Романы Чернышевского
А. Лебедев, Герои Чернышевского, «Советский писатель», М. 1962, 306 стр.
Известные слова В. И. Ленина о том, что Россия «выстрадала марксизм», могли бы послужить прекрасным эпиграфом к книге о Чернышевском. И они не должны быть трактованы в чисто биографическом плане, хотя трагичность личной участи великого писателя и революционера как раз подталкивает к такой точке зрения.
Путь передовой России к марксизму был связан не только с огромными жертвами на виселицах, в казематах, ссылках; главное, что это был неслыханно трудный путь, которым пробивались к осознанию великих истин этого учения не только народные массы, опутанные всевозможными предрассудками, но даже лучшие из революционных деятелей.
В книге А. Лебедева Чернышевский неотделим от времени, от общественного движения, от литературной борьбы. Автора интересует процесс идейной жизни страны в его живой динамике, в противоречиях, зачастую внешне парадоксальных, а на самом деле – глубоко закономерных. Поэтому анализ романов «Что делать?» и «Пролог» отходит от привычных литературоведческих канонов. Автору удается дать читателю ощутить и своеобразие эпохи, вызвавшей к жизни эти книги, и своеобразие того художественного отражения, которое получило в них «время больших ожиданий» – революционная ситуация 1859 – 1861 годов.
В главе «О революционной романтике «Что делать?» А. Лебедев стремится выявить связь мировоззрения Чернышевского с его художественным творчеством в ее конкретном образном содержании, а не рассматривая роман как прямую иллюстрацию тех или иных философских и эстетических положений мыслителя.
Он приходит к выводу, что «романтика Чернышевского была поэтическим открытием героики революционной борьбы в период первой революционной ситуации в России…» (стр. 128).
Вместе с тем А. Лебедев показывает, что некоторые черты Рахметова, а в особенности – авторская поэтизация их, связаны и с незрелостью освободительного движения того периода, и с ограниченностью антропологической философии. По мысли исследователя, впоследствии, в «Прологе», в результате углубления исторического реализма Чернышевского изменились и характер типизации, и художественная манера писателя.
Нам представляется, однако, что наибольшая удача автора – это анализ «Пролога» («От Рахметова до Волгина» и «Левицкий»). Книга эта, далеко не пользующаяся такой известностью, как первый роман Чернышевского, раскрыта критиком во всем ее идейно-художественном богатстве. С подлинной страстью и ядовитой иронией исследователь отвергает устоявшийся взгляд на героев «Пролога» как на чуть ли не фотографические снимки с реальных людей и убедительно развивает свою мысль, что в романе отразились признаки «серьезного кризиса утопического социализма самого Чернышевского» (стр. 233).
А. Лебедев справедливо упрекает наше литературоведение и историческую науку в невнимании к тому периоду творчества Чернышевского, когда создавался роман, в отказе от попыток проследить эволюцию, которую претерпели взгляды Чернышевского за время ссылки и которая была связана с кризисом революционно-демократической идеологии вообще. Следует поддержать исследователя в его стремлении осветить сложную и трудную полосу в идейном и творческом развитии Чернышевского. Нет оснований пугаться самой постановки вопроса о кризисе революционно-демократической идеологии, объяснявшемся мучительным стремлением разобраться в слабостях освободительного движения 60-х годов. По верному замечанию А. Лебедева, этот кризис «был чреват обращением лучших людей России, передовых сил русского общества, русской освободительной мысли в целом к марксизму…» (стр. 244). Весьма поучительны размышления исследователя о том несомненном вреде, который принесло освободительному движению как раз эпигонское, догматическое истолкование некоторых заветов Чернышевского Антоновичем, Ткачевым, Шелгуновым. А. Лебедев подмечает черты идеологического сектантства у тех, кто считал себя «душеприказчиками» великого мыслителя и запальчиво преследовал все, что казалось им «отступлением» от традиций 60-х годов.
Правда, автор книги излишне категорически относит иные воззрения Чернышевского лишь к периоду его жизни в ссылке и создания «Пролога». Так, А. Лебедев вспоминает следующее высказывание А. В. Луначарского: «Чернышевский понимал, что крестьянство разрыхлено, что крестьянские бунты могут быть подавлены поркой и всякого рода насилием. Чернышевский не думал, что вообще победы не будет. Но он чувствовал, что дело еще не созрело. И вот это понимание революционной ситуации, необходимости революции, страстная тоска по этой революции, готовность отдать по каплям всю кровь своих жил для этой революции и вместе с тем критический нюх, еще предмарксистский, но огромный по своей социологической силе, который подсказывает: еще не будет революции, еще нужны многие годы, пока она придет. Все это рисует в особенно трагическом виде тогдашнюю фигуру Чернышевского». «Совершенно ясно, – комментирует эти слова автор книги, – что подобное представление о взглядах Чернышевского на судьбы русской революции могло возникнуть не на основе «Что делать?», а на основе «Пролога»…» (стр. 193 – 194).
Почему же, однако, только на основе «Пролога»? Известно, что в 1859 – 1862 годах Чернышевский вел в «Современнике» обозрение иностранных политических новостей, и это позволяло ему прозрачно касаться аналогичных событий в самой России, размышлять о сходных исторических процессах, подмечать их закономерности. Вряд ли разрозненность крестьянских бунтов весной 1861 года была такой уж совершенной неожиданностью для человека, годом раньше специально привлекавшего внимание читателей к развитию итальянских событий. «Читатель помнит, – писал тогда Чернышевский, – переведенные нами рассказы о тысячах инсургентов, встречавшихся на каждом шагу… но велик ли оказался осадок действительной военной силы из этого безмерного брожения?…7 или 8 тысяч человек – все силы, выставленные в течение нескольких недель сею южною Италиею на поддержку ее собственного дела. Остальные десятки тысяч вернулись домой, когда явилась надобность серьезно сражаться. Это – факт, способный охолодить самые горячие головы».
А. Лебедев признает, что Чернышевский «временами тяжело задумывался над судьбами крестьянской революции», но тут же утверждает, будто «в момент наивысшего революционного напряжения в стране передовые деятели той эпохи были, несомненно, страшно далеки от всякой мысли о трагической обреченности движения, о неспособности русского крестьянства к самостоятельному широкому выступлению» (стр. 19). Но если даже оставить в стороне целый ряд мест из иностранных обозрений Чернышевского, явно направленных на русскую действительность, и обратится к «Письмам без адреса», то на первых же страницах этого произведения можно расслышать «голос Волгина», хотя еще не появились ни роман «Пролог», даже «Что делать?»: «Не имеешь духа объяснить свою неудачу настоящею ее причиною – недостатком общности в понятиях между собою и людьми, для которых работаешь; признать эту причину было бы слишком тяжело, потому что отняло бы всякую надежду на успех всего того образа действий, которому следуешь; не хочешь признать эту настоящую причину в стараешься найти для неуспеха мелочные объяснения в маловажных, случайных обстоятельствах, изменить которые легче, чем переменить свой образ действий. Таким образом, вы (как известно, «Письма» обращены к Александру И. – А.Т.) сваливаете вину своих неудач на нас; некоторые из нас винят в своих неудачах вас. Как хорошо бы оно было, если б эти некоторые из нас или вы были правы в таком объяснении своих неуспехов! Тогда задача разрешилась бы очень легко устранением внешнего препятствия успеху дела».
Любопытно было бы проследить, как зарождаются некоторые темы, мысли и даже отдельные места «Пролога» в более ранних статьях Чернышевского. Даже горчайшие слова Волгина о том, что «народ не способен поддерживать вступающихся за него», которые так и кажутся выводом из собственного страдальческого опыта автора, на самом деле вовсе не являются откровением, пришедшим только после ареста и ссылки. Еще в статье «Июльская монархия» (1860) Чернышевский размышлял о горькой судьбе провозвестников «новых политических и общественных идей»: «Для массы эти новые идеи сами по себе, конечно, выгодны; но масса привыкла жить рутиною, привыкла быть апатична, привыкла доверять господствующим над нею людям; что ж удивительного, если масса выдает беззащитными своих защитников в руки их врагов… Каждый должен вперед знать, каковы будут для него натуральнейшие и вероятнейшие результаты дела, за которое он берется, и не должен удивляться или жаловаться, когда подвергается им…»
Разумеется, на словах Волгина, выражающих примерно ту же мысль, поистине «запеклась кровь событий» 1861 – 1862 годов, когда исторический опыт подтвердил многое, о чем Чернышевский прежде только догадывался. Представляется, однако, что утверждение, будто духовный кризис Чернышевского наступил исключительно в результате краха революционной ситуации, не согласуется со многими фактами.
А. Лебедев трезво подходит к накопленному литературоведами опыту изучения художественного творчества Чернышевского. «Задача исследователя творчества Чернышевского-писателя… состоит, по всей видимости, не в амнистировании его недостатков и риторической «защите», а в конкретном анализе», – справедливо пишет он (стр. 113). Однако автор книги не всегда удерживается на этих позициях. Порой он начинает игнорировать возникающие в иных местах романов Чернышевского «зазоры» между верным, плодотворным замыслом и его художественным воплощением (излишне прямолинейное ироническое «снижение» образа Волгина, слащавость некоторых любовных сцен «Пролога», которые А. Лебедев воинственно защищает от ханжески настроенных критиков). Тогда в разговоре об образе Рахметова возникают туманные рассуждения о том, что «художественное новаторство в данном случае оказалось не вполне адекватно мере талантливости автора» (стр. 141).
В целом же впечатление складывается в пользу книги. За исключением менее самостоятельной главы «О революционной романтике «Что делать?», все остальные – даже та, что названа «Наиболее скучной», – читаются с неослабевающим вниманием, потому что творчество Чернышевского является для автора предметом живых размышлений, часто выходящих за пределы «чистого» литературоведения и касающихся насущных проблем нашей сегодняшней жизни и современного искусства.