статьи) совершенно ясно, что Л. Якименко в приписанном ему грехе неповинен. Тот, кто утверждает определяющее значение мировоззрения для творчества, тем самым уже опровергает противопоставление этих понятий. В то же время мировоззрение, действительно, «одно», а стиль все же – «другое», хотя это и удивляет А. Иванова.
Еще одна из полемических страниц книги посвящена А. Егорову. «В качестве примера дискуссионного вопроса, на наш взгляд, является определение типического», – сообщает А. Иванов. Оспариваемое определение звучит так: типизация – «способ раскрытия в художественных образах, то есть через индивидуализированный персонаж, конкретное событие и т. п., сущности изображаемых… явлений, характеров и условий, их порождающих». А. Иванов формулирует туже мысль несколько иными словами: «Типическое, на наш взгляд (!), выражает сущность социальных отношений не непосредственно, а опосредованно, через обобщенное содержание жизни. Сущность проявляет себя в многообразных конкретно-чувственных явлениях…» При этом автор уже чувствует себя вправе прочитать А. Егорову строгую нотацию за непонимание того, что «сущность – философская категория». «Научные понятия… нельзя произвольно переносить из одной области познания в другую», – поучает наш автор своего оппонента. Но разве у А. Егорова идет речь о том, что литература оперирует голыми сущностями? И в то же время, разве понятие сущности к процессу типизации вообще никакого отношения не имеет?
Со всеми полагающимися «итак», «следовательно», «например», «на наш взгляд», мнимо воспроизводящими стиль научного исследования, автор идет от одной схемы к другой, от одного общеизвестного положения к другому. Мысль в рамках этой схемы не развивается. Логика изложения такова, что тезисы, составляющие суть данного раздела, как правило, не доказываются.
Названиям глав этой книги трудно доверять: очень часто речь идет совсем не о том, что обещано. В главе «Роль абстракции в научном и художественном творчестве» в центре совершенно неожиданно оказались «проблема детали» и обширная цитация газетной статьи С. Антонова на эту тему. Глава «Идеалистические концепции развития и литература» с первой до последней строки посвящена не слишком самостоятельной критике ницшеанства.
Книга перенаселена рассуждениями и сведениями, не относящимися к ее проблематике. В ней мимоходом говорится и о том, что «в передовых капиталистических странах несоответствие между общественным характером производства и частным способом присвоения результатов коллективного труда достигло своего апогея», и о задачах, которые «ставят перед собой молодые африканские государства», и об особенностях первобытной живописи («Рисунки быков выполнены с большим мастерством. Особенно тщательно выписаны детали: рога, уши, копыта и хвосты»), и о творческих достижениях Шостаковича «за последние 15 лет», и о борьбе за «естественную продолжительность человеческой жизни», и еще о многом другом.
Главы механически подвёрстываются одна к другой, тезисы не связаны между собой, нет внутреннего единства, которое сообщает исследованию развивающаяся мысль.
Книга изобилует грубыми фактическими ошибками. В этом отношении она – целая энциклопедия больших и малых ляпсусов самого разнообразного свойства. В перечне произведений Горького упомянуты «Легенда о Данко» и «Старуха Изергиль – знает ли автор, что «легенда» является частью рассказа? Чета Проценко переселена из «Молодой гвардии» Фадеева в роман Павленко «Счастье»; судя по тому, как изложены отношения «Лефа» и Маяковского, последний никогда не был причастен к этой литературной организации; на стр. 63 категорически заявлено, что футуризм оформился после Октябрьской революции, а на стр. 64 скромно упомянуто, что еще в 1916 году состоялась первая интернациональная выставка футуристов; «мысли»»Писем из Avenue Marigny» Герцен, по мнению А. Иванова, «развивает» в написанных значительно раньше «Кто виноват?», «Докторе Крупове», «Сороке-воровке»; драматург французской революции якобинец Мари-Жозеф Шенье почему-то выступает в роли апологета «феодального государства и его правителей»; П. Боборыкин получил титул «крупного, завоевавшего себе большую славу литератора», зато Фолкнер фигурирует как американский писатель-декадент, воспевающий преступление как выражение «свободы воли» и т. д. и т. п.
В заключение стоит отметить также полное единство «формы и содержания» книги А. Иванова. Она пестрит такими фразами: «Именно здесь практическая сторона вопроса представлена деятельностью ярких образов»; Лукацкий «своим художественным чувством смог взглянуть на мир не только с позиции своих идей, но и воплотить их в художественные образы»; «Толстовская проповедь опрощения, благодаря «хлебного» труда…» и т. д.
Ссылки у А. Иванова в значительном количестве случаев вообще отсутствуют, иногда неточны и просто фиктивны (см. сноску на стр. 97, последнюю ссылку к стр. 40), цитируемые тексты – искажены, вплоть до того, что известная даже школьникам строка Маяковского звучит у А. Иванова необычно: «Я себя под Ленина чищу».
Как видим, недостатки рецензируемой работы весьма серьезны. Это тем более огорчительно, что книга написана на столь важную и актуальную тему.
г. Саратов
- См., например, «Вопросы эстетики», вып. 1 – 4; «Из истории эстетической мысли нового времени», Изд. АН СССР, 1959; «Проблемы реализма. Материалы дискуссии о реализме в мировой литературе», Гослитиздат, 1959;»Против буржуазных концепций и ревизионизма в зарубежном литературоведении», Гослитиздат, 1959; «Проблемы теории литературы», Изд. АН СССР, 1958; «Вопросы советской литературы», вып. 6; «Очерки марксистско-ленинской эстетики», М. 1960; «Творческий метод», М. 1960 и др.[↩]