№6, 1964/Обзоры и рецензии

Сатира Щедрина в 70-е годы

Е. Покусаев, Революционная сатира Салтыкова-Щедрина, Гослитиздат, М. 1963, 471 стр.

Название книга Е. Покусаева шире ее темы. В книге говорится только о центральном периоде творчества сатирика – о произведениях 70-х годов. Предыдущий этап рассмотрен в другой работе автора – «Салтыков-Щедрин в шестидесятые годы» (1957).

Основная задача книги – исследовать произведения Щедрина с точки зрения их идейно-художественного единства. Это, несомненно, одна из важнейших задач изучения каждого писателя, и выполнена она исследователем на высоком уровне наблюдательности, эстетического чутья, умения формулировать художественные принципы.

Главной задаче книги соответствует и ее композиция. Каждая глава посвящена одному произведению Щедрина или целому циклу.

Е. Покусаев говорит об основных идеях и темах каждой книги Щедрина, о «направлении главного удара» и конкретных мишенях сатиры, прослеживает выражение идей в основных образах. Он знакомит читателя с генезисом, с творческой историей произведений, описывает разные эмоциональные тона, различные сочетания комического, трагического, патетического тона в книгах Щедрина, раскрывает композиционные принципы произведений, интерпретирует их художественные формы. Много места уделяется характеристике героев.

К лучшим страницам книги принадлежит психологический анализ «пустословия» Иудушки Головлева. Исследователь обрисовывает «запас понятий», которыми оперирует Иудушка, «излюбленные мотивы словесных упражнений» его, показывает, как «лицемерное слово помогает Иудушке прикинуться религиозным человеком, строгим, но справедливым отцом, послушным, уважительным сыном, гостеприимным, житейски мудрым родственником-дядей, экономным «заправским хозяином» – владельцем поместья, примерным гражданином, честно выполняющим свой долг». Исследователь демонстрирует фразеологический фонд Иудушки: «Истертая пословица, куцая, выхваченная из священного писания моральная сентенция, примелькавшаяся цитата из молитвы, ходячее изречение из арсенала старинной мудрости, истасканная житейская заповедь – все это затвердевшее, прописное, внутренне обесцененное, мертвое выступает у Иудушки нестерпимо скучным, назойливо нудным многоглаголанием, гасящим живые человеческие чувства и мысли». Е. Покусаев говорит об «эмоциональной маскировке пустословия», обращает внимание на назойливость уменьшительных и ласкательных форм, в которых употребляются любые слова («…клопиков, блошек не чувствовал ли?»), на инфантильные словечки: «Жертвы Иудушкиного предательства изводятся родственным сюсюканьем… Иудушка терзает близких словами, с которыми обычно обращаются к детям… Все эти «фяки» и «фу-ты, ну-ты», «цып-цып», «трюх-трюх» и прочие слова-бирюльки, уснащающие речь Иудушки, придают пустословию характер елейной фамильярности. Слово в устах помещика-лицемера поистине становится блудливым». Показаны функции и последствия пустословия: тираня им людей, отгораживаясь им от всяких обязанностей и человеческих отношений, Иудушка оказался в полной изоляции от людей – и тогда «пустословие своей разъедающей, как ржавчина, сущностью обратилось против самого носителя и разрушило его Личность».

Приведенные цитаты из книги Е. Покусаева дают представление о его слоге. Это слог яркий без претенциозности, экспрессивный без развязности, эмоциональный без имитаторства. Е. Покусаев ведет речь живо, заинтересованно и темпераментно.

Большую ценность исследованию придает богатая осведомленность автора в журналистике 70-х годов. Я имею в виду не только обширное использование всевозможных печатных откликов на публикации Щедрина: до них, в конце концов, можно добраться по библиографическим источникам. Нет, Е. Покусаев привлекает большой материал журнальных и газетных статей 70-х годов, не имеющих прямого отношения к Щедрину, но в которых разрабатываются сходные темы, высказываются сходные или противоположные взгляды и т. п. Это придает исследованию особый интерес.

Но вот что странно: в книге звучат голоса современников Щедрина, но голоса наших современников не слышны. А ведь щедриноведение целиком – создание советской науки. За советские годы написано и опубликовало необозримое число работ о Щедрине, очень многое выявлено, объяснено, поставлено на свое место, но многое и фальсифицировалось в духе тех взглядов, которые распространялись в годы культа личности Сталина. Е. Покусаев – безусловный враг фальсификации, модернизации, «выпрямления» Щедрина, но в новой его книге, в отличие от первой, полемика как-то приглушена. В ее тексте почти не встречаются имена советских щедринистов, – они значатся только в сносках, причем почти всегда в сопровождении таких слов, как «см. также», «см. подробнее», «эта тема освещается», «интересные замечания по этому поводу сделал», «обстоятельный анализ дан» и т. п.

Допустим, что этого достаточно в тех случаях, когда автор в основном согласен с другими исследователями, – но можно ли поступать так же при несогласии? Приведу пример. Одним из самых трудных для понимания мест щедринской сатиры является заключение «Истории одного города». После неудачной попытки восстания против Угрюм-Бурчеева на город Глупов налетело некое «оно» – «не то ливень, не то смерч». «Земля затряслась, солнце померкло… глуповцы пали ниц. Неисповедимый ужас выступил на всех лицах, охватил все сердца», «…раздался треск, и бывый прохвост (Угрюм-Бурчеев. – Б. Б.) моментально исчез, словно растаял в воздухе. История прекратила течение свое».

Почти все писавшие об «Истории одного города» видят в этом финале произведения «пророческое предсказание необходимости революционного свержения царизма». На такой точке зрения стоит и Е. Покусаев, но при этом он справедливо задает ряд недоуменных вопросов: «…что такое это оно, что символизирует картина смерча, шквала? Революцию? Но почему тогда ужас охватил глуповцев? Почему пала ниц и оцепенела толпа? И затем: разве революция совершается без участия народа? Почему «время остановило бег свой», почему «история прекратила течение свое»? Ведь только с представлением о всевластном господстве деспотизма обычно ассоциируется у Салтыкова-Щедрина «прекращение» исторического развития, и наоборот, революция воспринимается как исторический рывок вперед».

Неясность заключения «Истории одного города» щедринисты обычно объясняют цензурными соображениями, относят за счет «эзоповского языка». Е. Покусаев не довольствуется таким объяснением; он присоединяет к нему два других: устранение Угрюм-Бурчеева не самим народом, а по «Манию волшебства» выражает не взгляд сатирика, который отлично понимал, что избавление народа «зависит от него самого», а взгляд глуповцев, – этот эпизод написан «в полном соответствии с представлениями глуповской массы»; вся же «цепь недоуменных вопросов, которую невольно вызывает аллегорический образ смерча, – это авторские намеки, авторское указание на то, что народ к революции не готов, что общественное его сознание не разбужено, что ближайшие перспективы революционного свержения царизма исторически не видны».

Эта интерпретация производит впечатление довольно искусственной. Тем внимательнее, казалось бы, автору следовало проанализировать другое объяснение финала «Истории одного города», давно предложенное в щедриноведении, а несколько лет назад детально и разносторонне обоснованное в статье В. Холшевникова «О развязке «Истории одного города» Щедрина» 1.

Согласно этому объяснению, щедринское «оно» обозначает не революцию, а реакцию, наступившую после подавления восстания, еще более тяжелую, чем при Угрюм-Бурчееве. И это объяснение также наталкивается на трудности, но серьезная, логичная статья В. Холшевникова не заслужила того, чтобы просто без рассмотрения быть отвергнутой в подстрочном примечании как «неудачная, на наш взгляд, попытка».

Композиция книги Е. Покусаева соответствует основной задаче исследования, но она не особенно удобна для установления идейной и художественной эволюции Щедрина: монографичность глав создает некоторую замкнутость каждой главы в кругу вопросов, относящихся к одной книге, к одному циклу произведений Щедрина; общим проблемам творчества писателя при такой композиции, естественно, уделяется меньше внимания, Книга не дает, например, достаточного и определенного ответа на такой кардинальный вопрос, как отношение Щедрина к народничеству. К тому же Щедрин далеко не всегда писал свои книги подряд, осуществляя оформившийся заранее замысел; чаще он писал рассказы и очерки вне замысла какого-либо цикла и только потом связывал их между собой. Поэтому нередко первый рассказ цикла отделен от последнего десятилетием, а то и бо´льшим сроком. Это придаёт принципу рассмотрения творчества Щедрина в порядке хронологии циклов несколько условный характер, тем более что вся книга посвящена лишь одному десятилетию. Композиция книги затрудняет установление связей между произведениями, написанными в одном году или в смежные годы, но разнесенными по разным циклам. Особой задачей исследования объясняется, очевидно, и то, что совсем не рассмотрены циклы 70-х годов, не обладающие достаточной цельностью или незаконченные: «Итоги», «Культурные люди», «Отголоски», «Круглый год», «Сборник». Но не нужно и невозможно требовать от каждой книги о Щедрине, чтобы она ставила и решала все вопросы щедриноведения, показывала идеи и творчество Щедрина во всех аспектах.

Хотелось бы, чтобы Е. Покусаев написал и третью книгу – о сатире Щедрина 80-х годов. В этой – заключительной – книге было бы удобно и уместно подвести общие итоги, сделать общие выводы о творческом наследии одного из величайших и своеобразнейших сатириков мира.

г. Ленинград

  1. »Ученые записки Ленинградского государственного университета». Серия филологических наук, N 229, вып. 30, 1957. []

Цитировать

Бухштаб, Б. Сатира Щедрина в 70-е годы / Б. Бухштаб // Вопросы литературы. - 1964 - №6. - C. 198-200
Копировать