№6, 1990/Возвращение

Сердце, согретое грустью…

В стихотворении белорусского поэта Валерия Маракова «Жизнь как море-океан», написанном в «год великого перелома»– в 1929-м, есть такие строки:

Шчаслів я,

што тут жыву,

й за гэты край

вясной вялікай,

быць можа,

знімуць галаву,

праколюць цела

вострай пікай.

Дзе песні новых дзён

гудуць

і сцяг праменіцца

Саветау,

другя творцы

павядуць

наш край

да ленінскае мэты. 1

Что это – юношеская бравада (автору, в ту пору было всего двадцать лет)? А может, предчувствие, пророчество, которое вскоре сбылось? Думается, именно последнее. Предчувствие, возникшее подсознательно из тогдашней действительности, когда начатый Лениным такой многотрудный, но естественный путь к социализму начал прерываться сталинским произволом. Как раз тогда, на волне первых значительных достижений в экономике, сельском хозяйстве и культуре, начинались массовые репрессии среди творческой и технической интеллигенции (борьба с «нацдемами»,»буржуазными специалистами»), крестьян («раскулачивание», под которое чаще попадали середняки и даже бедняки), рабочих (борьба с «вредителями на производстве»)… в том же 1929 году только в Белоруссии со своих должностей были уволены Тишка Гартный (директор Государственного издательства БССР и редактор журнала «Полымя»), Михась Чарот (редактор газеты «Савецкая Беларусь»), нависла беда над Максимом Горецким, Владимиром Дубовкой, Язэпом Дылой, Владимиром Жилкой, Адамом Бабарекой, Язэпом Пущей и некоторыми другими видными писателями (их арестовали и судили в следующем году). Что же удивительного, что в такой предгрозовой атмосфере поэту могла пригрезиться и своя гибель?! Гибель, которая, кстати, и наступила: творческая – через шесть лет (последние выступления В. Маракова в печати датируются 1935 годом), физическая – через восемь (арестованный в 1936 году, он, как стало недавно известно, был расстрелян в 1937).

А во второй половине 20-х – первой половине 30-х годов имя Валерия Маракова было очень хорошо известно любителям белорусской поэзии. Родившись за восемь лет до Великого Октября (27 марта 1909 года, деревня Акалония, позже вошедшая в черту Минска), он уже в семнадцать лет держал в руках свой первый поэтический сборник «Пялёсткі»(«Лепестки»), а в восемнадцать – второй, «На залатым пакосе»(«На золотом покосе»). За свой десятилетний творческий путь (1925 – 1935) поэт успел издать четыре книги (еще – «Вяршыні жаданняу («Вершины желаний»), 1930; «Права на зброю»(«Право на оружие»), 1933). Однако читателю до самого последнего времени, до выхода из печати книги избранных стихотворений и поэм «Вершины желаний»(«Мастацкая літаратура», 1989), поэзия В. Маракова была почти неизвестна. Разве настоящее представление о ней мог дать небольшой, на пару десятков страничек, сборник «Лірыка», вышедший в 1959 году, или те три стихотворения, которые вошли во второй том «Антологии белорусской поэзии»(1961)? Что же касается названных книжек поэта, публикаций в довоенной периодике, то их могли увидеть лишь отдельные литературоведы, которым доступны самые крупные книгохранилища страны.

Между тем лучшие стихи из творческого наследия Валерия Маракова не утратили своей не только историко-литературной, но и художественной ценности. И сегодня наш духовный мир может и должно обогащать творчество того, кто

У казках, і у песнях, і у думах,

У шуме і звоне дарог

Сэрца, сагрэтае сумам,

Роднаму краю збярог…

(«Цені бягуць другія…») 2

Что же представляет собой поэзия Валерия Маракова?

Условно творчество поэта можно разделить на два периода: то, что написано до 1930 года, и произведения 1930 – 1935 годов. В. Мараков – поэт яркого лирического дарования, органически сочетавшегося с его спокойным, уравновешенным, деликатно-непривередливым характером, с его добротой, отзывчивостью, справедливостью. Думается, все эти качества поэта и человека наиболее оригинально проявились в первый период его творчества, когда общественно-политическая ситуация еще позволяла каждому таланту раскрыться по-своему, по-особенному. Поэт в это время входил в литературные организации «Маладняк»и – с конца 1928 года – БелАПП, которая в начале своего существования (до 1930 года) многое делала для идейного воспитания литературной смены, способствовала росту пролетарской литературы, расширению связей белорусской литературы с литературами других народов СССР и не была еще пронизана вульгарно-социологической агрессивностью, нетерпимостью к инакомыслию, которые позднее стали для нее так характерны.

Именно к этому периоду относятся первые стихотворные опыты, творческая учеба поэта. Сын каменщика, сам каменщик, потом – студент минского Белорусского педтехникума, В. Мараков учился охотно, старательно. В том числе и как поэт. Правда, как и другим молодняковцам, ему не хватало умения, а то и времени внимательно вчитаться, вдуматься, выделить в творчестве своих учителей главное, существенное, отделив от временного, преходящего. Так появилась в произведениях поэта имажинистская цветисто-затуманенная образность, мотивы тоски, эротики, разудалая распахнутость души и слова… Одним словом, приметы тогдашней всесоюзной «поэтической болезни», вирус которой шел прежде всего от «Москвы кабацкой»Сергея Есенина (Максим Лужанин, кстати, видел здесь воздействие – конечно, только отрицательное – Надсона и даже Ходасевича). Вот откуда все эти «сінь»,»цвець»,»разгул»,»згараць і жыць»и т. п. Можно ли все это вслед за тогдашними критиками назвать «культивированием есенинщины»,»упадничеством»,»замыканием в свою личность», да еще причину этого видеть в «антагонизме поэта и действительности»,»мещанской социальной среде»,»мелкобуржуазной бесхарактерности», а то и в злонамеренной поддержке «вредных анархо-декадентских настроений, чуждой и враждебной нам философии «печали и увядания»? Думается, что нет. А именно так объясняли в начале 30-х годов (да и намного позднее) обычную ученическую зависимость

Маракова от Есенина, а также отдельные мотивы печали, которые шли, конечно же, не от «мировоззрения и мировосприятия», а от обыкновенного юношеского максимализма, неразделенной первой любви, расставания с, родными, друзьями. Не нужно забывать, что Маракову в то время не было и двадцати лет, он, как писал в рецензии на книгу «На залатым пакосе»А. Лесной (А. Мардвилка), «еще не достиг гражданской зрелости».

Да и «мотивы разочарования и безверия», которые будто бы переходили из стихотворения в стихотворение, – это явное преувеличение. В противовес некоторым белорусским критикам Маракова (Ан.

  1. »Счастлив я, что здесь живу, и за этот край весной великой, быть может, снимут голову, пронзят тело острой пикой. Где песни новых дней звенят и светится знамя Советов, другие творцы поведут наш край к ленинской мечте». (Подстрочный перевод здесь и далее мой. – В. Р.) []
  2. «В сказках, и в песнях, и в думах, В шуме и звоне дорог Сердце, согретое грустью, Родному краю сберег…»(«Тени бегут иные…»).[]

Цитировать

Рагойша, В. Сердце, согретое грустью… / В. Рагойша // Вопросы литературы. - 1990 - №6. - C. 150-157
Копировать