«Сами вещи должны заговорить»: Эрих Ауэрбах и дело филологии (Подступы к тексту)

Литературоведение на новом рубеже двух столетий оказалось в парадоксальном положении: по-новому утвердившись в первые десятилетия XX века научно и институционально в качестве более или менее самостоятельной гуманитарной дисциплины, оно, начиная в особенности с 1960-х годов, чем дальше, тем больше теряло свою «внутреннюю форму», свою предметную определенность, свою историческую направленность и оправданность, свою продуктивную ограниченность перед лицом всего того, чему на первых порах были полемически противопоставлены «литературность», «поэтика» или «текст». Примечательно: наиболее радикальное отрицание и опрокидывание границ литературы и искусства практиковали и практикуют до сих пор именно те, кто до этого (в другой духовно-идеологической и общественно-политической ситуации) не менее радикально и с пафосом стремился по возможности обособить и поэзию, и поэтику от всего, чем та и другая живы в своей конкретной историчности, на границах своей области. И вот на новом рубеже двух столетий мы оказались перед такими трудностями и задачами, которые на наших глазах и в нас же самих закончившаяся в 1990-е годы эпоха еще не знала.

Не только в литературоведении, но и в других науках исторического опыта (в гуманитарии и в философии) очень ощутима сейчас утрата предмета исследования (а отсюда и самой установки на «исследование»). Эту утрату пытаются возместить и скомпенсировать всевозможными глобалистскими подменами или дымовыми завесами, в которых, как говорится, все кошки серы (будь то «теория», «язык», «текст», «миф», «дискурс», «религия», «политика», «научность», «культурология», «феминизм» и т. д. и т. п.). В ситуации, так сказать, гуманитарной катастрофы гуманитарных наук, происходящей повсеместно, но особенно болезненно – как всегда – в России, актуальными и перспективными для гуманитарных наук оказываются не столько наши «отвязные» пост-пост-пост-современники, ни тем более отгородившиеся от собственной истории беспочвенные хранители выдуманных или идеализированных и идеологизированных «традиций», сколько такие наследники гуманитарной культуры XX века, которые не боялись ставить свои же традиции под вопрос и ответственно отвечать на новые запросы и вызовы исторического времени в ситуации «радикально иного». Ведь и мы сами теперь в такой ситуации.

Вот, как мне кажется, тот проблемный фон, на котором оказывается актуальной и поучительной предлагаемая ниже читателям «Вопросов литературы» статья выдающегося немецкого литературоведа, филолога-классика Эриха Ауэрбаха «Филология мировой литературы» (1952). Статья вроде бы «опоздала» хронологически на полвека, духовно-исторически – почти на целый советский век; но речь в ней идет, с одной стороны, об исторических трудностях, с другой – об актуальных возможностях филологической деятельности; о том, следовательно, что нужно иметь в виду всем желающим стать и остаться исследователем в сегодняшних условиях научно- инонаучного «выживания». Так, во всяком случае, поняли свою задачу три переводчика ауэрбаховской статьи (филолог-классик, философ и психолог) – участники домашнего семинара «Гуманитарный перевод», о котором мне, на правах руководителя, уместно будет сказать несколько слов в заключение; здесь я попытаюсь помочь прояснению ряда концептуальных понятий, ходов мысли и презумпций «Филологии мировой литературы»¹.

Необходимость такого прояснения или комментария – очевидна. Все знают, конечно, что Э. Ауэрбах – автор «Мимесиса», одного из самых значительных достижений историко-литературной и, шире, гуманитарно-филологической мысли XX века. «Мимесис» давным-давно (хотя и с обычным советским опозданием) переведен на русский язык замечательным филологом-германистом Александром Викторовичем Михайловым (1933 – 1995). А между тем перевод и сегодня еще остается почти непереводимым: за текстом мы не видим и не понимаем за-текст – духовно-исторические, научно-методические и иные предпосылки и презумпции текста; автор непонятен без своего «за-авторства», то есть тех предшественников и современников, с опорой на которых только и может сначала состояться, а потом быть узнанным и понятым всякое персональное авторство и в искусстве, и в науках об искусстве. Впрочем, сам Ауэрбах неоднократно подчеркивал, что «Мимесис», хоть и был написан в эмиграции (в Турции), – создание специфически немецкое. И то же самое нужно сказать о «Филологии мировой литературы» – поздней статье, в которой Ауэрбах сам дает, помимо прочего, ценный комментарий к совершенно своеобразному методу, примененному в «Мимесисе» и развитому в его последующих работах².

Для нас здесь важно вот что: в статье 1952 года тематизированы и проблематизированы практически все волновавшие автора «Мимесиса» трудности и вопросы «гуманитарно-филологической деятельности», – так мы перевели ауэрбаховский оборот: philologisch-geistesgeschichtlich, опирающийся на немецкий термин «духовная история», Geistesgeschichte (мы встретим его и в публикуемой статье), очень приблизительно соответствующий нашей «истории культуры».

Ниже я попробую выделить и предварительно прокомментировать именно то в «Филологии мировой литературы», что для отечественного (и вообще пост-пост-пост-современного) читателя наименее переводимо, то есть относится к историческому затексту, к тому центральному в философ-ско-гуманитарной культуре прошлого века событию, происшедшему в первую очередь в Германии, которое младший современник и, вероятно, знакомый Ауэрбаха, инициатор современной герменевтической философии Ганс-Георг Гадамер, в своем обращении «К русским читателям» назвал «переходом от мира науки к миру жизни»## См.;

1. Здесь нет возможности представить наследие Э. Ауэрбаха по-настоящему основательно и систематически. Первые подступы к наследию Э. Ауэрбаха можно найти в двух статьях, напечатанных в приложении к переизданию русского перевода его основного произведения. См.: Лагутина И. Н.«Горизонты ожидания» Эриха Ауэрбаха // Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. М. -СПб.: Университетская книга, 2000. С. 469 – 478; Махлин В. Л. Затекст: Эрих Ауэрбах и испытание филологии // Там же. С. 479- 499 (здесь же – краткая библиография: с. 500).[↩]
2. Известный философ и эстетик Хельмут Кун даже утверждал на этом основании, что «Мимесис», в сущности, «единственная книга» Ауэрбаха. См.: Kuhn H. Literaturgeschichte als Geschichtsphilosophie (Zu Erich Auerbach «Mimesis») // Kuhn H. Schriften zur Asthetik. Mtinchen, 1966. S. 160.[↩]