Рубен Назарьян. Литературно-эстетические взгляды В. Кюхельбекера

Рубен Назарьян. Литературно-эстетические взгляды В. Кюхельбекера. Алматы: Изд. КазАТиСО, 2005. 154 с.

Кого следует поставить на первое место в ряду декабристов-литераторов? Обычно ответят: Рылеева. Его имя получило наибольшую известность, его и в школе изучают. А если по справедливости, то надо было бы назвать Кюхельбекера. Поэт, прозаик, переводчик, драматург, критик, эстетик, автор «Дневника», ставшего классическим образцом этого жанра, – кто еще оставил такой многообразный след в нашей литературе!

Но до последнего времени у нас не было книги, содержащей целостную и разностороннюю характеристику творчества Кюхельбекера. Уже по этой причине монография Р. Назарьяна заслуживает самого пристального внимания. Она представляет собой результат двадцатилетних целенаправленных исследовательских усилий.

Достаточно обратить внимание на то, что приложенный к книге список работ автора, посвященных Кюхельбекеру, насчитывает 34 (!) позиции. Большинство из них вводят в научный оборот неизвестные ранее материалы, расширяют корпус сочинений Кюхельбекера за счет впервые атрибутируемых ему статей, знакомят с текстами, найденными в архивах не только России, но и Германии и Эстонии.

Ограничимся одним примером. В много раз перепечатанной и, кажется, насквозь прокомментированной статье Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» приведена цитата: «…чувствительный певец, Тебе (и мне) определен бессмертия венец». Среди многих, пытавшихся установить ее источник, и М. Альтшуллер, и автор этих строк, но разрешить загадку удалось именно Р. Назарьяну: неожиданно оказалось, что им был не кто-то из карамзинистов, против которых направлено острие статьи Кюхельбекера, а член «Беседы любителей российского слова» граф Хвостов!

Как установил Р. Назарьян, именно Кюхельбекер был автором опубликованного без подписи в «Невском зрителе» произведения «Видение на горе Парнас», которое «представляет собой очередной «взгляд на историю русской словесности», отличие которого от предыдущих обзоров критика заключается в его аллегорическом исполнении» (с. 39).

Прав Р. Назарьян и в том, что полемически заостренное и вызвавшее громкий резонанс противопоставление элегии оде в программной статье Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии…» отнюдь не было «призывом к возвращению к поэтике классицизма с ее рационализмом и строгими жанровыми канонами. Ода для него вовсе не была обозначением определенного жанра, ибо этим

термином критик определял гражданскую направленность» лирического произведения (с. 70).

В отношении Кюхельбекера к творчеству Лермонтова и Гоголя Р. Назарьян видит проявление «основных тенденций восприятия. декабристом реалистической литературы 1830 – 1840-х годов. Критик, законсервированный в литературной атмосфере прошлой эпохи, воспринимает реалистический метод сквозь призму эстетических норм гражданского романтизма. И потому Кюхельбекер ждет от него не глубины и достоверности анализа действительности, а новых средств аргументации заданных социальных установок, приемлемых идеалов – нравственных и политических» (с. 131 – 132).

Здесь автор монографии как будто проявляет способность к критическому восприятию своего героя. К сожалению, можно привести немало примеров и противоположного свойства. Говорить об ошибках и слабостях Кюхельбекера Р. Назарьян избегает. Признав, что высокая оценка деятельности Кюхельбекера «вовсе не означает непререкаемости или безгрешности его эстетических позиций», он развивает свою мысль так: «Кюхельбекер – сын своей эпохи и потому его эстетика неизбежно впитала в себя характерные особенности того времени» (с. 56). Но быть сыном своей эпохи – это не грех, а какие взгляды критика заслуживают «пререканий», так и не проясняется.

Однако, порой, Назарьян смещает акценты в анализе позиций Пушкина. Так, характеризуя его отношение к статье «О направлении нашей поэзии…», наш автор всячески подчеркивает уважительное отношение к критику, цитируя пушкинские слова о нем как о «человеке умном и ученом», и как бы вскользь упоминает о «несогласии с отдельными суждениями Кюхельбекера» (с. 82). Пушкин же был несравненно более категоричен и считал, что «многие суждения его ошибочны во всех отношениях».

Чуть ниже Назарьян утверждает, что Пушкин «разделяет» мысли Кюхельбекера об элегии, «хорошо понимает, что время элегии прошло» (с. 84). И это не совсем так. Пушкин не только сам продолжал писать элегии, но и четко противопоставлял беспомощные попытки эпигонов, «элегические ку-ку» подлинным образцам этого жанра, которые создавали Баратынский, Языков и другие высоко ценимые им поэты.

Суждений, которые можно подвергнуть сомнению, в книге Назарьяна немало. Но спорить с ним хотелось бы уважительно – так, как спорил с Кюхельбекером Пушкин. Безусловно, выход его книги знаменует собой значительную веху в нашем познании одного из самых оригинальных и значительных деятелей русской литературы.

Л. ФРИЗМАН

г. Харьков